Вильям Козлов - Волосы Вероники
Что же литература этих лет? В какой мере ее затронул общий кризис? Какова мера ее вины за происходившее, и в чем ее заслуги?
Разумеется, и в это время у нас было немало писателей, стремившихся честно и правдиво говорить с читателем. Социальная инертность или близорукость сограждан не может не беспокоить истинного художника, преданного своему народу. Ему свойственна открытость души, обнаженность сердца, иммунитет против обывательской сытой бездумности. Он видит окружающее в сложных взаимосвязях прошлого, настоящего и будущего. Ему претит успокоенность на достигнутом — малом. Он не может молчать, когда молчать нельзя, постыдно.
С гневным обличением цивилизованных бюрократов, «урбанизаторов» выступил в 70-е годы В. Распутин. До последнего дыхания защищал простого человека, его право на деятельную, наполненную творческим трудом, созиданием жизнь В. Шукшин. С болью писал о нарастающей бездуховности, нравственном релятивизме Ю. Трифонов. Тревожная, беспокойная нота отличает произведения Ю. Бондарева, В. Белова, Ч. Айтматова, С. Залыгина.
Это писатели самые крупные, их известность перешагнула государственные границы. Но у нас было и есть немало других честных талантливых художников, своим пером боровшихся с косностью и лицемерием, сумевших сказать свое правдивое слово о происходящем. Часто им приходилось выдерживать нелегкую борьбу, отстаивая свои общественные и эстетические позиции. Порой они подвергались открытым нападкам, чаще же против них использовалось оружие более тонкое — замалчивание, искажение реального смысла и значения их произведений…
Сейчас, говоря о литературе 1965—1985 годов, мы обращаем внимание прежде всего на ее публицистическое звучание, «критичность». Но это — лишь первый уровень воспитания, анализа, оценки.
Труднее проследить умение художника проникнуть в самые глубинные пласты духовной жизни народа, его способность обозначить болевые точки времени в сфере человеческих отношений, там, где бессильна сухая цифирь экономики, социологии и демографии.
Здесь часто лучшим судьей становится читатель. Романы В. Козлова были приняты с интересом. Во многих письмах писателю звучат примерно такие утверждения: в ваших героях мы узнаем самих себя, своими книгами вы помогаете найти опору в жизни, отыскать выход в сложной ситуации. В романах В. Козлова привлекает стремление не обходить острые углы, без приукрашивания изображать разнообразных «имитаторов» — дружбы, любви, творческой работы, вообще любого дела.
Говоря о литературе означенного двадцатилетия, конечно, стоит обратить внимание и на то, что она обходила, о чем умалчивал тот или иной писатель. Ибо «полуправда», «четвертьправда» — это, как правило, не часть правды, а обыкновенная ложь.
Произошло смещение жизненных ценностей, когда форма, внешнее обличье стали казаться более значительными, чем суть. И соответственно, подмена истинных социальных и нравственных критериев на удобные, маскирующие любые цели словеса-перевертыши исподволь въедалась и укреплялась в общественном сознании.
Не «по щучьему велению», не случайно распространились — особенно среди молодежи — крайняя бездуховность, повальная «кассетомания», засилье импорта в одежде и умах. Почему, как, из чего складываются предпосылки для самых отвратительных явлений при всеобщем кажущемся благополучии? И на этот вопрос литература должна дать ответ или во всяком случае попытаться это сделать.
Кажется, В. Козлов одним из первых обратил свое перо против многих негативных процессов. Избегая, как правило, эффектной фактографии при изображении теневых сторон жизни, он сосредоточивал внимание на изменениях в общественной атмосфере, нравственно-психологическом климате. Назывную саркастически-отстраненную интонацию романа-разоблачения у В. Козлова заменяет доверительный, по-дружески честный, порой почти жестокий разговор с читателем — как с товарищем.
Настоящему художнику всегда интересны судьбы, ситуации острые, переходные, неоднозначные. Честность и бесчестность, правда и ложь, духовность и бездуховность: где граница между ними? Проводя ее по-своему, писатель раскрывается и сам. И читатель понимает, в чем его убеждают, какие принципы, ценности, критерии ему предлагают.
Так, писательский релятивизм в сфере нравственности, проще говоря — беспринципность, потакает соответствующей части читательской аудитории, закрепляя в ней установку на этический минимализм и себялюбие. И наоборот, прорывающийся искренний твердый голос магнитом притягивает к себе множество сторонников.
Творческая судьба В. Козлова типична и нетипична одновременно. Типична потому, что он, по существу, работал долгие годы в критическом вакууме. Нельзя же признать нормальным появление в печати двух-трех десятков рецензий и статей — почти за 30 лет работы в литературе.
А может, и не стоит В. Козлов того, чтобы обращать на него внимание,— спросит дотошный читатель,— может, и права была на этот раз критика? Вопрос закономерный, но ответ на него — очень простой. Критика не замечала, зато замечали читатели. Не абстрактные, со среднестатистическими вкусами, пристрастиями, уровнем образования и начитанности, а конкретные, живые люди, лично познакомившиеся с творчеством В. Козлова. Мнение, оценка единодушные и — положительные.
Книги В. Козлова не залеживаются на магазинных полках. О популярности его хорошо осведомлены библиотекари. При этом романы писателя не стали ходовой книжной «монетой» для всевозможных обменов, их не ставят на полку для пополнения, украшения «коллекции». Их покупают, достают, иногда охотятся за ними, чтобы читать, находить что-то нужное и близкое себе, находить ответы на сложные вопросы современной жизни.
В. Козлов, кажется, ощущает это доверие своих читателей. Оно — вдохновляет и не дает работать вполсилы, гореть вполнакала. Возрастает мера ответственности, но ей сопутствует и настоящая радость от творческого труда, приносящего пользу людям.
Что привлекает читателей в книгах В. Козлова? Он умеет увлечь, заинтересовать. Писатель, как правило, избегает занимательности внешней, поверхностной. У него редко можно встретить героя необыкновенной удачливости и везения, «чемпиона», лидера, представителя какой-нибудь изысканной, исключительной профессии.
Заметим, что именно нетипичность, не- или малая жизнеподобность героя, стала одной из черт нашей литературы последнего двадцатилетия. Вне зоны внимания оставались, по существу, обычные советские люди. Не каждому же суждено быть отважным и необыкновенно везучим разведчиком, директором крупного предприятия, известным кинорежиссером, военачальником и т. п.
