Владимир Орлов - Лягушки
— Какого ещё Эсмеральдыча? — удивилась Свиридова.
— Ну-у-у… — протянула Антонова.
И было разъяснено Свиридовой, что Эсмеральдыч — чистильщик обуви, популярный даже при потере интереса публики к гуталинам, ваксам и коричневым шнуркам, а важнее всего — сапожник (по старому), способный за пять минут произвести сложнейшую починку туфлей и башмаков, какую в мастерских по ремонту будешь ожидать неделю. И он обо всём знает. Приторговывает дефицитом, в том числе и билетами на спектакли и концерты, а потому может отнестись к московской звезде с симпатией. Впрочем, какое выпадет ему настроение. Киоск Эсмеральдыча (или палатка) размещается в десяти шагах от театра, в сквере.
Никакого хозяйства Эсмеральдыча Свиридова не обнаружила, а глаз имела зоркий. Прохожие помочь ей не смогли. Вроде бы обувная палатка вчера стояла вот здесь, а сегодня её нет. Такое случается. Потерпите до утра, вдруг палатка за ночь снова и внезапно вырастет… Не принёс Свиридовой удачи и поход в ресторан "Лягушки". Встретили там её с фейерверками в глазах, как же, как же, Александр Андреевич Ковригин захаживал к ним, и всем был приятен, вот здесь он вкушал напитки и сосьвинские сельди с отварным картофелем, вот здесь он играл в шахматы (Свиридова оценила прелести зелёных шахматисток и их товарок у шестов, шалун был наш Александр Андреевич!) и, как правило, оставался доволен результатами партий. Именно из "Лягушек", сытый и довольный, он отправился на вокзал к московскому скорому. Где он теперь, конечно, никто не знал. На мгновение Свиридова заметила пропавшее тут же за колонной знакомое лицо (вернее, знакомую харю, виденную где-то, возможно, в толпе на балу в замке Журино). Как только харя пропала, над столиком Свиридовой склонился гарсон и прошептал:
— А может быть, имеет смысл обратиться с вашим интересом к Эсмеральдычу?..
Утром оказалось, что обувная палатка и впрямь снова и внезапно выросла. Она имела два придела. Или две пристройки. В одной из них, с креслом для клиента, обувь, видимо, чистили. В другой — занимались её ремонтом. Маэстро гуталина и ваксы, скорее всего, трудился сейчас в починочной, и Свиридова в ожидании его осмотрела красоты палатки. Никакого обещания скидки афроамериканцам она не заметила. Не увидела и обращений к футбольным фанатам. Стены палатки были заклеены выцветшими уже афишными плакатами музыкальных переложений готического романа Виктора Гюго — балета Пуни "Эсмеральда", в постановке Йошкар-Олинского оперного театра, и нескольских гастролёрских спектаклей мюзикла "Нотр Дам де Пари". К любым, и к самым странным, увлечениям Свиридова относилась благосклонно. Но вот появился и хозяин обувного предприятия. Он походил на половца Кончака, пленившего князя Игоря, брови его отчего-то были выщипаны, а сам он явно намеренно сутулился. Или даже горбился.
— Вы Эсмеральдыч? — неожиданно для себя заробев, спросила Свиридова.
— Я Квазимодыч, — сказал чистильщик и сапожник. — Эсмеральдыч — мой двоюродный брат. Мы работаем по два дня…
— Извините, — растерялась Свиридова. — Я зайду через два дня.
— Бырышня, — сказал Квазимодыч. — Вы должны поспешать. Брат знал, что вы будете его искать. Просил передать. Вам надо в Аягуз.
— В Аягуз? — переспросила Свиридова.
— В Аягуз. Более нам нечего вам сказать. Всё. В Аягуз!
И обувных дел мастер с зажатыми в губах деревянными гвоздиками для подмёток отбыл из палатки по производственным необходимостям.
