Виктор Пономарев - Записки рецидивиста
Стал ходить я по камере и присматриваться к заключенным. Я, бывалый «пассажир», имеющий за плечами более двадцати лет тюрем и лагерей, признаться, таких людей в своей жизни не видел. Были они какого-то неопределенного возраста, не поймешь, то ли им по сорок лет, то ли по восемнадцать. Лица у всех пожомканные, черепа лысые, брови длинные и лохматые, свисают на глаза. Точь-в-точь как у Леонида Ильича, еще подумал я. Неужели это все его родственники, так они были похожи. Ушей совсем не видно, они заросли мхом. Но больше всего меня поразили их глаза. Какие-то стеклянные, невидящие, без выражения, как у сумасшедших. Мне доводилось в зонах видеть много разных сумасшедших. Но даже у самого сумасшедшего идиота взгляд и то осмысленнее, чем у этих людей, если их так можно назвать.
Они как бы потеряли интерес ко мне и занялись своим делом. Я подошел к одному, тот точил на ремне опасную бритву.
— Бриться будем? — спросил я.
— Как знать, как знать. Смотри, как берет, — ответил зек и провел бритвой по волосам на руке.
Другой зек точил о бетонный пол длинную швайку — пику из электрода. Я спросил:
— А ты что делаешь?
— Шило точу, будем ботинки подшивать.
Ничего себе шило, подумал я, да таким шилом можно быка завалить. Подошел к третьему, тот вертел какую-то железную болванку в руке.
— Руку разминаю, сухожилие болит, — сказал зек.
Четвертый крутил на шее басовую гитарную струну, свернутую петлей-удавкой.
У этого, наверное, что-то с горлом, подумал я и не стал подходить. Ангиной, пожалуй, страдает.
Да, какие-то загадочные люди.
Ноги и тело после этапа болели. Чтобы немного размяться, подошел к двери, сделал стойку на руках и стал отжиматься. В это время услышал гул одобрения.
— Во ништяк, пойдет.
Встал на ноги, прошелся по камере, подумал: а чего это, собственно, «пойдет»? Расстелил матрац на нижних нарах и лег отдыхать. Мужики залезли на верхние нары и стали играть в карты в рамс. Я уже стал засыпать, когда услышал сильный хипиш и крики. Вскочил на ноги, увидел, как на верхних нарах идет драка. Один зек швайкой ударил другого насколько раз: в руку, грудь и ногу. Я кинулся, раскидал их по сторонам без особого труда. Они были какие-то ослабшие, дряхлые. Раненого зека стащил на нижние нары, а швайку, которую отобрал у другого зека, выкинул в парашу.
Разорвал свою простыню и стал перевязывать раненого. За спиной услышал звук, похожий на клацанье собаки языком, когда она пьет воду. Обернулся и увидел жуткую картину: зек стоял на четвереньках и лакал кровь, которая натекла на пол из ран пострадавшего.
— Ты что, сука, делаешь? — закричал я.
— Да ты что, парень, это же центряк, самый кайф, — ответил зек, оторвавшись от трапезы.
Сомнений не было: попал в камеру вампиров-маньяков. Я и раньше слышал про них, но знал, что их держат в одиночных камерах, а здесь собрали скопом. Потом узнал: в тюрьме не хватает камер, много заключенных и слишком большая роскошь каждому вампиру давать по отдельной камере. Не министры, перебьются. Поэтому их и стащили в одну камеру в надежде, что они быстренько порешат друг друга. Да и то правильно: какая польза от такого барахла?
Я спросил у зека, которому кое-как перевязал раны:
— Сколько у тебя сроку?
— Сначала было пятнадцать лет. Пять отсидел и «раскрутился». Снова дали пятнадцать. Отсидел еще лет десять, опять «раскрутился», завалил двоих. По новой сделали пятнадцать. Так что я и не знаю, сколько мне сидеть, но одно знаю точно: нету никакого просвета в моей жизни. Вот таких, как я, в этой камере и собрали, чтобы мы никому не мешали. Здесь и подохнем, живым из этой камеры еще никто не выходил.
Я снова лег на нары, но уснуть уже не смог до утра. Утром через кормушку дали завтрак. Я давно понял, что камера эта нерабочая и попал сюда по ошибке. Ждал утренней поверки. Защелкали замки, дверь камеры открылась, и вошел надзиратель. Пересчитал зеков и хотел уже уходить, не обратив на меня внимания. Я его остановил, сказав:
— Гражданин начальник, я не в ту камеру попал, мне надо на работу в строительную бригаду.
Надзиратель внимательно посмотрел на меня.
— Тебе сказали, в какой отряд, в пятый? А как ты сюда попал, я не знаю. Я доложу о тебе.
Минут через двадцать пришел начальник отряда, спросил:
— Как, Пономарев, ты сюда попал?
— Перепутал повороты, я первый раз в этой академии, еще не обвыкся.
— Ладно, выходи в коридор. Сейчас твоя бригада из камер будет выходить на работу, и ты иди. А вечером, после работы, заберешь постель и перейдешь в двадцать четвертую камеру.
По коридору приближалась группа зеков, раздался крик:
— Дим Димыч!
Навстречу мне бежал Юзик, вор-карманник из Одессы. На свободе мы с ним встречались на Молдаванке.
— Дим Димыч, где ты пропадал? Я вчера еще узнал, что ты пришел этапом и тебя определили к нам в двадцать четвертую. Где ты ночевал, у вампиров? Ты что, тоже вампиром стал? Я думал, что ты на комиссии залупился и тебя сразу сунули в ШИЗО.
— Юзик, я стрелки перепутал, куда идти, вот и попал к вампирам.
— Ну, я рад, что ты живой. Такого толстяка, как ты, могли бы сожрать за милую душу.
— Это, Юзик, еще неизвестно, кто кого бы схавал. Знаю одно: если бы что, на восемь покойников в монастыре стало бы больше, а чертям-кочегарам из ада скучать от безделья не пришлось бы. Все вампиры какие-то полудохлые, слабые. Ну да черт с ними, пусть живут.
Нас повели на работу. Из монастыря выводили через подземный туннель. Как объяснил мне Юзик, чтобы нас — полосатиков — меньше видели те, кто на свободе. Поэтому и туннель сделали, только зеки переименовали его в «метро». Вечером с работы мы также шли через «метро», только уже сквозь станок, как в аэропортах. Если есть в карманах что железное, то загорается красная лампочка и подается звуковой сигнал — гудит.
Но это все напрасно. В зоне такие уркачи сидят, что угодно пронести смогут. Раз в месяц в камерах шмон проводят, так по полмешка оружия выносят. И откуда только что берется, одному Богу известно.
Когда после работы шли по коридору второго этажа, увидели Яшу Шакала. Он бежал и кричал:
— Пономарев! Бери матрац и иди в двадцать четвертую камеру.
— Знаю, Яша, знаю, что тебе жалко стало вампиров. Не трону я их.
В тридцать четвертой я забрал матрац, и меня отвели в двадцать четвертую камеру. Камера была большая, с высокими узкими окнами-бойницами. В ней проживало человек шестьдесят-семьдесят зеков. Были знакомые уголовники по Певеку и Анадырю. Был Володя по кличке Сибиряк, сидели с ним вместе в Дудинке и в зоне Ванино. Он был вор в законе. Сам родом из Кадиевки. Когда освободился, женился. Жена была карманница; на одной выездке-«гастролях» она «погорела», и молодой парень ее зарезал. Володя узнал кто, разыскал парня и кончил того. Сам сел, дали особый режим. Так он попал в монастырь. На свободе осталась дочка, живет у сестры жены в Кадиевке.
