Орхан Памук - Новая жизнь
Мы очень мало говорили с Джанан о том влиянии, которое оказала на нас эта книга. Оно было настолько сильным, что не подлежало обсуждению, настолько устойчивым, что разговор обернулся бы пустой болтовней. Книга была незыблемой основой нашей жизни, такой же потребностью, как солнце и вода, необходимость которых не имело смысла обсуждать. Мы отправились в дорогу благодаря ее свету, озарявшему наши лица, и мы старались идти по этому пути, доверяя интуиции.
Мы часто подолгу спорили, на какой автобус нам сесть. Однажды мы услышали объявление из репродуктора в зале ожидания автовокзала, напоминавшего ангар (великоватый для такой деревни!), и Джанан очень захотелось оказаться там, куда пойдет этот автобус, и, несмотря на мои возражения, мы поехали. В другой раз мы сели в автобус вслед за молодым парнем с маленьким пластмассовым чемоданчиком — его провожали заплаканная мать и куривший сигарету отец — только потому, что он ростом, походкой и манерой слегка сутулиться очень напоминал Мехмеда. Мы сели в этот автобус (надпись на его боку утверждала, что по скорости он не уступает «Турецким авиалиниям»), чтобы спустя три поселка и две реки посмотреть, как парень сойдет на полпути и направится в казармы, окруженные колючей проволокой, сторожевыми вышками и забором с огромной надписью: «КАКОЕ СЧАСТЬЕ БЫТЬ ТУРКОМ, ТУРКОМ, ТУРКОМ!» Мы садились с ней в разные автобусы, державшие путь в самое сердце степи, — иногда только потому, что Джанан нравился их цвет, красно-черепичный и зеленый, или, например, потому, что ножка в букве «Р» из надписи «Быстрая молния» на боку автобуса при большой скорости казалась тоньше, дрожала, а потом — вот это да! — вдруг делала резкий зигзаг, словно разряд молнии. Когда расследование Джанан в пыльных городках, на грязных автостоянках и сонных рынках, где мы оказывались, заходило в тупик, я спрашивал ее, куда и для чего мы едем, напоминал, что деньги, которые я брал из кошельков погибших пассажиров, кончаются, и делал вид, будто пытаюсь понять нелогичную логику нашего расследования.
Джанан не удивилась, когда я сказал ей, что видел из окна в Ташкышла, как: стреляли в Мехмеда. По ее мнению, жизнь полна предопределенных встреч, которые дураки с неразвитой интуицией называют «случайностями». Вскоре после того, как в Мехмеда стреляли, Джанан поняла по поведению продавца гамбургеров из лавки напротив, что происходит что-то необычное; она вдруг вспомнила, что слышала выстрелы, и, предчувствуя беду, побежала к раненому Мехмеду. А тот факт, что они оказались в морском госпитале Касымпаша был такой же «случайностью», как и то, что водитель их такси какое-то время назад нес там военную службу. Рана на плече у Мехмеда была не опасной, через три-четыре дня его должны были выписать. Но когда утром на следующий день Джанан пришла в больницу, она увидела, что он сбежал. Так она поняла, что он исчез.
«Я сходила в отель, потом несколько раз зашла в Ташкышла, обошла его любимые кафе и даже ждала его звонка дома, прекрасно зная, что жду напрасно, — проговорила она с хладнокровием, восхитившим меня. — И я поняла, что он ушел туда, в ту страну, он давно вернулся в книгу».
Я был для нее просто «попутчиком» в этом путешествии в ту страну. Мы были друг другу «опорой и поддержкой» на пути к открытию того мира. Было бы верным полагать, что на пути в новую жизнь две головы лучше, чем одна. Мы были не столько «попутчиками», сколько закадычными друзьями; мы поддерживали друг друга, не ожидая ничего взамен; мы были способны на различные выдумки, как Мари и Али, которые разжигали огонь стеклами очков; и мы недели напролет бок о бок сидели в ночных автобусах, прижавшись друг к другу.
Иногда по ночам, когда в автобусе стихал грохот выстрелов и взрывавшихся вертолетов второго по счету фильма, и мы, усталые и оборванные странники, мерно покачиваясь, отправлялись в путь, где не сыскать покоя; я просыпался и долго смотрел на тихонько спящую у окна Джанан: она спала, прислонившись к импровизированной подушке из оконных занавесок, а ее каштановые волосы, сбившись в узел, спадали на плечи. Бывало, красавица моя вытягивала тонкие нежные руки и клала их на мои нетерпеливые колени, а иногда подкладывала одну руку себе под голову, поверх скомканных занавесок, а второй изящно поддерживала ее под локоть. Всякий раз, когда я заглядывал ей в лицо, я почти всегда видел в нем боль, заставлявшую ее хмурить брови, и, нахмурившись, она словно задавала какой- то вопрос, который тревожил и меня. Еще я видел свет на ее бледных щеках и мечтал о бархатном рае, где распускаются розы, садится солнце, а веселые, озорные белки кувыркаются на закате, маня в чудесную страну, где ее тонкая нежная шея встречается с изящным подбородком, или в недосягаемые края у нее под волосами на затылке. Я видел эту золотую страну, когда она чуть-чуть улыбалась во сне, на ее лице, на ее полных, нежно-розовых губах, иногда обветренных. И тогда я говорил себе: я никогда не знал, никогда не читал и нигде не видел, как же это прекрасно, Ангел, — смотреть, как спит твоя любимая.
