Виктория Токарева - Можно и нельзя (сборник)
Напротив меня сидит известный писатель. Ест. Его тарелка, вернее, содержимое тарелки, напоминает миниатюрный стог сена. Одно навалено на другое. И много. Рядом сидит посол иностранной державы. На его тарелке изящный натюрморт: веточка петрушки, звездочка морковки, в середине — листик мяса. Может, рыба. Но это отдельная тема.
— Послушай, — спросила я у писателя. — Что есть кран?
— Какой кран?
Я пересказала разговор с Икс. Писатель выслушал.
— А зачем это тебе? — спросил он. — Пишешь и пиши. Писатель должен писать, независимо от времени, от географии и всей этой ерунды.
— Это не ерунда, — сказала я. — Это наша жизнь.
— Нельзя долго болеть. Надо или умирать, или выздоравливать.
— Ты о чем? — не поняла я.
— Обо всем этом. Об Икс, Игрек и Зет. Пусть делают что хотят. Надоело.
Писатель посмотрел на меня глазами свежемороженой рыбы. Они не выражали ничего.
Я поднялась и вышла в сад. Из сада был виден мой дом. Но мой дом находился в России, а здесь я была за границей. В Швеции. Это ощущалось во всем, даже в зеленой травке под ногами. Она росла не кое-как, она была густо посеяна, потом подстрижена и напоминала зеленый ковер.
Ко мне приблизился Журналист с бокалом. Он работает по совместительству светским львом. Куда бы я ни пришла, везде он с бокалом и шейным платком вместо галстука.
— Хочешь, я сознаюсь тебе в одной тайне?
Я ждала.
— Ненавижу журналистов и жидов, — открыл он свою тайну.
— Но, по-моему, ты и первое, и второе, — удивилась я.
— Ничего подобного. Я крещеный.
— А что это меняет?
— Национальность — это язык, культура и воспитание. Мой язык и моя культура — русские. Значит, я русский человек. А химический состав крови у всех одинаковый.
Он был возбужден. От него пахло третьим днем запоя.
Я подумала: иудейский Вседержитель строг до аскетизма, ничего лишнего не позволяет. А православие разрешает грешить и каяться. Журналист активно грешит и кается в своих статьях. Он пишет о себе: я плохой, очень плохой, отвратительный. Но за этим просматривается: я хороший, я очень хороший. Я просто замечательный…
Я приготовилась спросить у него: что есть кран, и даже начала пересказывать свою беседу с Икс. Но в это время в конце зала появилась официантка с подносом. На подносе, играя всеми цветами, стояли напитки: золотистое виски, рубиновое куантро, чистая голубоватая водка. Журналист устремил свой взгляд на все это великолепие и пошел по направлению взгляда. Остальные темы его волновали много меньше.
Подошел известный Скульптор. Он был высокий, что немаловажно.
Так приятно разговаривать с мужчиной, глядя снизу вверх. Так надоело разговаривать на равных. Я — антифеминистка.
Скульптор стал рассказывать, что собирается создать памятник крупному полководцу.
— А какой он был? — спросила я.
— А вы не знаете?
— Знаю. Но мне интересно ваше видение.
— Русский мужик.
— А еще? — спросила я.
— А что может быть еще? — удивился Скульптор.
— Понятно… — сказала я.
— Что вам понятно? — Скульптор напрягся, как зонтик.
Подошла официантка, предложила спиртное. Я выпила кампари, после чего мир стал прекрасен и располагал к откровенности.
— Что вам понятно? — переспросил Скульптор.
— То, что вы трехнуты на русской идее.
Трехнуты — значит сдвинуты и ушиблены одновременно.
— А вы на чем трехнуты? — настороженно поинтересовался Скульптор.
— На качестве труда, — сказала я и простодушно поглядела на Скульптора снизу вверх. Он был хоть и трехнутый, но красивый.
Скульптор почему-то обиделся и отошел.
Прием подходил к концу. Гости прощались с послом и его женой. Она выслушивала теплые слова и широко улыбалась. А посол не улыбался широко. Чуть-чуть… У него характер такой. Народу было много, человек сто. И каждому досталось от ее широкой улыбки и от его чуть-чуть.
Я подошла к Режиссеру.
— Ты на машине? — спросил он.
— Нет. Я рядом живу.
Мы вышли из посольства. Перед домом на площадке стояли длинные черные машины. По громкоговорителю объявляли: «Послу Голландии — машину!» И одна из длинных машин, как корабль, плавно причаливала к самому подъезду.
— А ты пешком идешь… — сказала я Режиссеру.
Я знала Режиссера давно. Он руководил студенческим театром, был худой и влюбчивый. Теперь у него свой театр. Он не худой и влюбчивый. Что-то изменилось, что-то осталось по-прежнему. Он по-прежнему много и хорошо работает. У него по-прежнему нет денег. Только слава.
— Это верно, — подтвердил Режиссер. — Пешком иду.
— А ты бы хотел машину с шофером?
Я имела в виду положение, дающее машину с шофером и громкоговорителем.
— А зачем? — искренне удивился Режиссер. — Пройтись пешком, на ходу придумать сцену. Потом поставить. Разве это не самое интересное?
Что есть кран? У каждого свой. У Режиссера — театр. У господина Икс — власть. У журналиста — водка. У Скульптора — идея. У писателя — никакой идеи. Его накрыло одеялом равнодушия.
А дальше приходит вечность и перекрывает главный кран.
Мы прощаемся. Я иду к дому. Перед домом разрыли траншею, оттуда идет пар. Чинят трубу с горячей водой. Хорошо бы зарыли обратно…
Это было год назад. Траншею зарыли. По ней много воды утекло. Сейчас — другая жизнь. Другие проблемы. И посол другой. Я его не знаю.
Маша и Феликс
Феликс был очень веселый, как молодой пес. В нем жила постоянная готовность к смеху, к авантюрам, к греховному поступку, к подлости и подвигу одновременно. В зависимости от того — кто позовет. Позовет идея — пойдет на баррикады. Позовут деньги — пойдет на базар перепродавать женские колготки. Сейчас это называется бизнес. А раньше — фарцовка. Раньше за это могли посадить.
Мы познакомились на семинаре, который назывался «Молодые таланты». Я считалась талантом в сценарном деле, а он — в режиссуре. Начинающий режиссер из Одессы.
Феликс подошел ко мне в первый день и предложил свои услуги, а именно: сходить на базар, снять кино по моему сценарию, жениться, сделать ребенка. Однако — не все сразу. Надо с чего-то начинать. И Феликс начал с главного.
Семинар размещался в большом доме отдыха. Вечером, когда я вернулась с просмотра в номер, — увидела в своей кровати тело. Я зажгла свет и обнаружила Феликса. Его одежда валялась на полу. Одеяло было натянуто до подбородка. В глазах стояло ожидание с примесью страха: что будет?
У меня было два варианта поведения:
1. Поднять крик типа «да как ты смел»…
2. Выключить свет, раздеться и юркнуть в объятия Феликса — веселого и красивого. Нам было по двадцать пять лет. Оба — любопытны к жизни, оба не свободны, но в какую-то минуту об этом можно и забыть. Просто выпить вина любви. Опьянеть, а потом протрезветь и жить дальше с хмельным воспоминанием. Или без него.
