Гарольд Роббинс - Охотники за удачей
В отличие от Амоса, который все еще сидел в кабине «Центуриона» на дне океана, на глубине ста метров. Бедняга Амос. Трое членов экипажа были найдены целыми и невредимыми; я остался жив Божьей милостью и благодаря рыбакам, которые подобрали меня и доставили на берег. А Амос сидит в своей подводной могиле за штурвалом самолета, который он построил и не позволил мне испытывать в одиночку.
Я вспомнил голос бухгалтера, звонившего из Лос-Анджелеса. Он утешил меня:
— Не беспокойтесь, мистер Корд. Мы можем списать все за счет налога на прибыль. В этом случае потери составят менее двух миллионов…
Я швырнул трубку на рычаг. Все это прекрасно. Но как списать другое — жизнь человека, погибшего из-за моей жадности? Существуют ли соответствующие бухгалтерские статьи? Это я убил Амоса, и что бы я ни списывал со своей души, к жизни его не вернешь.
Дверь открылась, и вошла Роза с практикантом и медсестрой, катившей тележку.
— Привет, Джонас, — улыбнулась она.
— Привет, Роза, — пробубнил я сквозь бинты. — Опять пора их менять? Я ждал тебя не раньше послезавтра.
— Война кончилась.
— Да. Знаю.
— А когда я встала сегодня утром, утро было таким прекрасным, что я решила слетать сюда и снять повязку.
— Понятно. Никогда не мог понять, какой логикой руководствуются врачи.
— Это не врачебная, а женская логика.
Я засмеялся.
— Какой бы ни была эта логика, я рад. Приятно избавиться от этих бинтов, хотя бы ненадолго.
Она продолжала улыбаться, но глаза ее посерьезнели.
— На этот раз я сниму их насовсем, Джонас, — сказала она и взяла с тележки ножницы.
Внезапно мне стало страшно расставаться с бинтами. Они покрывали мое лицо как кокон, я чувствовал себя защищенным от любопытных взглядов.
Роза почувствовала мой страх.
— Первое время лицо будет немного болеть, — предупредила она. — Особенно когда мышцы снова начнут работать. Но это пройдет. Не можем же мы навсегда спрятаться за маской, правда?
Когда бинты были сняты, я почувствовал себя новорожденным и попытался увидеть свое отражение у нее в глазах, но они смотрели на меня без всякого выражения, с чисто профессиональным интересом. Ее пальцы прикоснулись к моим щекам, подбородку, затем пригладили волосы на висках.
— Закрой глаза, — она легко коснулась моих век. — Открой.
Я взглянул на нее. Ее лицо оставалось спокойным.
— Улыбнись, — сказала она, изобразив широкую, лишенную юмора улыбку. — Вот так.
Я ухмыльнулся, и мои щеки сразу же обожгло болью. Но я продолжал улыбаться.
— О’кей, — она вдруг улыбнулась по-настоящему. — Достаточно.
Я перестал улыбаться и беззаботно спросил:
— Ну как, док? Ужасно?
— Неплохо, — ответила она бесстрастно. — Ты ведь никогда не был потрясающим красавцем.
Она взяла зеркальце с тележки.
— Вот, взгляни сам.
Мне пока не хотелось себя видеть.
— А можно я сначала покурю?
Она молча положила зеркальце и достала из кармана халата пачку сигарет. Присев на край кровати, она раскурила сигарету и протянула ее мне. Затянувшись, я ощутил сладковатый привкус ее помады.
— Ты сильно порезался, когда Уинтроп проталкивал тебя через иллюминатор. Но, к счастью…
— Откуда ты знаешь об этом? — прервал ее я. — Об Амосе, я имею в виду. Как ты узнала?
— От тебя. Когда ты был под наркозом. К счастью, ни одна из основных лицевых мышц не пострадала. Были в основном поверхностные порезы. Нам удалось быстро пересадить кожу. И успешно.
Я протянул руку.
— Давай зеркало, док!
Она взяла у меня сигарету и вручила мне зеркало. Взглянув в него, я похолодел.
— Док! Но я же вылитый отец!
Она взяла у меня зеркало и улыбнулась.
— Правда, Джонас? Но ведь ты всегда так выглядел.
* * *Чуть позже Робер принес мне газеты: все писали только о капитуляции Японии. Я отбросил их в сторону.
— Принести вам что-нибудь почитать, мистер Джонас?
— Нет, — ответил я. — Нет, спасибо. Нет настроения.
— Хорошо, мистер Джонас. Наверное, вам лучше поспать.
Робер двинулся к двери.
— Робер!
— Да, мистер Джонас?
— Я… — я замялся, автоматически дотронувшись до щеки. — Я всегда так выглядел?
На его лице вспыхнула белозубая улыбка.
— Да, мистер Джонас.
— Как мой отец?
— Точь-в-точь он.
Я молчал. Странно. Всю жизнь стараешься быть не похожим на человека, а потом узнаешь, что сходство навязано тебе кровью.
— Что-нибудь еще, мистер Джонас?
Я покачал головой.
— Постараюсь уснуть.
Откинувшись на подушку, я закрыл глаза. Звуки с улицы стали постепенно уходить на периферию моего сознания. Я спал. Но довольно скоро проснулся, почувствовав чье-то присутствие. Открыв глаза, я увидел Дженни.
— Привет, Джонас, — улыбнулась она.
— Я спал, — по-детски сказал я. — И мне снилось что-то глупое. Что мне много сотен лет.
— Прекрасный сон. Я рада. Такие сны помогают быстрее поправиться.
Я приподнялся на локте, и блок скрипнул, когда я потянулся за сигаретами. Дженни быстро взбила подушку и подложила мне под спину. Я закурил и окончательно проснулся.
— Через несколько недель тебе снимут гипс, и ты выйдешь отсюда.
— Надеюсь, Дженни, — ответил я и тут только заметил, что на ней нет больничного халата.
— Первый раз вижу тебя в этой черной накидке, Дженни. Это что-нибудь означает?
— Нет, Джонас. Так я одета всегда, когда не дежурю в больнице.
— Значит, сегодня у тебя выходной?
— У тех, кто служит Богу, не бывает выходных, — просто сказала она. — Нет, Джонас. Я пришла попрощаться.
— Попрощаться? Не понимаю. Ты же сказала, что меня…
— Я уезжаю, Джонас.
— Уезжаешь? — недоуменно переспросил я.
— Да, Джонас. На Филиппины. Там мы восстанавливаем больницу, разрушенную во время войны.
— Не может быть, Дженни! Как же ты останешься без знакомых, без родного языка? Ты будешь чужой там, одинокой!
Она дотронулась до крестика, висевшего на кожаном шнурке. Взгляд ее глубоких серых глаз стал еще безмятежнее.
— Я никогда не одинока. Он всегда со мной.
— Не надо, Дженни! Это была только временная профессия. Ты ведь имеешь право отказаться. Впереди еще три года испытательного срока, прежде чем ты дашь обет. Твое место не здесь, Дженни. Ты пришла сюда только потому, что была обижена и зла. Ты слишком молода и прекрасна, чтобы спрятаться под черной мантией!
Она молчала.
— Неужели ты не понимаешь, Дженни? Я хочу, чтобы ты вернулась туда, где твое настоящее место!
