Ольга Славникова - 2017
– Не понимаю причины для твоего сарказма, – на лицо Тамары наползал, как туча, густой бархатистый румянец. – Я признаюсь тебе кое в чем. Ненавижу так называемых простых людей. Стоит заговорить о недостатках общества, все тут же клянут продажных чиновников, тупых политиков, все укравших олигархов. И никто не смеет сказать, что главная причина идиотизма этого мира – в них, в этой массе социальных идиотов. В этом страшном, глобальном пассиве. Их нельзя подарить самим себе. Они самих себя не вынесут. Главная тайна нового дивного мира – не в замороженных научных разработках, а в ненужности основной массы населения для экономики и прогресса. Стоит это обнародовать, в какой угодно форме, как мы окажемся в метре от фашизма. – Тамара перевела дух и продолжила, кроша печенье на тесно сдвинутые колени: – Простые люди угрюмо подозревают, будто их обманывают, чтобы сделать мир хуже. Но вот в чем парадокс: если кто-либо захочет сделать мир лучше, ему придется точно так же их обмануть. Всех! Потому что им нужен праздник, как они его себе представляют. Им следует говорить только то, что они хотят услышать.
Крылов пожал плечами, чувствуя, как странно все: вот они с Тамарой встретились, соскучившиеся друг по другу, оба попавшие в тугой переплет, – а говорят о мировых проблемах. В открытой форточке громада тополя чернела, словно гора каменного угля, и ветер ворошил ее, точно лопатой; жидко горело лунное пятно. В комнате между тем как будто менялось давление воздуха. В ушах Крылова и еще в каких-то внутричерепных болезненных пазухах туго шуршали пузыри.
– Будто все еще лечу на самолете, – пожаловалась Тамара, запуская острые пальцы в слежавшиеся волосы. – Странно тут все-таки у тебя. И живешь ты, будто подросток, оставленный родителями. Мебель эта детская, тушенка… Поешь, – она протянула Крылову печенье, на котором влажной, словно поцелованной горкой блестела икра, и тому сразу вспомнился работодатель, по уши в счастье. Душу стиснуло, будто и хозяин камнерезки тоже умер. – Знаешь, я ведь сильно изменилась за последнее время, – призналась Тамара, ковыряя паштет огромной чернозубой вилкой из остатков старухиного серебра. – Всех жалко. Вот эти простые люди. Раньше они уважали художников, писателей, ученых, видели в них некое начальство. Теперь им не надо ничего за пределами их понимания. Им скучно, нудно, они этого не покупают. Я встречала одного русского в Нью-Йорке, где-то он преподает, пальтишко из рогожки, глаза с такими острыми зрачочками, как две точилки для карандашей. Он говорит, будто все эти жуткие теракты и катастрофы последних десятилетий, начиная с гибели «близнецов» и кончая римскими взрывами, происходят потому, что люди перестали воспринимать большое искусство. Этакие простые, грубые, кровавые заменители Шекспира и Достоевского. Чтобы всякая душа хоть раз в жизни испытала потрясение. Неприятный, скажу тебе, тип, по обшлагам комочки, заскорузлые ниточки, будто испачкано кровью, хотя не обидел и мухи. Но, может, он-то и прав. Ведь в чем на самом деле главный ужас? Так называемые простые люди в каждом своем дне чувствуют себя бессмертными. Поэтому они полагают бессмертной свою житейскую правду. Помнишь пенсионера Паршукова, у него еще были красные «Жигули», и ты мне обещал купить такие же, чтобы ездить на рынок? Он мне все время говорил, что раньше таких, как я, расстреливали. Что товарищ Сталин вычищал врагов народа, а теперь, мол, развелось. А я тогда еще училась в гимназии, и уж не знаю, чем его так раздражала.
– Паршуков давно умер, – глухо проговорил Крылов, у которого перед глазами вдруг возник, как живой, сердитый дед с нарисованной калошей на протезе, двигавший рычагом передач своих «Жигулей», будто костылем, отчего машина, дергаясь туда-сюда, словно перенимала его хромоту.
– Умер, но этого не понял, – запальчиво возразила Тамара. – Ты наверняка хочешь меня спросить, почему я не просидела еще недельку за границей. Так вот: все от меня того и ждут, чтобы я убралась на жительство куда подальше, в европейское комфортное местечко. Чтобы тихо проедала там остатки денег – если что-нибудь останется. «Рифейский промышленный» и «Инвестросбанк» закрыли мне кредитные линии. У всех моих структур арестованы счета. Ищут, где же мы все-таки не заплатили налоги. Особенно прессуют «Гранит». Контрольного и даже блокирующего пакета им, понятно, не собрать. Зато нам не дают работать, опечатали склады, мастерские. Клиники отказывают нам в аренде. Повисли уже решенные вопросы с землеотводами. А ведь люди умирают каждый день, их кто-то должен провожать. И вот, откуда ни возьмись, возникла фирма «Последний путь», которая села везде, где раньше были мы. Думаешь, кто ее владелец? Не поверишь – Евгения Кругель! Которая при одном упоминании кладбища начинает трястись и аварийно мигать всеми своими драгоценностями. Стало быть, за бизнес взялся сам папаша Кругель. Его превосходительство губернатор и будет теперь у нас главный гробовщик.
– Ему пойдет, – не удержался от реплики Крылов, вспомнив телевизионные трансляции из губернаторской резиденции. Кабинет его превосходительства был отделан торжественным дубом в стиле самых помпезных похорон, а сам папаша Кругель сильно смахивал на продавца всей этой резной полированной роскоши, и физиономия его, скорбная по случаю гражданских инцидентов, была соответствующая.
– Только они не знают, что я никуда отсюда не уеду, – заявила Тамара и, как-то неправильно взяв в руку бутылку, разлила остатки водки по кружкам, будто поливая цветы.
– По-моему, ты не взрослее меня, – усмехнулся Крылов, забирая себе большую порцию дряни, а Тамаре оставляя ту, где было на дне. – Все обустраиваешь лодочную станцию на переправе через Лету, и обязательно здесь, а не где-то еще. Все пытаешься переучить людей умирать. Чтоб поняли как следует. А они тебе этого не прощают. Могли бы – побили камнями.
– Пытаются побить, но могут не все. Увы, мне придется вмешаться, пока меня не разорили до точки невозврата. Счет идет на дни. – Тамара решительно тряхнула головой, где остатки прически стояли дыбом, и в них, как в чащобе, стояла темнота. – Я ведь не зря слетала. Нашла и поддержку, и кредиты. Теперь мне надо встретиться здесь кое с кем. Рассказать, как обстоят дела, предложить сотрудничество. Лично и аккуратно дать взятку. Тут уж меня, сам понимаешь, никто не заменит.
– Только, пожалуйста, не попадись, – попросил Крылов, полный бессильной досады на Тамарино упрямство и невозможность вмешаться в ее великие дела. – Если тебя возьмут на взятке с поличным, выйдет не лучше пальбы. Ты уверена, что твой предполагаемый друг попросту не сдаст тебя в СИЗО?
