Карлос Сафон - Игра ангела
— Делаете перестановку, Мартин?
— Навожу порядок.
Инспектор обвел взглядом кучу из одежды и ящиков, валявшуюся на полу, сдвинутый с места шкаф и молча кивнул.
— Я попросил Маркоса и Кастело подождать внизу. Я собирался постучать, но вы оставили дверь открытой, и я позволил себе войти. Я сказал себе — уважаемый Мартин, наверное, ждет меня.
— Чем могу служить, инспектор?
— Не откажите в любезности, проводите меня до комиссариата.
— Я арестован?
— Боюсь, что так. Вы не станете доставлять мне хлопот, или вас придется уводить силой?
— Нет, — заверил я его.
— Весьма признателен.
— Можно взять пальто? — спросил я.
Грандес мгновение смотрел на меня в упор. Потом взял пальто и помог мне его надеть. Я чувствовал на бедре тяжесть револьвера. Я спокойно застегнул пуговицы. Прежде чем покинуть комнату, инспектор бросил последний взгляд на оголенную стену. Потом он кивком велел мне выйти в коридор. Маркос и Кастело поднялись на лестничную площадку и ждали с торжествующими улыбками. В конце коридора я остановился на мгновение и обернулся, чтобы взглянуть на свой дом, словно ухнувший в колодец темноты. Я не испытывал уверенности, что когда-нибудь снова увижу его. Кастело достал наручники, но Грандес отрицательно покачал головой:
— В этом нет необходимости, не так ли, Мартин?
Я кивнул. Грандес отворил дверь и подтолкнул меня несильно, но твердо к лестнице.
18На сей раз не было ни эффекта неожиданности, ни мизансцен в стиле тремендизма,[58] ни гулких сырых и темных подвалов. Меня привели в просторное светлое помещение с высокими потолками. Оно навевало мысли о религиозном колледже для богатых с большим распятием у входа. Комната располагалась на втором этаже полицейского управления, и из окон можно было увидеть людей и трамваи, начавшие утреннее дефиле по Виа-Лайетана. В середине комнаты стояли два стула и металлический стол. Они казались крошечными, теряясь в обширном пустом пространстве. Грандес проводил меня к столу и потребовал, чтобы Маркос и Кастело оставили нас наедине. Полицейские подчинились приказу с большой неохотой и не сразу. Можно было почуять вкус ярости, которой они оба дышали. Грандес дождался их ухода и вздохнул с облегчением.
— Я думал, вы бросите меня на съедение львам, — обронил я.
— Сядьте.
Я послушался. Если бы не взгляды Маркоса и Кастело, которыми они наградили меня на прощание, железная дверь и решетки на окнах, никто бы не заподозрил, что мои дела плохи. Окончательно меня в этом убедили термос с горячим кофе, пачка папирос, положенная Грандесом на стол, но главное — его спокойная и обходительная улыбка. Чересчур уверенная. Инспектор был настроен весьма серьезно.
Он уселся напротив меня и открыл папку, из которой вынул пачку фотографий, и стал неторопливо раскладывать их на столе, одну за другой. На первом снимке я увидел мертвого адвоката Валеру в кресле у камина. Рядом с ним легла фотография трупа вдовы Марласки, вернее, того, что от него осталось вскоре после извлечения со дна бассейна в доме на шоссе Вальвидрера. Третий снимок представлял человечка с изуродованным горлом, походившего на Дамиана Роуреса. С четвертой фотографии на меня смотрела Кристина Сагниер, и я сообразил, что она сделана в день свадьбы Кристины с Педро Видалем. Две последние фотографии являлись студийными портретами моих прежних издателей, Барридо и Эскобильяса. Аккуратно выровняв в ряд шесть фотографий, Грандес устремил на меня непроницаемый взгляд и выдержал минутную паузу, наблюдая за реакцией на фотографии или отсутствием таковой. Затем с беспредельной бережливостью он отмерил две чашки кофе и одну подтолкнул ко мне.
— Прежде всего мне хочется дать вам возможность рассказать мне все, Мартин. В удобной вам форме и без спешки, — сказал он наконец.
— Это не поможет, — ответил я. — И ничего не изменит.
— Вы предпочитаете, чтобы мы устроили вам очную ставку с другими возможными подозреваемыми? Вашей помощницей, например? Как ее зовут? Исабелла?
— Оставьте ее в покое. Она ничего не знает.
— Так убедите меня.
Я бросил взгляд на дверь.
— Из этой комнаты только один выход, Мартин, — сказал инспектор, показывая мне ключ.
Я вновь ощутил тяжесть револьвера в кармане пальто.
— С чего мне начать?
— Вы писатель. Я прошу только говорить мне правду.
— Я не знаю, в чем она состоит.
— Правда — это то, что причиняет боль.
На протяжении более двух часов Виктор Грандес ни разу не раскрыл рта. Он слушал внимательно, кивал в подходящий момент и время от времени делал пометки в блокноте. Сначала я смотрел на него, но вскоре начисто забыл о его присутствии. Как выяснилось, я рассказывал историю самому себе. Слова возвратили меня в прошлое, казалось, давно канувшее в небытие, к той ночи, когда у дверей редакции газеты убили отца. Я вспоминал время, проведенное в газете «Голос индустрии», годы, когда я выживал, сочиняя по ночам рассказы, и первое письмо, полученное от Андреаса Корелли, сулившее большие надежды. Я описал первую встречу с патроном у водосборника и дни, когда все мои перспективы сводились к неминуемой скорой смерти. Я поведал ему о Кристине и Видале, и о романе, финал которого мог бы предвидеть всякий, кроме меня. Я рассказал о двух написанных мною книгах, из которых одна вышла под моим собственным именем, а другая под именем Видаля, об утрате жалких надежд и о вечере, когда у меня на глазах мать выбросила в урну единственное, что я создал хорошего в жизни. Я не пытался разжалобить инспектора и не надеялся на его понимание. Я всего лишь пытался нарисовать воображаемую карту событий, которые привели меня в итоге в эту комнату и к ощущению абсолютной опустошенности. Я вернулся в особняк напротив парка Гуэль, к той ночи, когда патрон сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться. Я сообщил, как зародились у меня первые подозрения и что удалось раскопать из истории дома с башней. Я рассказал о странной смерти Диего Марласки и той паутине обмана, которой меня опутали со всех сторон. Вернее, я запутался в ней сам в угоду своему тщеславию, алчности и желанию жить любой ценой. Жить, чтобы рассказать эту историю.
Я не упустил ничего. Ничего, кроме самого важного, о чем я не осмелился напоминать даже самому себе. В моем повествовании я вернулся в санаторий «Вилла Сан-Антонио» за Кристиной, но нашел только цепочку следов, терявшихся в снегу. Может быть, если повторять это снова и снова, я тоже в конце концов поверю, что именно так все и произошло. Моя повесть заканчивалась нынешним утром, когда я обнаружил, вернувшись из квартала бараков Соморростро, что, по мнению Диего Марласки, в портретной галерее, выложенной инспектором на столе, не хватает моего изображения.
