Виктор Мартинович - Сфагнум
— Конечно, мы им пресс-релиз выслали, они и пропечатали, — вздохнул Выхухолев.
— Как у тебя все поставлено-то.
— Стараюсь, Сергей Макарович, стараюсь.
— Я вот только одно хотел у тебя спросить, Выхухолев, — посерьезнел голос.
— Ну? — Выхухолев встал и отошел от телевизора.
— А как ты сам считаешь, что там произошло?
— Как я сам считаю, изложено в протоколе, в признательных показаниях подозреваемого.
— Ну а без бумажки, на самом деле.
— Что значит без бумажки? — искренне не понял милиционер.
— Ну ты же понимаешь, Выхухолев, что этот Кабанов не мог совершить убийство?
— Почему не мог? — удивился Выхухолев.
— Да потому, что неизвестный с пятьюдесятью долларами в кармане срать бы с этим Кабановым рядом не сел. Тем более не стал бы с ним пить. Тем более — вскрывать магазин. Алкоголь в крови жертвы проверяли?
— Нет, не проверяли.
— Надо бы проверить. Вдруг он был трезв в момент смерти. А тут — две бутылки водки.
— А зачем проверять? — отмахнулся Выхухолев. — Картина происшествия в полной мере обрисована подозреваемым, признание есть, срок известен, судье я уже позвонил.
— А кто будет судить?
— Валька.
— Сразу согласилась?
— А хули ей. Дел у ней сейчас много, ну одним больше, другим меньше. Десять минут работы… Но вы бы тоже с ней связались, а то одно дело я, другое — вы. Вы же у нас дела в суд отправляете.
— Не, ну хорошо. А для себя, Выхухолев? — соблазнял голос в трубке. — Неужели тебе не интересно?
— Что интересно? — начал злиться милиционер.
— Как все было на самом деле?
— Сергей Макарович, моя задача — выехать на место. Опросить свидетелей. Взять подозреваемого. Снять показания. Вот это и есть мое «на самом деле». Другого «на самом деле» я не знаю.
— Понятно, почему ты до сих пор в майорах, Выхухолев, — огорченно сказала трубка.
— Что? — закричал милиционер. — Что сейчас сказали?
У него, быть может, впервые за десять лет, возникло ощущение, что он может совершить поступок. Доказать, что не настолько ничтожен, как сам себе казался. Вот сейчас он все выложит Сергею Макаровичу про всю дурь своей службы, про ночные дежурства, про поножовщину алкашей, про начальство, которое не знает, чего хочет, но постоянно от него что-то хочет, — и пусть его уволят из органов. Пусть даже дело какое-нибудь возбудят. Фиг с ним.
— Что я сейчас сказал? — переспросила трубка. — То, что будем тебя в подполковники двигать. За год вырастешь. А то возраст у тебя вон какой, а майор. Документы на подполкана уже в Минск пошли. Вот что я сказал.
— Так что, на алкоголь кровь проверить? — присмирел Выхухолев.
— Да как хочешь, — подбодрила трубка, — мне-то точно все равно.
— Может, я заеду? — заискивающе предложил милиционер.
— Нет, держи у себя, — быстро сказал голос, и связь прервалась.
— Подполковник, — произнес Выхухолев вслух. — Подполковник Выхухолев. Усритесь вы все!
Глава 8
Главного редактора газеты «Путь Родины» звали Петрович. То есть, фамилия у него была Петрович, а звали всего его Петрович, думая, что Петрович это отчество. А отчество у него было Никифорович. Он к такой ситуации давно привык, послушно откликался на «Петровича» и никого не поправлял. Потому что в городе Глуск если кого-то однажды назвали Петровичем, то поправляй не поправляй, быть ему Петровичем до самой смерти.
Петрович был человеком интеллигентным, однажды окончившим университет в Минске, подававшим надежды, читавшим Хайдеггера, пересказывавшим сокурсникам «Стену» Сартра и плакавшим над автобиографическим романом Шкловского «Zoo». Потом Петрович приехал по распределению в Глуск, собирался отработать два года, но, проснувшись однажды, понял, что живет здесь уже тридцать лет.
Своего кабинета в редакции у Петровича не было, потому что недавно «Путь Родины» уплотнили кружком баянистов: там, где раньше стоял стол Петровича, теперь цепкими пальцами растягивали меха любители баяна. А стол Петровича стоял теперь посреди общей комнаты или, как он ее называл, ньюзрума. Сидя за этим столом, Петрович теребил в руках настенный отрывной календарь, курил и был погружен в тяжелые мысли. Он понимал, что районная газета непопулярна среди тружеников села. Но раньше не мог додуматься, почему. А вчера, глядя вот на этот конкретно календарь у себя на кухне, вдруг понял, почему.
