Щепа и судьба (СИ) - Софронов Вячеслав
Когда все успокоилось и в деревне никого из представителей власти не осталось, Дед решил посетить пепелище. Обратно вернулся, сильно хромая, зато нес под мышкой свой покрытый копотью топор без топорища.
— Главное, что топор мой жив, а топорище… что топорище… Я их столько переделал, что и сейчас слажу. Остальное барахло не жалко, бабки дадут какую ни есть одежонку, переживу. А вот без топора оно никак…
— Ты лучше скажи, что с ногой? Обо что поранился? — спросил его и автоматически отметил, что поранил он, как и Джой, правую ногу.
— Да на гвоздь напоролся, — ответил он, добавив привычный матерок. — Да на мне, как на кошке, быстро все заживает, пройдет.
Потом объявился трезвый и злой Вакула, отозвал Деда за ворота, и они там долго о чем-то разговаривали. Мог догадаться о чем, поскольку вскоре они перешли на крик. Как и думал, Дед оказался крайним и главным виновником случившегося.
Счел за лучшее не вмешиваться в их, выражаясь научным термином, полемику и терпеливо дождался возвращения Деда. Он, сильно прихрамывая, вошел в дом, подсед к столу и тяжело вздохнув, огляделся по сторонам, будто впервые попал сюда. Спросил, что у них там за сыр-бор случился, что делили, могу ли чем помочь. Дед раскраснелся после перепалки и первым делом спросил:
— Слышь, а выпить у тебя ничего нет? А то, мать твою, того и гляди карачун хватит, ежели не приму.
— Извини, не держу. Сам знаешь, начнем с одной, а закончим невесть как. Уж лучше на трезвую голову. Были бы вы тогда трезвыми, глядишь и пожара не случилось, — намекнул на недавнюю трагедию.
— Так-то оно так, да дальше как? Присказка такая вот у матери моей покойной была. Дело-то, как ни прикинь, худо поворачивается. Правду ты тогда говорил, Вакула все на меня повесить хочет. Дескать, баню ту я рубил, проем под трубу сделал узехонек, вот потому дескать, и занялось все…
— Чего же ты малый проем сделал? Неужто не знаешь, что самое опасное место? Не у тебя одного бани вспыхивали от потолочного перекрытия. Что не увеличил?
— Так то я делал под старую трубу, кирпишную, а оне-то потом приперли котел здоровущий, разломали каменку, дескать, пару от нее не хрена нет, а им подавай все шибче да шибче. Я ему сколь разов сказывал, надо проем расширить, асбеста привести, коль так и хотят оставить. Не сосчитать сколь разов предупреждал, а он все ладно, да ладно. Вот и наладили пожар. Да еще и мужик сгорел ни за что…
— А что за мужик? Неужто не знаете? Мне участковый говорил, будто бы труп не нашли, подозревает, вы его тишком схоронили, поскольку одного из вашей компании недосчитались. Я спорить не стал, но ведь все вы друг дружку знали, чужаков или кого со стороны не было вроде. Как же так, куда он делся?
— Да мы-то знаем, кто он был, Вакула чего-то там маракует, боится, дружки того парня потребуют денег отстегнуть за смерть его. Оно как бывает, коль человек погиб, а у него детишки, баба, значит помогай им теперича, коль по твоей вине он кони двинул. А то бы жил да жил покуда…
Абзац второй
Дед снял свою шапку, с которой не расставался даже дома да и в гостях тоже не считал нужным, обнажив просторную лысину розовой кожицей обтягивающую его большой череп.
— И что тебе Вакула теперь говорит?
— Чего говорит, денег требует, а у меня они откуда? Сроду не водились и взять неоткуда. И вообще, с каких это шишов я-то платить должен? Он шоблу насобирал, в баню повел, так следи, чтоб кто не остался. Они ж потом все в дом пошли, а парень тот перепил, не захотели его тащить, думали, оклемается, сам и придет. А тут такое… Про него тогда никто и не вспомнил, каждый свои манатки спасал…
— Оно и понятно, каждый за свое хватается, о других не думает. А еще и пьянущие, ладно хоть сами выскочили. А если бы чуть позже пожар занялся, быстро на дом перекинулся, а вы бы уснули, вот дело-то было…
— Верно говоришь, Бог миловал, значит, не пора еще на тот свет собираться, — философски кивнул он и снова вздохнул.
