Себастьян Фолкс - И пели птицы...
— Я не знаю! — взвыла, сама себя удивив, Элизабет. Интересно, слышит ли этот разговор миссис Кириадес — сквозь стену. — Я хочу, чтобы вы мне сказали.
— Рейсфорд. Господи… — Снова фырканье. — Он был странным. Я хорошо его помню. Настоящий боец. Невероятная выдержка. Но это никогда его особо не радовало. Его что-то мучило.
— Он был добрым человеком? — спросила Элизабет. — Дружил с другими солдатами?
Она не питала уверенности, что в армии принято выражаться именно так, но лучших слов найти не смогла.
— Добрым? Ну, знаете. — Похоже, Грей засмеялся. — Замкнутым, это да.
— Он был… остроумным?
— Остроумным? Что за вопрос! Тогда война шла!
— Но чувство юмора у него было, как вы считаете?
— Полагаю, было. Весьма сдержанное, даже по моим шотландским меркам.
Элизабет чувствовала: к Грею возвращаются воспоминания, и решила нажать на него.
— Что еще вы помните? Расскажите мне все.
— От отпусков он неизменно отказывался. Говорил, что у него нет дома, ехать некуда. Любил Францию. Помню, я навестил его в госпитале, раненого. Году, надо думать, в пятнадцатом. Нет, в шестнадцатом.
Грей потратил несколько минут на попытки датировать это посещение. Элизабет перебивала его, но тщетно.
— А что-то еще? У него были друзья? Кто-нибудь, с кем я могу поговорить, кто помнит его?
— Друзья? Не думаю. Нет, был один сапер. Как его звали, уже не помню. Рейсфорд был одиночкой.
— Но хорошим солдатом.
Грей задумался, линия потрескивала.
— Он был отличным бойцом, но это не одно и то же.
В трубке зазвучал голос миссис Грей.
— Простите, но я вынуждена прекратить ваш разговор. Муж непривычен к долгим беседам, и мне не хочется, чтобы он переутомился. Понимаете?
— Конечно, — сказала Элизабет. — Я так благодарна вам обоим. Надеюсь, я не очень вам помешала.
— Нисколько, — ответила миссис Грей. — Есть человек, которому муж одно время писал. Его фамилия Бреннан. Он сейчас в Саутенде, в доме престарелых. Называется «Звезда и Подвязка». Это недалеко от Лондона.
— Огромное вам спасибо. Вы очень добры.
— До свидания.
Трубка со стуком легла на аппарат.
В наступившей тишине Элизабет услышала буханье музыки в квартире наверху.
2
Заводиться шведский седан в который раз отказался, и Элизабет пришлось ехать от Фенчёрч-стрит поездом, составленным из недавно появившихся на британской железной дороге открытых, с проходом посередке вагонов, сиденья которых были обшиты новеньким оранжевым плюшем. Она купила с разъезжавшей по вагону тележки кофе, поморщилась, когда обжигающе горячая жидкость просочилась из-под крышки стаканчика и попала ей на руку. Когда кофе чуть остыл, выяснилось: напиток настолько пропитался витающими в воздухе ароматами дизельного топлива и сигаретных окурков, что трудно было сказать, где кончается один и начинается другой. Отопление вагона работало в полную силу, и казалось, что большинство пассажиров, глядевших в окно на проплывавшие мимо эссекские равнины, было на грани обморока.
Днем раньше Элизабет созвонилась со старшей медсестрой дома престарелых, и та сказала, что многого ожидать от Бреннана не стоит, но если Элизабет приедет, он с ней встретится. Предстоявшее свидание с человеком той давней эпохи волновало Элизабет. Она чувствовала себя историком, который, перерыв немало трудов по интересующей его теме, вдруг получил в свое распоряжение никому не известный первоисточник. Бреннан рисовался ее воображению не очень ясно. Она понимала, конечно, что он стар и даже, судя по словам сестры, дряхл, но все равно почему-то представляла его себе в мундире и при пистолете.
Когда она вышла из здания вокзала в Саутенде, лил дождь. Элизабет села в стоявшее на площади синее такси. Машина ехала по поблескивавшим улицам, потом по набережной, мимо длинного заброшенного пирса и обветшалых отелей времен Регентства. Такси поднялось на холм, и водитель указал Элизабет на косу, возле которой стояло суденышко, ловившее рыбу посредством огромного всасывающего шланга, протянутого к самому краю косы.
Приют оказался большой викторианской постройкой из красного кирпича, едва различимой под паутиной пожарных лестниц. Элизабет раплатилась с таксистом и вошла внутрь. К стойке регистраторши вели каменные ступени. От вестибюля во всех направлениях расходились просторные коридоры с высоченными потолками. Регистраторша была пухленькой женщиной в сиреневом кардигане и очках в черепашьей оправе.
— Он вас ждет?
— Думаю, да. Я договорилась со старшей сестрой, миссис Симпсон.
Регистраторша набрала на телефоне две цифры.
— Да. Посетительница к Бреннану. Хорошо, да. — Она положила трубку и сказала: — К вам сейчас выйдут.
И снова взяла со стойки журнал, который читала перед появлением Элизабет.
Элизабет взглянула вниз, на свою юбку, стряхнула с нее пылинку.
Появилась женщина в форме медицинской сестры, представилась: миссис Симпсон.
— Вы к Бреннану, да? Если не возражаете, заглянем на минутку в мой кабинет.
Пройдя несколько ярдов по коридору, они вошли в жарко натопленную комнатку с несколькими канцелярскими шкафами. На стене висел календарь с фотографией: котенок в корзинке. На столе — горшок с паучником, чьи зеленые с белым побеги свисали почти до пола.
— Вы ведь у нас впервые, верно? — спросила миссис Симпсон.
Она оказалась на удивление молодой пергидрольной блондинкой с ярко накрашенными губами. Форма сидела на ней как-то криво.
— Вы должны понять одну вещь: некоторые из наших постояльцев провели здесь почти всю жизнь. Приют — это все, что они знают и помнят. — Она подошла к шкафу, вытащила папку. — Да. Вот он, ваш мистер Бреннан. Принят в девятьсот девятнадцатом. Выписался в двадцать первом. Вернулся в двадцать третьем. С тех пор здесь, живет за государственный счет. Родственников в живых не осталось. Сестра умерла в пятидесятом.
Элизабет быстро прикинула: Бреннан провел в приюте почти шестьдесят лет.
— В большинстве своем наши старожилы очень невежественны. Совершенно не в курсе того, что происходит в мире. Мы стараемся, чтобы они слушали радио, читали газеты, но они плохо понимают, о чем идет речь.
— А что с ним стряслось, с мистером Бреннаном?
— Ампутация, — ответила миссис Симпсон. — Сейчас посмотрю. Да. Ранен во время последнего наступления, в ноябре девятьсот восемнадцатого. При разрыве снаряда. Левую ногу отняли в полевом госпитале. Вернулся в Англию. Госпиталь в Саутгемптоне. Переведен в Северный Миддлсекс, затем в Рохамптон. К нам попал в сентябре девятнадцатого. Ну, а кроме того, шок от контузии. Знаете, что это значит?
