Маргерит Дюрас - Любовник из Северного Китая
— Вчера вечером я пошел в публичный дом, чтобы еще раз заняться любовью… как бы с тобой… Но я не смог… Я ушел оттуда.
Молчание. Она спрашивает:
— А если полиция накроет нас… — Она смеется. — Я ведь еще несовершеннолетняя…
— Ну, может, на две-три ночи меня и задержат… не больше. Потом отец заплатит, и все.
Улица в Шолоне. В вечернем сумраке зажигаются фонари. Небо уже ночное, синее, можно смотреть на него, не боясь, что оно ослепит тебя.
На краю земли солнце готовится умереть. И умирает.
В его холостяцкой квартире. Наступила ночь. Небо становится все более синим, пронзительно синим. Девочка далеко от китайца, в прохладной воде бассейна. Она рассказывает историю своей жизни. Китаец рассеянно слушает ее. Мысли его где-то витают, он переживает свою любовь к этой девочке. Он не очень понимает, что она рассказывает ему. Она же вся сосредоточилась только на этом. Говорит, что часто рассказывает эту историю, и ей все равно, слушают ее или нет. И даже если он и не слушает ее, ей это безразлично.
— Ты можешь не слушать меня, мне все равно. Ты можешь даже спать. Сейчас, когда я рассказываю тебе эту историю, я думаю о том, как когда-нибудь я все это напишу. Я просто не смогу этого не сделать. Да, да. Это будет книга о жизни моей матери.[6] Как они убили ее. Как долго она не верила, что можно вот так просто украсть у человека все его сбережения, а потом отказаться даже говорить с ним, выставить его за дверь, объявить сумасшедшим, не узнать, посмеяться над ним, сделать вид, что он просто заблудился в Индокитае. И люди вокруг во все это поверили и стали стыдится моей матери — об этом я тоже напишу. Мы многие годы не видели рядом с собой белых людей. Они не хотели с нами общаться. У моей матери осталось всего несколько друзей. В одно мгновение вокруг нас образовалась пустыня.
Молчание.
Китаец:
— И тебе хочется рассказать об этом всему миру?
Девочка:
— Не совсем. Я хочу надеяться, что к тому времени, когда появится эта книга, не все чиновники из земельного ведомства перемрут, кто-то из них еще останется в живых, и вот их-то, я надеюсь, убьет моя книга. Мать говорила: «Я помню тот день, мне казалось, что это лучший день в моей жизни. Я принесла все мои сбережения в маленькой сумочке, я все прекрасно помню, я отдала их агентам из земельного ведоства. Я сказала им спасибо. Спасибо за то, что они продали мне такой прекрасный надел между горой и морем.
Потом, когда вода поднялась в первый раз, они сказали, что никогда в жизни не видели моей матери, что она никогда не просила у них концессии. Когда мать сама рассказывает эту историю, она, дойдя до этого места, всегда начинает плакать и говорит, что будет плакать до самой смерти, и еще всегда просит прощения у нас, детей, прощения за то, что она ничего не может сделать против подлости этого колониального белого отродья. И вспоминает, как они написали губернатору Камбоджи, что она сошла с ума и ее надо выслать обратно во Францию. Но тогда она не умерла от всего этого, а вдруг снова начала на что-то надеяться. И надеялась еще три года. Вот этого мы, ее дети, никак не могли понять. Мы тогда тоже поверили, что наша мать сошла с ума, только мы никогда ей об этом не говорили. Она снова стала покупать мангровые бревна, чтобы укрепить плотину. Она заняла денег. Она купила еще и камней, чтобы укрепить насыпь вдоль посевов.
В этом месте рассказа девочка тоже начала плакать.
А потом море поднялось.
И потом мать все бросила.
Кажется, это длилось четере года, точно она не помнит. Но наконец это случилось: наступил конец.
Мать все бросила. Сказала, что все бросает. А потом, потом она уехала.
Рисовые поля были залиты, плотину унесло в море.
Рисовое поле на склоне она отдала слугам, вместе с бунгало и мебелью.
Девочка улыбается. Извиняется. Старается не плакать, но ей это не удается. Она плачет.
— Я до сих пор не могу смириться с тем, что случилось с моей матерью. И не смогу никогда.
Китаец только сейчас начал прислушиваться к тому, что рассказывает девочка. Он оставил ее одну, далеко. На самом деле он совсем забыл о ней.
История матери закончена.
