Игорь Шенфельд - Исход
— Ладно, Хрен. Его уговаривать и разжевывать — это твой вопрос. Не пойдет — другого тебе дадим в пару. Но одно уясни: если он откажется после того как ты ему про побег объяснишь, то жить ему останется мало. Это чтоб ты заранее знал и не квакал после… И, к слову: тебя это тоже касается. Ты после того как мне сейчас «да» сказал — считай что договор со мной подписал, у которого заднего хода нету. Ты меня понял? Так «да» или «нет»?
— Да, Малюта: об чем разговор… С первого дня ноги сделать отсюда мечтаю.
— Ладно, заметано. Ты свое слово сказал. Теперь мое. Расклад такой: недельки две-три культпоходом по тайге — и вы оба вольные казаки. Ты ж, кстати, из казаков и есть, правильно? Значит, будешь вдвойне вольный казак. Сдал товар, получил чистые ксивы, денег рулон, побрился под культурного — и танцуй на все четыре стороны света. Ладно, свободен пока. Насчет подробностей еще потолкуем. Вопросы есть?
— А если нас повяжут?
— Не повяжут. Погони за вами не будет. Это раз. Ну а если все-таки попадетесь в чужие руки, то и это предусмотрено: живыми не даваться. Потому что вам все равно не жить: тут уж так… И еще, сразу предупреждаю: дойти вы обязаны. Все что надо вам дадут. Пройти-то всего километров восемьдесят: три дня делов. И не вздумай вильнуть в сторону, когда на той стороне колючки окажешься: через десять дней, если не отметитесь на заимке, которую тебе укажут, то вас на всех трассах сторожить будут. Да не так, как менты метут, а погуще: белка не проскочит — тем более без документов. Не свое ведь понесете, касатики, не свое… А фирма веников не вяжет, Хренуша: фирма с гарантией работает! Не вы первые — не вы последние. Это я тебе авторитетно заявляю. А то попробовали уже как-то раз два умных академика: разделились, суки, даже переоделись где-то. Не проскочили… Очень больно подыхали потом, и очень долго. Ты меня понял?
— Я понял, Малюта. Мне золота не надо: я на него тут уже смотреть не могу. Мне воля нужна.
— Верю тебе, Хрен. Потому что ты уже бежал, доказал это. За то тебя и выбрали… Ладно, иди готовь второго пилота к вылету, хы-гы…
— А когда?
— Ждите, позовут, хы-гы…
Этой же ночью Николай толкнул Вальтера, разбудил его, показал на выход. В сортире было пусто.
— Все, нас берут в «курьеры», — сообщил Николай Вальтеру. Тот пришел в необычайное возбуждение, завертелся на месте, полез обниматься. Николай осадил его: «Прекрати! Все остается по-прежнему пока. Никто ничего не должен замечать».
— Что теперь? — хотел знать Вальтер.
— Готовить будут. На днях узнаем. Главное — ничем себя не выдать. Понятно?
— Понятно, конечно. А шансов у нас много?
Николай сказал ему, что шансов много, потому что погони не будет и потому что им дадут все необходимое на дорогу: одежду, еду и даже карту и компас.
Но Вальтер все не мог успокоиться и хотел знать, как они выйдут из лагеря.
— Блатные выведут, — заверил Вальтера Николай, — у них с охраной свои дела.
— Странно как-то все. И вообще чудеса: чего ж они сами тогда не бегут, блатные эти, если у них такие возможности есть?
— Не знаю. Им и тут хорошо, в лагере: жрут, пьют, на легких работах состоят, привольно сидят: у них сроки-то поменьше наших… А там — тайга, холод… Поэтому, наверно. Да ты их сам поди спроси, если хочешь.
Вальтер нервно засмеялся: «Нет, Коля, лучше я их спрашивать ничего не буду».
— Ну и правильно решил.
— Когда?
— Я думаю, что через пару недель, не раньше: когда реки станут.
