Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
Нет, они не могли понять. Мизина даже задохнулся.
— Страшно! Слышишь, мать? А мы ей жизнь дали! Вот тебе уважение и благодарность доченьки…
Мать бросилась к ней, плача и умоляя, схватила в свои объятия, обливала слезами. Иржину терзала жалость к этой забитой женщине, к матери, но ничто уже не могло ее удержать.
— Мамочка… — И на ее глазах выступили слезы.
Погладила мать по голове и высвободилась из ее объятий; надела берет на свои рыжеватые волосы и, прежде чем родители опомнились, проскользнула мимо них в прихожую.
Дверь захлопнулась совсем неслышно — и все же этот стук пронзил их до мозга костей. Что же это такое? — непонимающе уставились они друг на друга. Мизина с глуповатым видом обвел глазами выдвинутые ящики комода, свои банальные рисунки, фотографии маленькой Иржинки с веснушками и челочкой — как же это было давно! Почему же все так вышло? Почему опустела эта комната? Почему?..
Мизина как бы медленно пробуждался от сна. Провел ладонью по сухому лицу, облизал губы. Посмотрел на жену — та сидела на кушетке, сложив на коленях пухлые руки, — и ощутил безмерную, жестокую жалость к себе, к ней, ко всей жизни.
— Ну, ладно, — он похлопал жену по спине в порыве некоторой нежности. — Не плачь больше, мамочка. Она добилась чего хотела. Не наша это дочь, отобрали ее у нас! Все — сплошной обман. Такое уж время…
Она сцепила пальцы, материнскую грудь терзало отчаяние, Мизина чуть ли не испугался, заметив, что глаза ее сухи.
— «…и встанут многие лжепророки и соблазнят многих, — с исступленным видом процитировала она Евангелие от Матфея, — и умножится неправедность, охладеет любовь многих…» — Она покачала седеющей головой, — и наконец-то брызнули слезы; Мизина даже облегченно вздохнул. — Что с нами будет, папочка! Одни мы остались… Все рухнуло!
Он взбодрился — мягкотелость жены не нравилась ему, однако и у него на душе кошки скребли. Взял жену за плечи, увел в гостиную, словно больную. Глупая! Но восстать у него уже не было сил, он сам себе казался запачканным, слабым, старым — и достойным сожаления. Чудилось ему, будто со стен, с потолка сыплется на него прах, навевая мучительную тоску. Все пошло к дьяволу! Мечты! Желания! Исковерканная жизнь! Сумасшедшее время! Мир катится к погибели. Но он, Мизина, еще не сдастся. Еще остается у него ненависть, жгучая, всесжигающая злоба…
Позже он придвинул стул к приемнику, включил — минутка, и вот сквозь свист и шипение прорвался «Голос Америки». Мизина приглушил звук, — этажом выше живет этот инженер, коммунист, а Мизина отнюдь не желает накликать на себя беду. О нет! Он не идиот! Надо ждать — но так, чтобы не обжечься. А там увидим!
Хорошо ли заперта дверь? На два поворота? Ждал четверть века и еще подождет. Жадно прильнув ухом к деревянному ящичку, похолодевший от холода, поселившегося в его душе, в его квартире, среди картин, как две капли воды похожий на всех людей своего типа, просиживает дядюшка Мизина каждый вечер у своего хрипящего приемника и ждет, ждет, ждет… когда над ним сомкнется время!
В последний раз сбежала Иржина по широкой лестнице с гипсовыми нимфами по углам; много лет бегала она по ней и всегда немножко боялась ее леденящей тишины. Через круглый глазок в двери под лестницей заметила неподвижное, всевидящее око управдомши Гассмановой. Но сегодня это ей безразлично.
— Прощай, старуха, прощай, проклятый дом! Не хочу знать тебя, никогда не войду сюда больше!
Иржина выбежала на стемневшую улицу, легкий ветерок дунул в лицо, взъерошил волосы.
Огляделась.
Стройная тень оттолкнулась от ствола акации, приблизилась к ней.
— Иржина!
Она перехватила чемодан в левую руку, правую без колебаний подала Индре. У него был удивленный вид — наверное, он не мог понять, почему она идет в театр с чемоданом. Иржина в нескольких словах объяснила ему положение дел, говоря обо всем как о давно прошедшем, которое уже не причиняет боли. Даже улыбалась счастливо.
Индра кивнул, вызвался нести чемодан. Она отдала ему чемодан не раздумывая, и они пошли по вечерним улицам.
— А я думал, ты уже не выйдешь. Утром звонил Зорке, и она сказала мне…
— Так я и думала, что это она, — усмехнулась Иржина. — Вот предательница!
— Сердишься?
— Да нет.