Молчание. Девочка опять начинает говорить:
— Раза два в год, на каникулы, мы все четверо ездим туда. Чанх, мама, Пауло и я. Мы едем на автомобиле всю ночь. И приезжаем только утром. Нам всегда кажется, что мы сможем остаться, но нет, мы уезжаем обратно в тот же вечер. Моя мать теперь спокойна. Все кончено. Она такая, какой была раньше. Только теперь она уже ничего не хочет. Она говорит, что у нее просто героические дети, раз они все это выдержали. Ее безумие, ее самое. Она говорит, что больше ничего не ждет. Ничего, кроме смерти.
Девочка замолкает. Старается не плакать. И все же плачет.[7]
Мать говорила, что в мире вообще нет справедливости.
Уж такова жизнь, и ничего тут не поделаешь.
— И ты, наверно, тоже так думаешь, — говорит китаец.
— Нет, что касается мамы, с ней наверно, везде будет одно и тоже. И вообще со всеми бедняками. Но про других людей я вовсе так не думаю.
— А с Чанхом будет как с матерью?
— Нет, с Чанхом будет все наоборот.
— Что значит наоборот?
— Пока не знаю. Об этом может знать только сам Чанх.
Сейчас и он этого не знает и не умеет об этом сказать. Но когда-нибудь он все поймет и все скажет.
В этом девочка уверена.
Китаец спрашивает ее, ездила ли она смотреть на рисовые поля уже после того, как их окончательно затопило.
Она отвечает: да, они ездили туда втроем: Пауло, Чанх и она. Там было столько пены, что все стало неузнаваемым. Одна пенящаяся пропасть на месте их полей. Пена висела гроздями и на мангровых деревьях, и на горе тоже, и в лесу, и на гиганских деревьях.
Молчание. Потом девочка говорит:
— Я не пошла сегодня в лицей. Осталась с тобой. Вчера меня тоже там не было. Мне захотелось побыть с тобой, чтобы мы могли поговорить.
Китаец стоит.
Потом садится в кресло.
Не смотрит на нее.
Внезапно до них доносится американский блюз: «Регтайм» Дюка Эллингтона. Потом, неизвестно откуда, «Вальс-Отчаяние», кто-то играет его на пианино — этот Вальс будет звучать и в конце фильма. Таким образом, возвращение во Францию пока еще очень далекое — проникает в комнату любовников и одновременно в книгу.
Девочка и китаец слушают Вальс. Девочка говорит:
— Этот человек всегда играет его в одно и то же время… наверное, вернувшись с работы.
— Наверное. Он совсем недавно поселился где-то неподалеку. Думаю, он метис.
— Прямо, как в кино, одна мелодия все возвращается и возвращается… и и с каждым разом звучит все грустнее и грустнее…
Китаец спрашивает, откуда взялся Чанх.
Девочка объясняет, что мать нашла его на вершине горы на границе между Сиамом и Камбоджей, возвращаясь как-то вечером со сбора перца вместе с детьми.
Они смотрят друг на друга. Слушают Вальс. Она садится рядом с ним.
— Я куплю пластинки и буду слушать их, когда ты уедешь во Францию, — говорит китаец.
— Да.
Китаец закрывает руками лицо и говорит совсем тихо:
— Когда ты умрешь… это ведь одно и то же.
— Да.
Они замолкают.
Она подходит и прижимается к нему. Она ни о чем не спрашивает.
— Ведь мы и правда скоро расстанемся навсегда. Наверное, лучше об этом не думать?
— Не могу. Я все время помню, что тебе придется вернуться. Я этого не вынесу. Но и мне тоже придется жениться. Одна мысль об этом невыносима, но все же я сделаю это.
Девочка молчит. Ей словно стыдно за него.
— Подойди ко мне, — говорит китаец.
Он берет ее за подбородок, поднимает ее лицо и заставляет смотреть ему в глаза:
— Когда вы возвращаетесь во Францию? Сейчас же назови мне число!
— В конце учебного года. После экзаменов, но это еще не точно. Моей матери очень не хочется уезжать из колонии. Каждый раз перед отпуском она собирается уехать, а потом все же остается. Говорит, что превратилась здесь в настоящую туземку, как и мы с Пауло. Таких, как она, очень много…
— Но в этом году она все-таки уедет… Ты это знаешь.
— В этом году она попросила о репатриации Пьера, и она обязательно захочет повидаться с ним. Она без него жить не может, совсем не может…
Молчание. Потом китаец говорит:
— А я всю свою жизнь проживу здесь, в Садеке. Даже если мне придется путешествовать, я все равно вернусь сюда. Потому что моя судьба здесь. Уехать для меня невозможно. Разве что война начнется.
Девочка смотрит на него. Она не понимает.
— Уже много лет, как я помолвлен с девушкой из Маньчжурии.
Девочка улыбается. Она говорит, что знает об этом.
— Я знаю. Чанх рассказал мне. Тут все про всех знают, служанки обожают сплетни.