58
А Свиридова и сама поняла, что ей нужно в Аягуз. Разумное предположение, возникшее вчера в "Лягушках", о том, что Ковригин мог и не отправиться отсюда на вокзал к московскому поезду, а, выиграв партию, по правилам заведения получил возможность ублажать покорённую им шахматистку и сейчас продолжает ублажать её, хоть бы и на болотах, предположение это тут же отпало. Он, Ковригин, в Аягузе, нуждается в спасении, и ей необходимо поспешать в Аягуз!
Но где этот Аягуз и как до него добираться?
Что-то Свиридова слышала об Аягузе от Дувакина. Вроде бы, Ковригин, обидевшись на сестру Антонину и не желая, чтобы она разыскивала его, укатил в Средний Синежтур, сам же передал через Дувакина ложную информацию для Антонины, будто бы он улетел в Аягуз. Логично было бы сейчас дозвониться до журнала "Под руку с Клио" и его редактора Дувакина и вызнать у него, что это за Аягуз такой и как в нём быстрее очутиться. Но если существовали враждебные Ковригину силы, то для них её звонок Дувакину тотчас бы открыл местонахождение Ковригина и её, Свиридовой, секретную миссию. А она будто бы стеснялась своего порыва (и желания) отыскать Ковригина. И ведь на самом деле стеснялась… И Свиридова направилась в городскую библиотеку.
Там Свиридова, оставив автографы на карточках абонементов, на коммунальных квитанциях, на носовых платках и на паспорте одной из поклонниц, заказала том энциклопедии, а потом и два атласа — Российской Федерации и суверенного Казахстана. Да, город Аягуз, некогда — Сергиополь, некогда — станица, с Сорока тысячами жителей и мясокомбинатом, существовал в степях южнее Семипалатинска, и стоял он на речке Аягуз, пытавшейся пробиться к озеру Балхаш. Отчего Ковригин так рвался в Аягуз? Может, он имел там любовницу казашку? Или укрывал в аягузской эмиграции Хмелёву? Свиридова разволновалась, аки тигрица младая, и позвонила в аэропорт узнать, есть ли рейсы в Аягуз и в Семипалатинск? В Аягуз из Синежтура самолёты не летали (кому надо?), а в Семипалатинск летали. Раз в три дня. Завтра как раз путешествие на берега Иртыша можно было совершить. Задержка хоть бы и на сутки Свиридову раздосадовала, но что оставалось делать? Из Семипалатинска же в Аягуз ей пришлось добираться поездом…
В купе на четверых Свиридова часы просидела в компании десятерых притихших и имевших интересы в Алма-Ате пассажиров, двух ребятишек среди прочих. Не отстаивала права на купленное место, терпела. В Аягузе, не зная здешних новейших субординации и расположения культурных сил, решила первым делом отправиться в городскую газету. Таксист, казах с хорошим русским, патриот тенге, какие у Свиридовой не водились, выказал душевное расположение и к рублям, и к долларам, и даже к евро, а потому трёхминутное пространство одолел за полчаса. В редакции, оказалось, Свиридову не забыли, просили об автографах, интересовались новостями московской жизни и о чем-то вздыхали. Кое-кому был известен и литератор А. Ковригин. А потому Свиридова сразу же объявила о своих поисках Ковригина, приплетя на всякий случай к просьбе посодействовать ей слова о необходимости присутствия Ковригина в Москве для работы над текстом новой народной драмы. Договорные сроки подгоняют. А Ковригин — человек увлекающийся, в целях духовного обновления он отправился в степи и предгорья Казахстана, с намерением пройти путём Абая, и мог заблудиться или просто забыть о Москве. Свиридова себе удивлялась. Какие слова к ней прилетали! Духовное обновление! Путь Абая! О самом Абае Свиридова что-то смутно помнила. Но был ли у Абая какой-либо путь? Однако слова Свиридовой вызвали шумное воодушевление. В особенности слушателей её порадовало упоминание о пути Абая. Не Рериха, скажем, а именно Абая. А уж то обстоятельство, что московский литератор, исследователь истории дирижаблей (откуда знают?), ради духовного совершенствования личности отправился не куда-нибудь в Тибет или в Катманду, а прямиком в Аягуз и здесь заблудился, привело к взрыву энтузиазма. Правда (а иного и не могло быть), нашёлся скептик, выразивший сомнение в планетарной и тем более космической ценности Аягуза и попросивший у Свиридовой документы или свидетельства того, что Ковригин пожелал побывать в такой вонючей дыре, как Аягуз. Нет ли тут какого-либо имперского подвоха? И зачем тратить время на поиски, возможно, уже облившегося кумысом литератора? Свиридова растерялась. А на скептика зашикали. К его счастью, под руками не нашлось яиц. А к швырянию ботинок в Аягузе ещё не привыкли. Да и накладно вышло бы. Для большинства же собравшихся на встречу со Свиридовой было совершенно очевидно, что литератор Ковригин где-то здесь вблизи Аягуза, их натуры ощущали это, как и полагается, всеми неизвестными науке фибрами, и поколебать их чувства ничто не могло.