— Третью сделали, подпишите, — поднесла ему распечатку готовой газетной полосы секретарь редакции, молоденькая Даша. Даша окончила университет в Минске, читала Бурдье, Фуко и Бодрийяра, плакала над любовной перепиской Ханны Аренд и собиралась остаться здесь только на два года.
Так вот, проблема в том, — возобновил течение тяжелых мыслей Петрович, — что идеальным медиа для тружеников села является такой вот настенный отрывной календарь. Он пролистал толстую, напоминающую пачку денег книжицу, изготовленную из оберточной бумаги с плохой печатью, и дошел до тиража: 200 тыс. экз. Тираж издания-конкурента больно уколол Петровича. Он нашел «11 июня» и, как и полагается, вырвал страничку, обнажив следующую: «12 июня». Здесь были указаны время рассвета и заката, продолжительность светового дня; содержались рекомендации по пропалыванию бурака, напоминание о прививании деревьев, несколько рецептов кормовых замесов для свиней. Под фазой Луны шел рассказ о том, как изготовить «курач» — «традиционный самогон, настоянный на курином помете». Календарь нахваливал «необычные вкусовые качества» этого «белорусского абсента», обещал «продолжительное состояние эйфории» и предостерегал от «несколько более сильного, чем обычно, похмелья». Дальше размещалось крохотное изображение фигурки святого и заговор-молитва «для купающихся в реке». «Будьте осторожны на водах!» — оптимистично завершал календарь рассказ об очередном летнем дне.
С одной стороны, думал Петрович, несмотря на квази-ежедневный характер, такой календарь болеет явным дефицитом актуальных новостей, травматичным для современного человека, привыкшего к чрезмерному информационному потреблению. С другой стороны, время и космос местного труженика села структурируются по-другому, носят цикличный характер, завязаны на смену пор года, на их чередование. И неясно, зачем им газета, когда приметы, рецепты самогона, суеверия и молитвы — в полной мере изложены в этом календаре. И какая разница, сколько выделено республиканским бюджетом на культуру района, когда главные новости — время заката, рассвета и фаза Луны?
— Третью подписали? — спросила Даша.
— Погоди ты! — отмахнулся Петрович.
У него в голове мелькнула мысль о том, как превратить газету в подобие такого календаря, но затем взляд опустился на унылую третью полосу, со статьей о надоях и качестве кормовой свеклы, их взаимосвязи и диалектике, и мысли из головы Петровича разочарованно ушли.
— Петрович, к вам посетитель! — крикнули с другого конца редакции.
— Третью подписали? — пробегая мимо, спросила Даша.
— Вас к телефону! — позвал Петровича Малышев, обязанностью которого было отвечать на звонки.
Голова Петровича начала распухать от обилия задач, которые требовали срочного решения, и это было верной приметой того, что рабочий день начался. Он сосредоточился на чтении заметки о закупке горюче-смазочных материалов к уборочной и даже нашел в ней фразу, возможно, содержавшую ошибку, — «обеспечение дизтоплива песенными коллективами для выезда на поля и развлечением комбайнеров», как рядом со столом оказался незнакомый мужчина. Зажав «обеспечение дизтоплива» пальцем, Петро — вич спросил «чем могу помочь» — одними бровями, потому что его рот был занят, ртом он кричал Малышеву, упорно звавшему его к телефону: «Занят я! Пусть повисят на проводе»!
Мужчина, пришедший к Петровичу, выглядел, как военный отставник либо пенсионер из научно-технической интеллигенции, словом — как человек, у которого внезапно появилось очень много времени и он решил тратить это время на визиты в редакцию, посещение родственников, звонки детям, в общем — напоминание миру о том, что он есть, и о том, что ему нечем заняться.
Сто пудов изобретатель из народа, мелькнула мысль у Петровича, будет сейчас про вечный двигатель в сарае распрягать. Но мужчина вместо этого поставил на стол рядом с Петровичем сумку с застежкой-молнией, из которой торчали две морды котов. Один кот был длинношерстным, другой — обычным дворовым барсиком. Коты были надежно закреплены в сумке застежкой-молнией и выглядели бесконечно уставшими. Этой своей усталостью от всего мира коты отчасти напоминали самого Петровича.
— Ой, котики! — вскрикнула проходившая мимо Даша.
— Вас к телефону! — надрывался Малышев. — По номеру! Ошибка, говорят.
— Да погодите вы все! — раздраженно вскрикнул Петрович, снова поинтересовавшись у мужчины бровями, чем он может ему помочь.
