Анна Матвеева - Завидное чувство Веры Стениной
Лара со Стёпой тут же сняли носки и начали разглядывать свои ступни — у Стёпы пальчики шли один за другим вниз, как лесенка, а у Лары была широкая и плоская стопа, словно обрубленная со всех сторон.
Тётя Вера злобно сопела, и Евгения в очередной раз подумала: а может, она все-таки её, тёти-Верина дочь? Может, они с мамой Юлькой решили поменяться девочками, как сама Евгения меняется иногда с Люс украшениями или платками? Правда, у тёти Веры никогда не было таких длинных ног… Когда Евгения смотрела себе под ноги, у неё порой кружилась голова. А сейчас она кружилась по другой причине — ведь за дверью наверняка стоял Евгений, но нельзя же открыть ему дверь голышом! Ни за что на свете. Да и джинсы — мокрые, переодеться не во что, багаж — в аэропорту.
— Кто там? — спросила она, пытаясь завернуться в полотенце, слишком узкое и маленькое.
— Открой дверь, пожалуйста, — сказал Евгений. — У меня для тебя кое-что есть.
В одной руке он держал бутылку шампанского, в другой — мятные конфетки «Рондо». Чуть не уронил и то, и другое, когда увидел Евгению в полотенце: оно выглядело на ней как свадебное платье, только очень смелое, короткое. Евгений поставил шампанское на столик и медленно стянул с девушки полотенце, точно обёртку с долгожданного подарка. Он не спешил и даже вначале как будто избегал смотреть на неё. Окунул лицо в её длинные волосы, шепнул на ухо несколько слов, после которых пришли в полное смятение и европейская, и азиатская части — только цветок ликовал, раскрывая лепестки и ожидая вначале рук, потом, может быть, губ, а после всего остального.
Этот проклятый цветок был, наверное, розой. Из тех тёмно-розовых сортов, которые могут быть разных оттенков, даже если выросли на одном и том же кусте. Евгении стало страшно, и в какой-то момент она решила зажмуриться, как всегда делала в кино, услышав тревожную музыку. Потом всё-таки открыла глаза — Евгений был рядом, и тоже без одежды, и у него росли волосы на груди и внизу живота, но это оказалось совсем неважно. И то, что он был старше лет на двадцать, тоже неважно. Как и то, что она — такая осторожная, любившая порядок, правильная девочка — позволила совершенно незнакомому человеку целовать её там, где она и сама-то боялась к себе прикасаться. Всё было неважно.
Евгения вновь закрыла глаза, пытаясь не смотреть на то, что с ней делают, и думая, что должна это прекратить — и не могла сказать ни слова, потому что лепестки цветка стали тяжёлыми, будто к ним привязали грузила. Ей было так приятно, что становилось почти больно, а Евгений, слизывая росу с лепестков, сладко дышал в сердцевину — и будто бы облегчал это чувство, но оно становилось всё сильнее, нестерпимее, и в конце концов цветок вспыхнул, взорвавшись. Обе части Евгении, европейскую и азиатскую, прошило насквозь чередой горячих, нежных молний. Она даже крикнула — чужим, незнакомым, женским голосом, и Евгений, отдыхающий от трудов на её бедре, укоризненно сказал:
— Тссс! Люди спят!
— Я… в первый раз… — пыталась объяснить Евгения.
— Кончила в первый раз? — деловито уточнил Евгений. — Или…
— Both, — почему-то по-английски ответила она. И тут же уснула.
Очнулась — через час. Евгений лежал рядом, закинув руку за голову — как в фильме, и смотрел перед собой так внимательно, будто ему показывали тот самый фильм.
— Давай откроем шампанское, — предложил он, но Евгения сказала, что вначале примет душ. Боялась, что от неё неприятно пахнет. Включив воду в ванной, вновь смотрела на себя в зеркало — и там опять была незнакомка, и она нравилась Евгении больше той жирафы, которую обычно показывали зеркала.
В ванной не нашлось других полотенец — и Евгения выбежала оттуда дрожа, с мокрыми каплями, стекавшими по коже, как дождь по стеклу.
— Какая ты гладкая, — восхитился Евгений, вытирая её вначале полотенцем, а потом, как будто насухо, ладонями. Ладони были тёплыми, и Евгения вдруг поняла, что снова хочет ощутить их на себе — а лучше бы прикрепить навсегда и не расставаться ни на секунду!
Филологическая барышня Евгения могла вспомнить подходящий сюжет для любой жизненной ситуации — и сейчас ей вдруг пришло в голову кое-что неприятное. А что, если это странное чувство, на глазах превращавшееся в зависимость, было вызвано не столько естественным влечением женщины к мужчине, сколько их истинным родством? Что, если Евгений — её биологический отец? Она любила роман «Ночь нежна» Фицджеральда, и помнила, как потрясла её драма главной героини. Да и другие персонажи в книжках часто принимали за физическое влечение нечто совсем иное: близкое духовное родство, кровную привязанность, сходство привычек и вкусов.
Спрашивать о возрасте было неудобно, но она чувствовала, что между ними лежит не меньше двадцати лет — почему-то Евгения увидела вдруг эти годы в виде громадных срубленных деревьев, которыми ей предлагали любоваться в Шотландии. Они в тот день гуляли в лесу с новыми приятелями Люс, обраставшей знакомыми с такой же скоростью, как уличная собака — блохами. Евгению поразили те деревья с перекрученными стволами — казалось, их только что насухо выжали, будто постиранное бельё. Кругом бегали серо-коричневые белки, их шёрстка была как металл, чуть тронутый ржавчиной. То там, то сям попадались глубокие заячьи норы — возможно, это были норы кроликов, но Евгения видела хозяев только раз и не успела спросить, кто они такие. Пела птица — все надеялись, что соловей. Внезапно тропинку одним прыжком пересёк молодой олень, а потом они увидели фазана, ясно-коричневого, как свежезаваренный чай.
Люс шла далеко впереди с мальчиком по имени Джеймс — вначале оттуда доносился хохот, потом треск веток под ногами и вполне определённые стоны: Джеймс не терял времени даром. Евгения и Майкл деликатно отстали от друзей на пару сотен метров, а потом свернули куда-то не туда и заблудились. Майкл совсем не знал французского, да и по-английски говорил с сильным акцентом — до смешного напоминавшим русский. Евгения понимала примерно половину из его речи, к тому же юноша очень стеснялся и, говоря, прикрывал рот рукой, так что пропадала и другая половина сказанного. Но когда они вышли на ту дорогу, заваленную срубленными деревьями с перекрученными стволами, Майкл вдруг забыл о том, что Юджиния прекрасна, а его выговор — нет, и начал громко восхищаться пейзажем. Возможно, он мечтал стать лесорубом.
— У тебя есть дети? — спросила она у Евгения, не зная, как начать разговор.
— И жена, — ответил Евгений так грустно, как будто жена была чем-то вроде болезни Лайма.
Европейская часть Евгении подпрыгнула от возмущения. Какого merd’а! Зачем он тогда пришёл к ней с шампанским? Хитрую азиатскую часть интересовало другое:
