Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы
Аудитория отвечает громом аплодисментов и криками. В комнате десятка два человек, СДО, МОУБ, «Движение 22 марта», FSM, анархисты, троцкисты, маоисты. Сильно накурено, и, возможно, натренированный нос различит сладковатые нотки марихуаны в многолетнем запахе табака, въевшемся в деревянные панели стен, блеклые обои, истоптанный ковер с шестиугольным узором. Я кричу вместе со всеми, восторг поднимается вдоль позвоночника подобно энергии кундалини, устремляется к высшим чакрам. Маленькая Моник (тогда еще совсем маленькая, всего лишь крохотный зародыш) мирно, как в колыбели, спит в обволакивающей глубине моей матки. Мой ребенок, думаю я, вырастет красивым и умным… он объездит весь мир!.. и будет музыкантом… и художником… и поэтом… и будет счастлив… да, конечно, это главное, пусть будет счастлив!
Мой ребенок, думаю я, будет жить в мире после революции.
Аплодисменты не успели стихнуть, когда вскакивает рыжеволосая девушка – черный свитер с глухим воротом подчеркивает большую грудь, взгляды парней невольно скользят по округлым очертаниям.
– Действие – да, но какое действие? Не следует забывать, что кризис производительных сил в капиталистическом обществе с каждым днем обостряется, автоматизация неизбежно влечет за собой массовую безработицу, которая охватывает все более широкие слои трудящихся. В борьбе против пауперизации буржуазия прибегнет к фашизму и подавлению рабочего движения. И потому главная цель реформы образования – изгнание из университета двух третей студентов.
– Но зачем это нужно буржуазии? – кричит худощавый студент в круглых, как у Джона Леннона, очках. – Буржуазия хочет сохранить элитарный характер образования! Что случится, если мы добьемся своих целей, и дети рабочих смогут учиться в университете? Буржуазия обесценит университетское образование! Потому что в условиях капиталистического производства обществу не требуется столько образованных людей! Только революция может освободить общество и дать достойную работу всем образованным детям рабочих!
Рыжеволосая девушка продолжает, не слушая его:
– В этих условиях мы считаем, что акции, подобные захвату здания администрации, следует расценивать как авантюристские провокации, результат, если не цель, которых – пособничество полицейским силам, стремящимся обезглавить студенческое профсоюзное движение.
Лицо раскраснелось, румянец заливает широкие скулы, чуть припухшие губы дрожат от возбуждения.
– Вы принимали участие в гражданском движении? Были активистом?
Мужчина кивает. Еле заметная улыбка легко прячется в густой бороде.
– Поэтому я здесь, – говорит он, – туда мне путь закрыт.
– А я могу узнать ваше имя? – Девушка щелкает авторучкой, и звук далеко разносится в ленивом воздухе сиесты.
– Мое настоящее имя вам ни к чему, – говорит мужчина, – но можете звать меня Фернандо. Или Фидель.
Революция – лучший афродизиак. Нет верней приманки, чем постель одинокого революционера, – какая же цыпочка не захочет увезти с собой из Индии воспоминание о ночи революционных объятий со знаменитым изгнанником, которого до сих пор разыскивает ЦРУ? Сколько таких болтунов встречалось мне за последние годы! Каждый как минимум курил дурь с Джерри Рубином, а то и лично строил баррикады, сражался с копами и поставлял оружие «черным пантерам». Все это – лишь для того, чтобы залезть под юбку мне или какой-нибудь девчонке помоложе и подоверчивей. Выходит, я знаю цену этим рассказам – чуть выше тарифа местной проститутки.
Я опускаю глаза. Столешница покрыта сетью трещин, словно старое зеркало, с изнанки подернутое патиной. В зеркале отражается задняя комнатка кафетерия, пять круглых столиков, бутылка теплого пива, сильно накурено, они сидят совсем рядом: молодой парень в голубых джинсах и расстегнутой цветастой рубашке, конский хвост, бородка – и рыжеволосая девушка в коротком платье, длинные стройные ноги, чуть полноватые выше колен, ниже бахромы подола. Из зала доносится грохот барабанов и вой электрогитар, музыка почти заглушает слова:
– Обезглавить профсоюзное движение? Профсоюзы давно уже продались, времена уоббли давно прошли! Сегодня студенты – самый революционный класс. Каждый, кто хотя бы раз заглянул в Маркса, знает: массы стихийно настроены тредюнионистски, потому что находятся под влиянием идеологии буржуазии, которая их эксплуатирует.
– Ты прав на сто процентов! – отвечает девушка. – Я тоже поддерживаю акцию, даже если участие в ней будет стоить мне стипендии!
Кожаные ремешки сандалий охватывают тонкие щиколотки. Она покачивает левой ногой и вызывающе-эротичным жестом подносит к чуть припухшим губам горлышко бутылки. Я отвожу глаза туда, где солнечные блики играют на волнах залива, точно мириады фотовспышек. Мужской голос, глубокий, грудной, размеренный, доносится из-за соседнего столика. Уверенный голос человека, привыкшего, что его слушают и слышат. Теперь я не вижу его спутницу, но хорошо представляю слегка покрасневшую от загара белую кожу северянки, копну светлых волос, разноцветное узорчатое платье из тех, что называют этническими… длинные пальцы поигрывают авторучкой…
– Вы всерьез надеялись победить?
Голос чуть дрожит, я безошибочно определяю этот тембр – смесь волнения, смущения, вожделения…
– Мы потерпели поражение. Поэтому я и сказал – политика меня больше не интересует. Мы раздавлены, уничтожены, сметены…
Давит на жалость, думаю я. Но эти слова – раздавлены, уничтожены, сметены – отзываются в моем теле, слезами набухают в глазах. Я мечтала, что мой ребенок будет жить после революции, – так и получилось. Моник живет после революции, после поражения революции, после надежды на революцию.
– Это было весной шестьдесят восьмого, и многое так и не попало в газеты. Но я расскажу тебе, детка, как оно было… все куда проще, чем вы думаете сегодня: мы всего-навсего верили, что можем изменить мир. Как-никак мы были первым поколением, выросшим с телевизором и спутником. И первое поколение, выросшее после войны, еще в школе узнавшее об Освенциме и Хиросиме. Ты не представляешь, что это было: впервые увидеть те самые фотографии, в журнале Life. Мир раскололся. Это как если бы ты залезла в стол к отцу и нашла там грязную порнуху, чудовищный снафф. Вот что мы испытали, малышка.
Это слово будто само слетает с губ и на мгновение повисает в прокуренном воздухе кафетерия. Высокая блондинка в кожаной куртке вскакивает:
– Я не желаю слышать на наших собраниях этого омерзительного слова! Малышка! Киска! Я же зову тебя «товарищ», а не «маленький петушок»!
