Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть III. Вниз по кроличьей норе
Прощальный подарок от шефа. Гипносон. Послание типа «Я всегда с тобой!».
Большое спасибо, конечно.
Но вдруг этот тяжелый отвратительный «палец» останется во лбу навечно?!
Тюфяк
Письма от Бори приходили примерно раз в две недели. За год жизни в маленьком военном городке на Камчатке Борины интересы полностью изменились: с теоретической физики он всерьез переключился на шахматы, и теперь его беспокоило только упущенное время и то, что администрация вечерней школы, где он из-за нехватки учителей преподавал сразу несколько предметов, не слишком охотно отпускает его на соревнования. В письмах Боря всегда обращался только к маме, но иногда в них встречались смешные приписочки, косвенно адресованные младшему Фурману. Уже в конце сентября Боря поинтересовался: «Как там поживает обалдуй лопоухий, что у него в школе делается? Читает ли что-нибудь стоящее? Пусть он мне напишет подробно о новой школе, обо всех учителях и обо всём прочем. А то приеду и утоплю его в раковине, так и передай…»
Новая школа находилась в соседнем дворе. Поскольку по отметкам за прошлый год Фурман был отъявленным троечником, его записали в захудалый класс «б», которым, правда, руководила учительница литературы. Знакомство прошло легко, к тому же вместе с Фурманом в классе появились две ярких девушки, которые стянули все внимание на себя.
В первые дни учебы выяснилось, что общий уровень класса удачно соответствует фурмановскому нежеланию напрягаться. Поначалу он даже наполучал кучу пятерок и четверок по всем предметам, а после домашнего сочинения на тему «Мечта и иллюзия» классная руководительница Тамара Тимофеевна стала относиться к нему с подчеркнутым уважением. С грубоватыми окраинными парнями тоже все складывалось относительно неплохо – общий смех, матерок, футбол после уроков… Но через полтора месяца Фурман сорвался.
Произошло это совершенно неожиданно. Однажды в школе появились офицеры-«вербовщики», агитировавшие будущих выпускников поступать в высшие военные училища. В фурмановский класс зашел молодой энергичный моряк в красивой черной форме с позолотой. По его словам, закончивших Ленинградское военно-морское училище ждала яркая, увлекательная и обеспеченная жизнь: служба в элите армии, сохраняющей традиции офицерской чести; двойная зарплата – за специальность и за офицерское звание, плюс бесплатная одежда, питание и множество льгот на суше; встреча с величественным океаном и путешествия по всему миру; а уж как девушки смотрят на военных моряков, и говорить не стоит. Конкурс в училище серьезный, но не запредельный, вступительные экзамены – алгебра, геометрия, физика и сочинение.
Вернувшись домой, Фурман задумался. Поселиться в психушке дворником ему, скорее всего, уже не светило – так может, стать морским офицером? В его представлении между этими двумя жизненными путями было много общего: и там и здесь – «тихое местечко», редкое сочетание полного подчинения внешнему распорядку и внутренней независимости. Опять же природа – вольный океанский простор, закаты… Он ведь всегда любил море! После тяжелого, честно отработанного дня на огромном боевом корабле сидишь в своей маленькой тесной каютке и читаешь Толстого и Достоевского в свое удовольствие, а иногда, может быть, и сам что-то пишешь… Самое главное – подальше от родителей, да и вообще, уже не надо будет задумываться о том, что делать дальше. Зарплата большая – можно будет помогать им деньгами… Несколько разномастных девушек на южной набережной жадными взглядами проводили стройного кареглазого офицера в отлично сидящей черной форме, но ни одна из них не догадывалась, что портфель у него набит книгами…
Но все это было впереди, а пока следовало заняться подготовкой к вступительным экзаменам по математике. Настроение у Фурмана было приподнятое: жизненная перспектива определилась, он нашел себе место, снова стал «хорошим мальчиком», все мучительные проблемы улажены…
По алгебре на дом было задано шесть задач. Просидев над ними два часа, он не смог решить ни одной. Взялся за геометрию. Результат оказался столь же обескураживающим – ноль. Полный ноль.
И ведь это – всего лишь самое обычное домашнее задание!.. Его охватило отчаяние. Все бесполезно. «Хорошим» он стать захотел… Знай свое место, дрянь!
Когда пришли с работы родители, он холодно заявил, что бросает школу и, если другого выхода нет, готов снова лечь в больницу. Все вернулось в исходную точку.
После нескольких дней скандалов и рыданий мама поехала с ним к Борису Зиновьевичу.
Отделение жило своей тихой, замкнутой жизнью. Никого из летних друзей там сейчас не было.