Молча приняв это к сведению, Индра заговорил о разных разностях; болтовня его была несколько бессвязной, и он злился на себя за это. Рассказывал о знакомых, передавал приветы, расспрашивал ее об учебе. Иржина отвечала спокойно, как равная равному, невозмутимо шагала рядом, и ему приходилось сдерживать свой шаг. Всегда, идя рядом с ней, он казался себе чуточку смешным; иной раз, забывшись, обгонял ее, и надо было остановиться, подождать. Странная упряжка, думал он кисло. Ну да что там шаг — это куда ни шло. А вот все остальное! Он вслушивался в глупости, произносимые им самим, в свой невеселый смешок, и казалось ему — это кто-то другой говорит, потому что его одолевали неприятные мысли. Только как к этому подступиться? И вообще заговаривать ли об этом?
— Слушай, — выдавил он все-таки из себя, когда они протиснулись сквозь толпу на Вацлавской. — Я вот подумал: тебе, в сущности, негде теперь жить. Может, хочешь…
— Нет! — она решительно мотнула головой, не останавливаясь. — Сегодня переночую у Зорки и как можно скорее сниму комнату. Как-нибудь устроюсь, это меня не заботит. На улице, конечно, не останусь — не думай.
Он недовольно проворчал что-то, совсем растерявшись. Брел рядом с ней, опустив голову, глядя на однообразный узор тротуара, вымощенного мелкими гранитными кубиками. Чемоданчик раскачивался в его правой руке, кулак левой он засунул в карман, отчего на кармане вздулась шишка. В нем нарастал гнев на то, что он не сумел выразить свою мысль. Расстегнул ворот клетчатой рубашки, словно он его душил.
Кривые улочки Старого Места встретили их тишиной; они шли под газовыми фонарями, неторопливо приближаясь к дому, в котором жила Зорка, — а нужные слова все не приходили. Дойдя до последнего угла, оклеенного плакатами, Индра не сдержался, со стуком поставил наземь чемодан:
— Ну, хватит! Довольно ходить вокруг да около! Мы не комедианты. Сейчас двинем обратно и поедем ко мне! Ведь все это глупости, Иржина. Ты же знаешь, я тебя люблю! Живи у меня, а завтра я схожу в ратушу насчет оформления. Я твердо решил: дальше не пойду!
Иржина стояла перед ним, освещенная желтым светом фонаря, маленькая, худенькая, но серьезная и спокойная.
— Нет, Индра, не уговаривай, — покачала она головой. — Бесполезно. Я тоже решила никогда не повторять того, что было… что едва не погубило меня. Ты бы вскоре опять увидел во мне прежнюю дурочку. И быть может, был бы еще прав. Понимаешь? Я не отказываю тебе, это глупости. Но я уже не могла бы жить рядом с тобой как робкая курочка, не могла — и ты тоже не мог бы. Мне предстоит пройти еще какой-то путь, и я пройду по нему, потому что это — правильный путь. И если в конце его мы встретимся, то встретимся как равные. Здесь нельзя торопиться. Я многое поняла, через многое пробилась в последние месяцы, не старайся меня сбить. Да, впрочем, тебе это и не удастся. Понимаешь ли ты?
Он стоял перед ней, словно удивленный мальчишка. Прошел мимо человек с сумкой за спиной, проехала машина, Индра все молчал — раздумывал. Что ей ответить? Хотел было возразить, начать уговаривать, да взглянул ей в лицо — и со вздохом пожал плечами.
— Наверное, ты права, не разбираюсь я в этом.
Он взял ее под руку и повел к дому. Посмотрел на нее сверху и со стороны — улыбнулся:
— Скажу тебе одно: я тобой горжусь, товарищ Мизинова!
Она тоже улыбнулась, но ничего не сказала.
Потом он спросил:
— Что же ты теперь будешь делать?
— Очень просто! Прежде всего раздобуду жилье, потом найду работу, если не дадут стипендию. Этого я не боюсь. Закончу учебу и пойду служить. Я и этого не боюсь — вообще ничего! Вероятно, уеду из Праги, хотя не совсем понимаю зачем…
— Ты права, — одобрил он ее решение. — Я тоже уеду. Город мне не по нутру. Вот добью университет, поеду куда-нибудь, где чистый воздух. А что ты скажешь, может, мы…
Ее взгляд заставил его замолчать. Индра пожал плечами, поставил чемодан у кованой двери дома и запустил пятерню в свои жесткие вихры. Из окон первого этажа доносились звуки гитары, в окне этажом выше звонко засмеялась девушка, а так — тишина кругом. Индра собрался уходить, подал руку.
— Ну, — успеха тебе, Иржина! — с наигранной твердостью произнес он и, крепко сжав ее руку, тихонько добавил: — Мы ведь не прощаемся, я уверен!
Иржина подняла к нему лицо.
И тут он схватил ее в объятия, приник толстыми губами к ее, холодным. Она не противилась. Даже сама прижалась к нему, обняла за шею тонкими руками.
Индра быстро пошел прочь, не дожидаясь, чтоб она вошла в дом; не оглянулся. Странные мысли вихрем проносились у него в голове. Что же думать обо всем происходящем, черт возьми? Мы с ней, в сущности, ничего и обсудить-то не успели! К чему ненужные осложнения — я ведь люблю ее! Он со злостью наподдал ногой скомканную бумажку, валявшуюся на тротуаре, сунул руки в карманы.