Спустя несколько дней Николая подозвал к себе Енот — авторитетный блатной с большим стажем, по официальному статусу — лагерный бригадир, а по сути — надсмотрщик над «рабами»-мойщиками золота и сборщик заныканного золотишка в одном лице. Их было двое таких на бригаду Николая — Енот и Горбуша. Еще был третий — Клещ, заклятый враг Николая, посуливший ему когда-то нож в бок или гвоздь в ухо, но слишком еще мелкий в воровской иерархии, чтобы самостоятельно, без Малюты решать вопросы о жизни и смерти «рабов»; он мог лишь подкопаться с какой-нибудь провокацией, но Николай был всегда начеку. Клеща привлекали в качестве «бригадира на подхвате», когда Енот или Горбуша были пьяны или болели ангиной (у блатных было в моде болеть ангиной), и потому Клещ «нависал» не слишком часто, но то были тяжелые дни для Николая; с Енотом отношения были никакие, а с Горбушей — почти хорошие: Горбуша оказался земляком и даже, по его словам, знал старшего брата Хреновых — Тимофея; Горбуша был рецидивный мошенник и вор, и со смехом рассказал Николаю, при каких обстоятельствах познакомился с его братом Тимохой: попался вместе с одним цыганом на воровстве хреновской кобылы с луга; цыган сиганул в речку и сделал вид что утонул, притаился там на дне, а Горбуша попался и был Тимофеем бит, но отпущен, не сдан в милицию, за что Тимофей остался у Горбуши в теплом разделе памяти. Горбуша с удовольствием демонстрировал Николаю авторский шрам, оставленный Тимохой на его черепе, и радостно смеялся при этом. Николаю тоже волнительно было видеть этот шрам, как увлеченному литературоведу — «живой» почерк Александра Пушкина в неожиданно обнаруженной рукописи. В общем — хороший был характер у Горбуши, и дни, когда он «нависал», были самыми легкими для Николая и Вальтера. Хотя это вовсе не означало, что он не способен был перетянуть по-дружески костылем по горбу, проходя мимо, или не пристать к «земляку» с требованием заначить золотишка по-свойски, за все хорошее. Всё бывало, и даже золотишка получил Горбуша однажды от Николая: за лекарство для Вальтера. Между надсмотрщиками были свои сложные отношения, в которые Николай не вникал; он знал лишь, что Енот с Горбушей конкурируют за старшинство, за место возле Малюты, а Клещ — так себе, полушестерка для грязных поручений, внимательный и подлый.
Теперь, отозвав Николая в сторонку, Енот предложил ему закурить и спросил:
— Ну, как настроение? Лыжи мажем?
— Куда это? — сделал удивленный вид, Николай.
— Ладно, хорош темнить. Ты — мой кадр. Это ж я на тебя Малюте указал. Давно еще. Присматривались всё. Я вас с Валетом и готовить буду.
— А-а. Ну тогда спасибо, шеф.
— Из спасиба шубу не сошьешь, Хренуша. Ты вот чего… покуда вы тут еще отираетесь… заначьте-ка вы мне грамм по десять рыженького каждый — вот и будем квиты. Как сдадите — так и пойдете… Ясен пень? А я вам в мешок от себя лично положу сальца на длинную дорожку, да носочки шерстяные. Все от меня теперь зависит, Хренуля, учти. И, это самое: пасть — на замок. Тебе все понятно?
Николаю было все понятно. И главное, что было ему понятно — это то, что Енот требует с него личную мзду за посредничество. Слово «коррупция» было тогда еще никому не знакомо, но это была именно она, родимая. Николай прекрасно знал, что даже если он Еноту требуемого золота не даст — тот все равно вынужден будет подготовить их и выпустить: не в компетенции Енота было задержать их теперь, когда кандидатуры их утверждены верховными паханами шайки.
Но, но, но… Но всегда есть куча разных «но» в реальной жизни, которая и питает всю эту систему внесистемных отношений под названием «коррупция» — социальную плесень, не имеющую почтения ни ко времени, ни к пространству, ни к воспитанию, ни к образованию, ни к социальному строю, ни к цвету кожи и группе крови.
Так что Енот знал, что делал, и знал, что и Николай знает, чем рискует, отказывая ему. Во-первых, время. Они могли уйти через пять дней, а могли и через три недели, когда снега навалит по пояс и морозы ночами начнут запаивать мозги в трубочку: поиграть временем было вполне во власти «инструктора»; теперь же, когда они уже знали что уйдут, счет времени пошел для них совсем другой: время подорожало в тысячу раз. И еще: мог произойти несчастный случай; могли быть вброшены в круг внезапные подозрения в нелояльности — очень опасная ситуация для потенциального курьера; могла случиться драка с участием кандидата: непозволительная засветка; в конце концов, можно было напороться на нож в темноте, или на приклад охранника, который сломает тебе кость в самый неподходящий момент — и все: вопрос о побеге снят с повестки дня — с реальной угрозой для дальнейшей жизни, потому что в «золотом деле» свидетели никому не нужны. Правда, Енот рисковал головой и сам: член банды всегда работает на общак, и уже общак распределяет потом по-справедливости, исходя из положений в неписанной воровской конституции, называемой Понятиями. В этом отношении воровская система мало чем отличается от государственного управления, разве что государство за нарушения конституционных норм сажает в тюрьму, а уголовники, уже и так находящиеся за решеткой, за нарушение Понятий режут насмерть. Но — кто не рискует, как говорится…
Николай кивнул: «Постараюсь. Авось повезет».
— Уж ты постарайся, Хрен, — нервно хохотнул Енот, — это в твоих интересах, так что надо постараться.
