Вильям Козлов - Время любить
Как и все пенсионеры, Иван Степанович теперь жил воспоминаниями, рассказывал о своем отце, службе на флоте, как охотился с братьями Корниловыми. Уважение к своей жене сохранил. Дети их уехали из Андреевки, теперь они живут одни в доме. Лида работает в поселковом Совете, депутат райсовета, недавно наградили медалью «За трудовое отличие»…
Прилетел дятел на яблоню, покосился круглым блестящим глазом на окно, вспорхнул на кормушку, схватил кусочек сала — и снова на ветку. Когда дятел садится на кормушку, синицы отлетают прочь. Садятся на ветви и с досадой посматривают на незваного гостя. Впрочем, дятел долго на кормушке не задерживается, ему привычнее сидеть на ветке — так, чтобы голова с твердым клювом была наверху, а жесткий хвост упирался в ветку.
Уехать из Андреевки можно было на автобусе. Он шел до Климова, а оттуда на Ленинград шло несколько поездов. Можно было и на пассажирском, проходящем через Андреевку в начале первого ночи. Вадим Федорович решил, что поедет на нем. Как обычно, часов в шесть он отправился прогуляться до железнодорожного поста. На откосах зеленела трава, верба уже распустилась, а тонкие березы будто окутались коричневой дымкой. По небу проплывали большие белоснежные облака, солнце позолотило стволы старых сосен, с серебристым блеском убегали вдаль накатанные рельсы. Путевой обходчик, стоявший у будки, взглянул на Казакова, покивал — он привык встречать в это время Вадима Федоровича. В руке у него была масленка с длинным лоснящимся носом. Из-под ног выскакивали мелкие камешки и со звоном ударялись в рельсы. На бетонных шпалах чернели мазутные пятна. Ветер прошумел по кустам, принес с собой запах талой воды и хвои. Тихо было, лишь по обеим сторонам насыпи в молодом ельнике попискивали птицы.
Дома Казакова ожидал сюрприз: не успел он переступить порог, как на его шее повисла дочь Оля.
— Приехала к любимому папочке, а дом на замке! — радостно заговорила она. — Хорошо, что вспомнила, куда ты ключ прячешь…
— С неба, что ли, свалилась? — удивился Вадим Федорович. — Вроде поезда в это время не ходят, автобусы тоже.
— Меня подвез из Климова на «газике» очень симпатичный инженер-геолог. Они тут полезные ископаемые ищут. Я ему предложила пробурить скважину у нас в огороде…
Вадиму Федоровичу было приятно видеть дочь — она, вся в него: тоже, когда стукнет в голову, все бросит и помчится куда глаза глядят. Держится бодро, веселая, а в глазах что-то прячется… Сколько он ее не видел? Два месяца, а вроде бы Оля изменилась, какая-то стала не такая. Выглядит, как обычно, хорошо, молодец, что мало употребляет косметики, она и так свежа, со здоровым цветом лица. Может, зря только волосы постригла. Раньше были до пояса, а теперь едва касаются узких плеч.
На подоконнике лежала раскрытая сумка, на столе — нарезанная колбаса, сыр, ветчина, на газовой плите шумел чайник. Вот что значит женщина в доме — не успела приехать, и сразу стало веселее, уютнее.
— Вроде бы у тебя не каникулы? — спросил он, вешая куртку на вешалку.
Дочь подошла к нему, заглянула в глаза, провела рукой по волосам:
— Папка, да у тебя появились седые волосы!
— Чего ты вдруг сорвалась? — не дал он сбить себя с толку. — И не говори, что соскучилась, — все равно не поверю!
— Бросил меня одну в пустой квартире… А тебе не могла прийти в голову мысль, что мне там страшно? Насмотрелась у Аси Цветковой фильмов ужасов по видику и всю ночь не сплю…
— Что-то раньше я не замечал, чтобы ты маялась бессонницей, — усмехнулся Вадим Федорович. — Видики тут ни при чем… Замуж собралась, что ли? Давай выкладывай.
— Папа, ты великий психолог! — рассмеялась Оля. — Глеб не дает мне житья: мол, выходи за меня замуж, и точка.
— Ну и выходи.
— Ты знаешь, чего я боюсь? — посерьезнела дочь. — Выйду замуж, рожу тебе внука, а через год-два разведусь. Есть ли смысл заводить всю эту кутерьму?
— Почему ты должна развестись через год-два?
— По статистике, папочка! Нынешняя любовь не держится больше трех лет.
— Это у вас…
— А у вас? — перебила она. — Ваша любовь с Виолеттой лопнула как мыльный пузырь через два года.
— Подсчитала? — вздохнул он. Лучше бы она про Виолетту не вспоминала…
— Извини, если я тебе сделала больно, — прикусила язык Оля.
