Александр Иличевский - Перс
«Альбинос?!» — шепнул я рыжему феодалу. «Сибирская птичка, — ответил тот. — Цены ему нет, стадо роллс-ройсов».
Я представился по-английски и был спрошен Принцем по-английски:
«Хашем Сагиди? Как долго вы живете в Пакистане?»
«Я только что прибыл из Ирана, ваше высочество. Я поставляю шахинов для охоты, не желаете ли взглянуть на товар?»
«Нет. Может быть, позже, — ответил Принц. — И запомните. Мы не охотимся, мы всего лишь тренируем наших соколов», — добавил он и передвинулся к рыжему феодалу.
Белоснежный сокол с яростно и в то же время хладнокровно и нежно сиявшим округлым взором озарил передо мной пространство. Я не мог оторвать от него взгляд. Птица сидела неподвижно, воплощенное величие, смертоносная холодная власть исходила от нее. Это был не символ господства, это была сущность господства, господство само, без оболочки.
8Через неделю, когда шейхи наконец получили известие о прилете хубары и рванули в пустыню, я снова имел возможность увидеть этого таинственного шейха. Мы прибыли в лагерь сокольников, я вышел из машины и встал в сторонке, в тени, у входа в шатер. Внутри шатра Принц, одетый в верблюжьей шерсти одежды, восседал, скрестив ноги, приветствуя своих гостей. Кашанские и персидские старинные ковры устилали шатер, подушки, обтянутые шелком, с золотой каймой лежали по периметру. В дальнем углу располагался стеллаж, оснащенный коммуникационным оборудованием. Потоки проводов от него вели к спутниковой тарелке, бельмо которой снаружи у шатра всматривалось в заваленное облаками пыли небо. За Принцем, подобно церемониальной гвардии, стояли тридцать пять соколов, затянутые в колпачки, подобно рыцарям в латах; они, казалось, застыли на пределе внимания. Птицы восседали на роскошных машрабиях — специальных скамеечках, инкрустированных слоновой костью и золотом. Соколы были разных видов — различаясь по окрасу, возрасту и размеру.
Несмотря на всю величественность пернатой армии — все соколы казались карликами, затмевались белым кречетом, восседавшим на руке главного соколятника. Потом он повсюду следовал за Принцем — был рядом во время всех его перемещений, неся на руке птицу, как светоч; остальных соколов Принц брал с собой только на охоту.
Это была последняя соколиная охота, когда Принц появлялся на людях. Неделю спустя он предложит правительству Саудовской Аравии направить для охраны нефтяных полей и производств двенадцать тысяч его моджахедов. Предложение будет отвергнуто; оскорбленный, Принц назовет правительство марионеткой в руках американцев и, таким образом, станет отщепенцем в королевской семье. Затем последуют годы подполья, в январе 1999 года Принц скажет в заочном интервью: «Интернациональный исламский фронт джихада против США и Израиля издал кристально ясную фетву, призывающую исламскую нацию направить ярость джихада на освобождение святых мест. Нация Мухаммеда ответила на этот призыв. Если призыв к джихаду против евреев и американцев, с тем чтобы освободить мечеть Аль-Акса и исламские святыни Ближнего Востока, рассматривается как преступление, то пусть история считает, что я преступник».
Потом наступит 11 сентября 2001 года, и после него пройдет еще шесть лет, будут взорваны атомные станции в Массачусетсе и Неваде, и тогда я вернусь за ним — за вечно молодым соколом, царственным соколом, для которого полет, парение и атака — суть бытия, суть господства над миром пустыни.
9Лай соколов и пение муллы разбудили меня на заре. Я глотнул из термоса холодного кофе и собрался уже ползти умываться, как вдруг кто-то захлопал ладонью по палатке. Фарух прокашлялся:
— Мир-Баз хочет прокатиться на пробный гон. Ты с нами?
Я был готов через пять минут, после того как почистил зубы. Мир-Баз поджидал нас со своим водителем в специально оборудованном «рейндж ровере». Он сидел на заднем сиденье с соколом на краге.
Солнце только начало восход, и небо сочилось перламутром, будто раскрывалась раковина. Вокруг разворачивалась каменистая пустыня: круг небесного гончара. Тишина нарушалась только порывами ветра и ступенчатым шумом мотора. По дороге попадались слоистые скалы черного сланца, похожие на гигантские куски каменного угля, сохранившего окаменелые годовые кольца.
Ветер усилился, мы мчались по пустыне со скоростью больше сотни километров в час, ища следы хубары, подминая на своем пути поросль, кусты, небольшие деревца.
Ландшафт пустыни Якмач более обычен для Ближнего Востока, чем для какой-либо другой пустыни в Пакистане. Мы проехали уже километров семьдесят, и я не увидел за это время ни одной постройки, ни одного человека.