Мы с ней говорили и об Ангеле, и о Смерти, казавшейся нам его сводной старшей сестрой, важной и рассудительной, но слова эти были такими же бедными и хрупкими, как те старинные невзрачные вещицы, что Джанан, поторговавшись, покупала на бакалейных лотках, в лавке скобяных изделий, у сонных галантерейщиков, а потом, погладив и повертев в руках какое-то время, забывала в кафе на автовокзалах или на сиденьях автобусов. Смерть была везде и особенно — Там, в том Мире, потому что она была его порождением. А мы искали знаки и нити Того Мира, чтобы попасть туда и встретиться с Мехмедом. Об этих знаках мы узнавали из книги, так же как и о том, что неповторимый момент автокатастрофы — это порог, откуда виден иной мир; мы узнавали из нее о карамельках «Новая жизнь», об убийцах, которые могли прикончить Мехмеда, а может, и нас; об отелях, у входа в которые я замедлял шаги; о долгом молчании и долгих ночах, о тусклых огнях ресторанов. И вот что я должен сказать: прочитав обо всем этом, мы садились в автобус и отправлялись в дорогу. Иногда еще не успевало стемнеть, еще стюарды собирали билеты, пассажиры знакомились друг с другом, а дети и беспокойные взрослые смотрели на гладкий асфальт горной дороги, словно на экран в кинотеатре, как в глазах Джанан вспыхивали огоньки, и она начинала рассказывать.
«Когда я была маленькой, — сказала она однажды, — я вставала по ночам с кровати, слегка раздвигала занавески и смотрела на улицу. По улице обязательно кто-нибудь шел — какой-то пьяный, или горбун, или толстяк, или сторож. И всегда это были мужчины… Мне становилось страшно, но я хотела быть там, на улице».
«Других мужчин — это были друзья моего брата — я узнала на даче, летом, когда играла в прятки. А еще в школе, когда они вытаскивали что-то из ящичков парт и рассматривали. Или когда была совсем маленькой: они начинали дергать ногами, если им внезапно, прямо посреди игры, хотелось в туалет».
«Мне было девять лет, я упала на берегу моря и разбила коленку. Мама плакала. Мы отправились к гостиничному доктору. „Какая милая девочка, какая хорошая, какая умная“, — говорил он, заливая ранку перекисью. Доктор смотрел на мои волосы, и я поняла, что понравилась ему. У него был обворожительный взгляд, который, казалось, смотрел на меня из другого мира. Он слегка щурился, словно сонный, но все равно — видел все, всю меня».
«Взгляд Ангела везде, во всем, он присутствует всегда… А нам, бедным людям, всегда не хватает этого взгляда. То ли потому что мы забыли его, то ли воли у нас не стало, и мы не можем любить жизнь? Я знаю, что однажды, однажды днем или ночью, я увижу его из окна автобуса и посмотрю ему в глаза. И чтобы суметь посмотреть ему в глаза, надо уметь видеть. Все эти автобусы в конце концов привозят именно туда, куда надо. Я верю в автобусы. А в Ангела верю иногда. Нет, всегда. Да, всегда. Нет, иногда».
«Я прочитала в книге об Ангеле, которого ищу. Там он казался чьей-то чужой мыслью, но он стал мне близок. Я знаю — когда увижу его, мне внезапно откроется тайна жизни. Я чувствовала его присутствие в местах аварий и в автобусах. Все сбывается, как и говорил Мехмед. И куда бы ни пошел Мехмед, вокруг него всегда сияет смерть. Знаешь, это, наверное, потому, что он несет в себе книгу. Но я слышала, что в разбитых автобусах, после аварий, люди, ничего не знавшие ни о книге, ни о новой жизни, говорили что-то об Ангеле. Я иду по его следам. И собираю знаки, которые он оставил».
«Однажды дождливой ночью Мехмед сказал мне, что те, кто хочет его убить, начали действовать. Они могут быть везде, может, даже сейчас нас слушают. Не пойми неправильно, но, может, ты — один из них. Как правило, люди делают совсем не то, что думают или полагают, что делают. Тебе кажется, ты идешь в ту страну, но ты возвращаешься к самому себе. Ты думаешь, что читаешь книгу, а ты ее только переписываешь. Когда тебе кажется, что ты помогаешь, — ты вредишь… Большинство людей на самом деле не хотят ни новой жизни, ни нового мира. Поэтому автора книги убили».