— Может, тебе уехать куда? Пока все не уляжется. Есть кто из родни или знакомых поблизости? Я бы отвез…
— Не, мил человек, я так не обучен с судьбой в жмурки играть. То от ментов сховаться можно, ежели повезет. А судьба она промашки не даст и накроет, когда не ждешь. Да и нет никого у меня ни родных, не суженых. Я же сам питерский, а сюда на зону попал, так и бросил здесь якорь. Жена на развод подала, родители, и мать и отец, пока зону топтал на севере, померли, мне кум даже извещение о том не передал. Потом, когда узнал, возвращаться совсем расхотелось. После отсидки на работу взяли, бабки хорошие имел, каждый день квасили, и дело шло…
— За что посадили? — спросил его, потому как раньше случая не было узнать подробности о Дедовой биографии.
— Как за что? За глупость, а по правде сказать — за жадность нашу. Я ж с самого начала на стройке робил, до мастера поднялся, все бумаги и отчеты через меня шли. Наряды мужикам закрывал, списывал вовремя, объемы указывал как надо, потому и получали по-людски, не один из нас на машину в очередь встал. И я бы мог, коль не жадность моя. Мы, конечно, материал помаленьку продавали на сторону, а тут паркет привезли финский, и один армянин знакомый пристал — хочу такой! Потолковали меж собой в бригаде, паркет дорогой, навар приличный будет, ну и толкнули ему по наивысшей расценке. А на списании я показал, что брак пришел, все и обошлось. Только вот того армянина взяли, когда он наш паркет кому-то там продавал по цене в три раза выше! Вот ведь гад какой, — не выдержал Дед и обложил перекупщика, испортившего ему жизнь, таким матом, что если тот был жив, то икнул наверняка громко и не один раз. — ОБХС к нам нагрянуло, где паркет списанный? Говорю, сожгли, согласно инструкции. Они сперва про армянина молчали, а обставили все так, будто рядовая проверка, я и не понял сразу, думал, пронесет. Принесли они тогда из машины образцы того паркета, проданного, с нашим, что на складе был, сличили. Все сходится. Я уперся, мало ли кто с кем сходится, а потом, поживут, поживут и разбегутся. И сильно, как понял, следаку тем не поглянулся. Он мне, почему со следствием не хотите сотрудничать? А я опять: так не на работе у вас, значит, не ваш сотрудник, о чем говорить. Тогда они очнуху мне с армянином устроили, а тот и поплыл, как снег весной в ближний овраг, и меня с собой на дно.
Следствие всего-то неделю и шло, и в суд передали. Как раз праздник какой-то был, то ли съезд очередной, то ли Ильичу тогда опять какой орден вручали, вижу, в спешке все делают и гонят, гонят дело, лишь бы быстрей закончить. На суде тоже все по-деловому, адвокату моему только один раз и дали слово сказать. И приговор: мне семерик влепили, семь Пасх за колючкой отбрыкиваться, а армянину — условно три, что ли, года! Характеристики у него, видите ли, с места работы хорошие, семьянин примерный, решили жизнь человеку не портить. А у меня одних благодарностей столько, со счету сбился, кто о них спросил? Понял я, что такое наш суд, теперь и Божий суд не страшен, там, говорят, все учитывать станут. И со всеми по справедливости, — добавил он, чуть подумав.
Абзац третий
— Как нога-то? — спросил его. — Может, промыть да перевязать? Я вот своему Джою каждый день повязку меняю, а зарастает плохо. И ты бы не шутил, мало ли какой гвоздь был, может, с заразой или еще с чем…
— Зараза к заразе не пристанет, — отшутился он, — я подорожника лист подложил, вытянет всю гадость. А с псом что у тебя? Гляжу, замотан весь и лежит, не выходит, а раньше вон как маслал по всей деревне. Покусали, что ли, собаки?
Дед впервые, как жил у меня, обратил внимание на рану пса, а раньше, то ли за своими заботами, то ли по иной причине, как мне казалось, даже не обращал на него внимания. Джой отвечал тем же и хотя уже начал вставать и делал несколько неуверенных шагов по дому, но на моего постояльца никак не реагировал. Сабрина по моей просьбе приезжала несколько раз, но потом я освоил нехитрую премудрость перевязочных дел мастера и справлялся с ним самостоятельно.