Вадим Федорович прошелся по комнате, присел на корточки у печки, заглянул в нее, положил несколько поленьев, нащипал лучины, с треском сломал пахучие сосновые дощечки, приладил между поленьями. Оля внимательно наблюдала за ним. Когда затрещал огонь, Вадим Федорович прикрыл чугунную дверцу, мельком подумал, что надо бы выгрести золу из поддувала. Дерюгин наказывал всем, чтобы золу ссыпали в железную бочку в сарае, потом она пойдет на удобрение.
— Не скучно тебе одному? — спросила дочь.
— Когда идет работа, не бывает скучно.
— А когда не идет?
— Я все бросаю и еду к тебе, — улыбнулся он.
Огромная белая береза во дворе у Широковых впечаталась в густо-синее небо. Белое облако медленно наползало на трубу на крыше. А чуть выше облака летел на север клин гусей. Одна линия была ровной, а вторая — изломанной на конце. Тяжелые птицы медленно взмахивали крыльями. Если выйти на крыльцо, услышишь гортанный крик гусей.
— Ты обратил внимание, в печати, по телевидению — везде сейчас говорят о проблемах семьи, — продолжала Оля. — Дескать, нужно укреплять ее, больше заботиться о молодоженах, создавать им условия для нормальной семейной жизни. А то все стало у нас так легко и просто: поженились, родили ребенка и разошлись! Я не хочу, папа, чтобы мой ребенок воспитывался без отца.
— Еще замуж не вышла, а уже толкуешь о разводе! — подивился Вадим Федорович.
— Что Глебу нужно? Я! — заявила Оля. — Он, видите ли, без меня жить не может! Для него самое главное — это я, а не семья, дети… Проходит время, любовь проходит, и все меняется…
— Останови время, — вставил Вадим Федорович.
— Может, мне тоже нужно книги писать? — посмотрела на него дочь. — Слишком уж я все анализирую… По-видимому, нужно жить проще, папа? Ты прав, зачем загадывать на годы, когда вот сейчас все у нас и так хорошо. Он действительно меня очень любит…
— А ты?
— Я?
— Не увиливай! — сурово потребовал он.
— Не знаю, — опустила Оля пышноволосую голову, карие глаза ее стали несчастными. — Об этом я все время думаю. Даже в поезде… То Глеб мне кажется самым красивым, мужественным…
— Умным, — подсказал Вадим Федорович.
— Он не дурак, но нет в нем, папа, тонкости, чуткости, нежности… Как и все вы, мужчины, он убежден, что своим предложением осчастливил меня. Как же, решился на такой героический поступок! Предложил руку и сердце даме, а я, видишь ли, упираюсь, прошу подождать, хотя бы пока институт закончу. Он этого не понимает!.. Дай ему волю — заставит меня и театр бросить!
— Вот в чем собака зарыта! — рассмеялся Вадим Федорович. — Дать волю… С того самого момента, когда муж и жена начинают яростно бороться за первенство в доме, тогда и любовь умирает. Ты не захочешь ему уступить, он — тебе. А ты не очень-то покладистая девочка! И начнется многолетняя изнурительная борьба за главенство. Это при условии, что столкнулись два сильных характера. Если с сильным характером лишь он или она в семье, тогда проще. Она смотрит мужу в рот и молится на него, или он становится подкаблучником… Погоди, девочка! — Он внимательно посмотрел ей в глаза. — Тебя что пугает? То, что ты утратишь свою независимость? Свободу? Станешь примерной домохозяйкой, будешь нянчить детей, забудешь про театр?
— И это тоже, — призналась она.
— В кого же ты у нас уродилась, такая рассудочная? — покачал он головой. — Я женился, как говорится, в одночасье, потом еще два раза влюблялся и, честно говоря, никогда не думал, какое место займу я в семейной иерархии. Если так можно выразиться, мои чувства преобладали над разумом.
— Это плохо?
— Не знаю, — секунду помедлив, ответил он. — Любовь налетает на человека как смерч, тайфун! И уж тут не до рассуждений. Возможно, самое прекрасное в ней и есть именно безумие, страсть, самопожертвование. Когда думаешь не о себе, а о любимом человеке.
— А у меня все наоборот, — сказала Оля. — Я думаю о себе. Каково мне будет рядом с ним? Не разлюблю ли я его, еще не успев толком полюбить?..
— Если так можно выразиться, я сейчас живу у разбитого корыта, — заговорил отец. — Но я ни о чем не жалею. Все женщины, которых я любил, подарили мне счастье, радость, в конце концов — романы! И я не виню их, пожалуй, и себя не осуждаю: я всегда хотел иметь семью, но есть что-то во мне более сильное, чем любовь к женщине… Это, по-видимому, моя работа. А женщины по природе своей более ревнивы, чем мужчины. Никто не захотел делить меня с моей работой. Ведь можно быть рядом с любимым человеком и вместе с тем очень далеко…