Борис Зиновьевич был явно недоволен появлением Фурмана и даже не стал расспрашивать его о подробностях. Вот я смотрю на тебя, сказал он, на тебе красивый свитер, хорошие ботинки, ты сыт, одет, родители о тебе заботятся, голова у тебя в порядке, учиться в твоей новой школе ты можешь без всяких усилий, и при этом никто не требует, чтобы ты был отличником, – я правда не понимаю, чего тебе еще надо? Конечно, если ты будешь настаивать, чтобы тебя снова положили в больницу, я вынужден буду принять тебя, поскольку ты наш бывший пациент. Но я считаю, что это ничего не даст. По-моему, ты просто с жиру бесишься. Извини за резкость. Тебе надо вернуться в школу и перестать морочить всем голову. А теперь, если ты больше ничего не хочешь мне сказать, я должен заняться теми, кто во мне действительно нуждается…
Фурман был скорее разочарован, чем обижен резкостью БЗ. Но дорога в отделение теперь была для него закрыта. Жаль, конечно, но ему не привыкать. (А «красивый» свитер ему, между прочим, купили еще в шестом классе…)
Через день Фурман вернулся в школу. Мама написала записку Тамаре Тимофеевне, что он был болен.
Видимо, мама проинформировала о случившемся Борю, потому что в очередном письме он спрашивал:
Как Саша? Наладилось ли у него со школой и всем прочим? В общем-то его зав. отделением прав во всем, в том числе в том, что Саша просто бесится с жиру (хотя это правильно только отчасти). Насколько я помню, дедушка когда-то учил французский по конфетным оберткам, а ему, видите ли, не нравится, что все учителя не пестуют его, как розочку. Нечего его больше таскать по диспансерам, это только сбивает его с толку. И пусть больше не пытается устроить себе каникулы. Настрой его так, что нечего и надеяться, что ему удастся удрать от армии, если он не пойдет в институт, – а в армии ему действительно будет тяжело, это уже не игра. Но в институт надо готовиться серьезно. Как у него обстановка в школе, нашли ли репетитора?
Привет всем желающим его получить.
† (Боря)
Фурману такой заочный инструктаж через его голову не понравился, и тогда мама предложила, чтобы он сам написал Боре все, что посчитает нужным. Он так и сделал, и очередное Борино письмо в пухлом конверте было адресовано уже не маме, а «Фурману Ш.» (что было странно – ведь Боря никогда не называл младшего брата Шуриком).
Дурдом им. Б. Э. Фурмана
Уважаемый шкаф!
(А, так вот почему «Ш.», догадался Фурман.)
Выражаю свое искреннее соболезнование по поводу новой школы. Но если бы ты заглянул в те заведения, где я «звеню кандалами», то решил бы, что твои нынешние одноклассники – по меньшей мере все Эйнштейны и Ньютоны. Даже в 9-м классе здесь мало кто знает умножение и деление. А в 7-м и 8-м классе сидят вообще какие-то дебилы, вдобавок обычно пьяные вдрызг. Я на уроках чувствую себя каким-то клоуном и жду звонка с еще бóльшим нетерпением, чем ученики. Так что бывает и хуже, чем и утешайся!
Ты слишком много философствуешь о всяких барьерах, между тем как абсолютно ясно, что ты просто запустил математику и физику. А это дело нахрапом не возьмешь. И нечего устраивать по этому поводу истерики.
Во всех твоих бедах виновата «социальная наследственность», то бишь нежные заботы родителей, вследствие коих у тебя начисто отсутствуют всякая усидчивость, терпение, умение заниматься всерьез. Эти качества сразу не заполучишь, их надо в себе постепенно воспитывать, чем тебе и нужно заняться сейчас.
Идея о военно-морском училище довольно бредовая, т. к., прежде всего, попасть туда еще трудней, чем в обычный институт, – большой конкурс, высокие требования. Попасть в армию – значит закабалить себя до конца жизни, там уже не попрыгаешь. Впрочем, если это серьезное желание, то попробовать можно. Будь я сейчас мастером спорта, я сам с удовольствием пошел бы в армию.
Вообще, я совершил еще одно открытие. Я, оказывается, при всем отвращении своем к мещанству и мещанским взглядам на жизнь, по сути дела всю свою жизнь бессознательно руководствовался именно этими взглядами. Смешно и страшно сказать, но я в свое время не решился заниматься шахматами всерьез потому только, что это занятие показалось мне недостаточно добропорядочным. Эта тяга к мещанской респектабельности, мещанский ужас перед «богемной» жизнью, заложенные в меня «социальной наследственностью» и прораставшие потихоньку незаметно для меня самого, заставили меня сделать целую цепь самопредательств: 1) пойти в институт, куда идти мне совершенно не хотелось; 2) заняться респектабельной физикой; 3) всю жизнь стесняться своего увлечения шахматами, как чего-то постыдного; 4) последний идиотизм: вернулся примерно из тех же соображений в этот дурдом, вместо того чтобы просто остаться в Москве, не устраиваясь ни на какую работу, раз уж я решил заниматься шахматами, – но мне это даже не пришло в голову; а денег у меня вполне хватило бы на год (дальше – нецензурно)…