И вдруг Фарух закричал:
— Там следы!
Несомненно, это были следы хубары: трехпальцевые отпечатки, усеявшие песок.
Фарух принял от Мир-База сокола, подбил его по груди ребром ладони и на краге поднял над головой.
— А-хок, а-хок, а-хок! — нараспев закричал он, сняв клобучок. Балобан вскинул глаза и, пронзительно оглядывая округу, вытянул шею, подался вперед, отталкиваясь с руки Фаруха.
Сильными взмахами сокол набрал скорость. Птица часто пропадала из виду, и мы мчались за ней, улавливая пульсацию передатчика. Биенье моего сердца прерывалось.
Но вот сокол отыскал жертву. Он летал над ней кругами, затем вдруг спикировал, пытаясь спугнуть, поднять с земли. Хубара угрожающе надулась, раскинула крылья, вспучила грудь; глаза ее не мигая следили за соколом. Вдруг она сорвалась с места.
Мы помчались за птицами, кренясь и подскакивая в виражах. Как вдруг обе они рванулись вверх. Сокол то взмывал, то прицельно нырял вниз, крылья его раскатывали воздух. Красотка увертывалась и рывками набирала высоту.
Вдруг сокол взмыл в самое солнце — и ударил. Хубара рванулась, и соколу пришлось атаковать еще раз. Птицы снизились по спирали к земле. Мы обнаружили их подле куста тамариска, объятых борьбой. Хубара была уже обессиленная, но все еще пыталась нанести удар. Первое, что шахин сделал, — он выклевал красотке глаза, с тем чтобы та не смогла далеко убежать или улететь.
Фарух вспорол хубаре живот, вынул потроха и скормил соколу. Затем он надел на него колпачок и перерезал хубаре глотку.
«Теперь она халяль», — сказал он.
10В один из последних дней охоты с нами произошел случай. Как обычно, утром разбудил меня Фарух, велел собираться. Дурноты как не бывало, я запалил спиртовку, выпил кофе, разжевал гущу и выполз наружу. Ветер за ночь стих, небо было затянуто барханами пыли. Полупрозрачная глина замесила в себя равнину, шатры и палатки угрюмо стояли в песочных сумерках. Верблюды топтались на привязи, тая в воздухе. Слой пыли покрывал капоты, крыши машин. С шатров, тыча с изнанки палками, слуги стряхивали ливни песка…
Вечером мы возвращались с охоты, стремясь на огромное, садящееся в клубы пыли багровое солнце. Мы выскочили на пригорок и едва не опрокинулись с обрыва, Фарух успел крутануть руль и, медленно оползая, врубил раздатку на нижнюю передачу. Дрожа и поревывая заблокированным дифференциалом, машина стала зарываться в щебневую сыпучку, но все же взяла подъем. Мы вышли оглянуться — и разглядели то, что заметили с самого начала, но, отброшенные маневром, не осознали: застрявший в этом самом овражке «крузер».
Машина стояла внизу, уткнувшись радиатором в противоположный склон, два задних колеса висели в воздухе. Подле машины на корточках сидел Принц. Неподвижное лицо его казалось растерянным. Мы бросились помогать двум слугам Принца. Один откапывал передок, другой забивал в землю лом, на который они скоро набросили с освобожденной лебедки трос. Все это они проделывали молча и яростно.
Тяги одной лебедки не хватало стронуть севший на передний мост джип.
Принц вскочил и потребовал ключи от нашей машины.
До лагеря мы добрались чудом, только на следующий вечер. Мир-Баз рассказал, что джип Принца застрял в тот самый момент, когда он преследовал своего белого сокола. Теперь они оба в лагере. Наша машина прошла технический осмотр и заправлена.
Так я навсегда запомнил этот запах — запах сандала и пота, который ударил мне в ноздри, когда Принц оттолкнул меня, кинувшегося к нему, прося не бросать нас в пустыне.
Пыльные ремешки сандалий — неожиданно молодая нагота его ступней, резкий запах пота как у смертных, жалкий рыхлый ноготок на мизинце…
Глава тридцать третья
ПИСАНИЕ
Возвращаясь после командировок, отходя после вахтового напряжения, я с мрачным азартом следил за Хашемом, поджидая, когда он скажет: я — мессия. И — дождался.
Как только это случилось — оказалось, что у меня на руках больной ребенок, который кричит, кусается и бьется, но не желает взять в рот жаропонижающее. Но откуда у меня лекарство? Я могу только быть рядом — и только. Господи, как я мог оставить его одного, одинокого, безумного, его надо было вытаскивать отсюда, надо было увезти, показать мир, отвлечь, увлечь… Но вот он ходит с перевернутым страдающим лицом, припадает к косяку, плачет.
