Артур Голден - Мемуары гейши
Теперь, если представить, что Нишиока Минору, согласившись стать зятем Председателя, узнал какую-то информацию, например, что Председатель недавно усыновил незаконнорожденного сына… я думаю, в этом случае его отказ жениться можно понять. Все знали, как Председателя огорчает, что у него нет сына, но он очень привязан к своим дочерям. Поэтому разве не логично предположить, что он будет так же привязан к своему незаконнорожденному сыну, настолько, что, возможно, и перед смертью может переписать на него созданную им компанию. Вы наверняка хотите знать, родила ли я сына Председателю? Во всяком случае, если бы он у меня был, я бы не стала говорить о нем из опасения, что его личность станет известна широкой аудитории. На самом деле это никому не выгодно. Для меня лучше всего было бы ничего не говорить, я уверена, что вы меня поймете.
Через неделю после того, как Нишиока Минору отказался жениться, я решила обсудить один очень деликатный вопрос с Председателем. Мы сидели в Эйшинан на веранде и смотрели в сад. Председатель был пасмурен и не проронил ни слова, пока не принесли обед.
— Я вам не говорила, что у меня появились очень странные ощущения последнее время?
Я посмотрела на него, но мне показалось, что он даже не слушает меня.
— Я продолжаю думать о чайном доме Ичирики, — продолжила я, — и, честно говоря, начинаю осознавать, как много потеряла от того, что перестала развлекать гостей.
Председатель попробовал мороженое и положил ложку.
— Конечно, я никогда бы не смогла работать в Джионе, я знаю это прекрасно. Поэтому могу ли я узнать у вас, данна-сама… не найдется ли в Нью-Йорке места для маленького чайного домика?
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал Председатель. — Почему ты должна уезжать из Японии?
— Японские бизнесмены и политики слетаются в Нью-Йорк — сказала я. — Многих из них я знала много лет. Это правда, что отъезд из Японии резко изменит мою жизнь. Но учитывая, что данна-сама будет проводить большую часть времени в Соединенных Штатах…
Я знала, что это правда. Он мне уже говорил о своих планах открыть филиал своей фирмы в Нью-Йорке.
— У меня сейчас нет настроения об этом говорить, Саюри. Думаю, он хотел еще что-то сказать, но я продолжала, как будто не слышала его.
— Говорят, что ребенок, выросший между двух культур, часто испытывает трудности, — сказала я. — Поэтому мать, которая ездит со своим ребенком в такое место, как Соединенные Штаты, поступит мудро, если сделает эту страну своим постоянным домом.
— Саюри…
— Это означает, — продолжала я, — что женщина, сделавшая такой выбор, вероятно, никогда не привезет своего ребенка обратно в Японию.
Теперь Председатель понял, что я предлагала устранить из Японии единственное препятствие, которое мешало Нишиока Минору. Какое-то время он смотрел безучастно. Потом, когда он представил себе, что я покину его, в уголке его глаза появилась одинокая слеза, которую он смахнул так же незаметно, как смахивают муху.
В августе того же года я поехала в Нью-Йорк, чтобы основать свой очень маленький чайный дом для японских бизнесменов и политиков, путешествующих по Соединенным Штатам. Мама пыталась предложить, чтобы бизнес, который я начинаю в Нью-Йорке, был представительством окейи Нитта, но Председатель отказался рассматривать любые подобные соглашения. Мама имела надо мной власть до тех пор, пока я оставалась в Джионе. Сейчас, уезжая из Японии, я рвала с ней все отношения. Мама отдала мне все до последней причитающейся мне йены.
Не могу сказать, что я не испытала страх, когда дверь моей новой квартиры в Башне Вальдорф закрылась за мной впервые. Но Нью-Йорк — удивительный город. Прошло много времени, и Нью-Йорк стал для меня более родным городом, чем Джион. Я мысленно перелистываю назад долгие недели, проведенные здесь с Председателем, сделавшие мою жизнь в Соединенных Штатах в какой-то мере даже богаче, чем в Японии. Мой маленький чайный дом на втором этаже старого клуба на Пятой авеню, был скромным, но очень успешным с самого начала. Со мной приехали гейши из Джиона, даже Мамеха иногда навещала меня. Сегодня я хожу туда, только когда в Нью-Йорк приезжают близкие друзья или старые знакомые. Обычно же мой день проходит очень насыщенно. По утрам я с группой японских писателей и художников изучаю интересующие нас предметы, такие как поэзия, музыка или история Нью-Йорка. Потом завтракаю с подругой. После обеда обычно делаю макияж и готовлюсь к той или иной вечеринке — в чайном доме или у меня в квартире. Накладывая макияж, я вспоминаю тот белый, который делала в Джионе. Я бы с радостью хотела съездить туда хоть ненадолго, но, с другой стороны, думаю, что я бы расстроилась, увидев, как там все изменилось. После смерти Мамы, к примеру, окейю Нитта сравняли с землей и вместо нее построили жилое бетонное здание с книжным магазином внизу.
Когда меня привезли в Джион, там работали восемьсот гейш. Теперь же их осталось меньше, чем шестьдесят. Во время последнего визита Председателя в Нью-Йорк мы с ним прошли по центральному парку. Мы вспоминали прошлое, а когда подошли к сосновой аллее, Председатель неожиданно замолчал. Он часто говорил мне, что сосны растут вдоль улицы в Осака, на которой он вырос. Я наблюдала за ним и понимала, что именно он вспоминает. Он стоял с закрытыми глазами и глубоко вдыхал запах прошлого.
— Иногда, — сказал он, — я думаю, мои воспоминания более реальны, чем то, что я вижу сейчас.
В молодости мне казалось, что страсть обязательно угасает с годами, ведь и содержимое чаши, наполненной водой и оставленной в комнате, постепенно испарится. Но когда мы с Председателем вернулись в мою квартиру, мы выпили друг друга до такой степени, что мне казалось, будто все мое содержимое стало плотью Председателя, а его — моей. Я мгновенно уснула, и мне снилось, будто я на банкете в Джионе беседовала с пожилым человеком, который объяснял мне, что его жена, к которой он очень нежно относился, на самом деле не мертва, потому что радость от проведенною с ней времени до сих пор живет в нем. Когда он говорил это, я пила из чаши самый необыкновенный суп из всех, какие только пробовала. Каждый глоток приводил меня в экстаз. Я начала чувствовать, что все люди, которые умерли или сейчас не со мной, продолжают жить во мне, как жена этого человека продолжает жить в нем. Мне казалось, я вливала в себя всех — сестру Сацу, убежавшую и оставившую меня совсем маленькой, моих отца и мать, господина Танака с его искаженным представлением о доброте, Нобу, не сумевшего простить меня, Председателя. Суп наполняли все, кто был дорог мне в жизни, и пока я пила его, этот человек своими словами затронул мое сердце. Я проснулась со слезами на глазах и взяла руку Председателя в страхе, что не смогу жить без него, когда он умрет и покинет меня. И даже когда он умер всего через несколько месяцев, я поняла, что он оставил меня в конце своей длинной жизни так же естественно, как деревья оставляют свои листья.