Так или иначе энтузиазм желающих помочь Свиридовой не иссяк, любимой Наталье Борисовне посоветовали выспаться с дороги, была рекомендована относительно приличная гостиница (да и в гости на ночлег звали), к утру же был обещан сбор сведущих людей.
На сбор, в актовый зал школы по соседству, пригласили силовиков, краеведов, охотников. Ещё кого-то. Выяснилось, что и двух ясновидящих. А главное — на сцене зала восседали шесть акынов, в лисьих шапках с рыжими хвостами, и с домбрами в руках. "Джамбулы", — шепнула Свиридовой Роза Екимбаева, тридцатилетняя репортёрша местной светской хроники, влюбленно взглядывавшая на Звезду. Она и вела сбор, и попросила Наталью Борисовну повторить с подробностями историю интеллектуального путешествия московского литератора Ковригина в Аягуз. Свиридова кое-что рассказала. Ко вчерашнему добавила предположение (или догадку), что Ковригин, возможно, ради полного духовного восхождения обзавёлся не свойственными ему прежде одеждами. "А он точно в Аягузе?" — снова поинтересовались. Полная дама с шалью в красных яблоках на пологих грудях встала и, закрыв глаза, замерла минут на пять. Это была ясновидящая Алиса. "Он здесь, — сказала Алиса, — он в степи, он идёт…" Вторая ясновидящая с удивлением посмотрела на Алису, но слов, в частности о том, куда он идёт, не произнесла. Сейчас же вперемешку зазвучали соображения разной силы и разумности. Вспомнили, что на днях ушёл куда-то одинокий верблюд старика Абсалямова, а из юрты неподалёку пропали две чистые тетради в клеточку. Не связано ли это с нравственными поисками литератора А. Ковригина? Новость о пропавших тетрадях, естественно, взволновала и обрадовала Свиридову. Следопыт-кинолог, приведший в школу черного лохматого пса ростом с медведя, попросил Свиридову дать ему на время какую-либо вещь Ковригина, и пёс умно помахал поднятым хвостом. Но никакой вещи Ковригина Свиридова не имела. Ну, хотя бы фотографию… И фотографии не нашлось. Да и не могла найтись. Вот если только журнал "Под руку с Клио", сообразила Свиридова. Кинолог-следопыт вздохнул, но журнал принял, и они с псом незамедлительно удалились в степь. А Свиридова отругала себя и свою вечную бестолковость. Суетилась, шныряла (теперь-то она считала, что шныряла, но зачем?) от одного будто бы влиятельного человека к другому, а выяснить, остались ли в Синежтуре вещи Ковригина или документы его, не удосужилась, ей и в голову это не пришло. Бросилась в аэропорт и улетела. Но если бы и выяснила, что вещи и документы остались, что бы ей следовало делать? Попытаться забрать их? Какое она имела на это право? Кто она? Опекунша Ковригина? Его доверенное лицо? Родственница его? Или даже его жена?.. Последнее соображение чуть ли не испугало Свиридову, но оно тут же было отменено словами аягузского краеведа о пути Абая.
