Эрвин Штритматтер - Лавка
Значит ли это, что время для воспоминаний по-прежнему еще не пришло? Может быть, и так, хотя основной признак любого автобиографического повествования — стремление понять и объяснить свой опыт, свой жизненный путь — выражен в «Лавке» с недвусмысленной ясностью. Но все же автор обозначает и эту книгу не как «воспоминания», а как «роман».
Штритматтер, по его собственным словам, начал «сочинять» очень рано, но писателем стал сравнительно поздно, уже в условиях ГДР.[16] Первая его книга вышла в свет, когда ему исполнилось 37 лет. До этого он прошел большую и нелегкую школу жизни. В городской гимназии (куда герой «Лавки» уезжает на последних страницах книги) Штритматтер пробыл только четыре года, вернулся в деревню к родителям, не окончив образования, стал пекарским подмастерьем, однако вскоре покинул и родительский дом, переменил множество мест жительства и множество профессий, был солдатом в годы мировой войны, незадолго до ее окончания дезертировал из гитлеровской армии, после войны вернулся в родные места, начинал с того, что получил по реформе земельный надел и, как его отец, работал пекарем, но вскоре в новых условиях всеобщих перемен стал газетным работником, а затем и писателем. Не исключено, что Штритматтер проведет своего автобиографического героя, носящего короткий обрывок его собственной фамилии (Матт), по всем этапам своей жизни; во всяком случае, известно, что сейчас он работает над продолжением «Лавки», которое будет называться «Городок», а в 1985 году в свет вышла повесть «Зеленый июнь», в которой рассказывается о том, как солдат Эзау Матт дезертировал из гитлеровской армии и как он встретил окончание второй мировой войны. Но в «Лавке» фактическая сторона повествования строго ограничена событиями того времени, о котором идет речь, да некоторыми реминисценциями из его предыстории. Будущее Эзау и всей Германии упоминается мало, чаще всего в связи с рубежом 1945 года, когда — как сказано в книге — «я паду под этим именем, чтобы воскреснуть снова». Наше время присутствует в книге через сегодняшнего, умудренного опытом писателя, размышляющего о своем детстве, о людях и о человеческих взаимоотношениях, тогда его окружавших. «Смысл моей жизни состоит, мне кажется, в том, чтобы разгадать смысл моей жизни», — говорит Штритматтер. Поэтому «Лавка» не воспоминания, а роман, причем в нем трудно было бы обнаружить черты исторического романа.
Повествование, начинающееся и заканчивающееся четкими вехами — приезд Эзау в Босдом, отъезд Эзау из Босдома, — разворачивается в малых пределах деревни с населением в пятьсот одиннадцать душ, где «водятся только бедные крестьяне», где нет даже своей церкви и своего кладбища. Конечно, «большая история» вторгается в эту жизнь — будь то первая мировая война, память о которой в Босдоме хранит монумент в честь односельчан, павших на поле боя, Ноябрьская революция, о которой не раз упоминается в тексте, соперничающие политические партии, представленные и в Босдоме, — «пангерманцы», монархисты, социал-демократы, — бурное развитие технических новшеств, от появления граммофона и молотилки с конным приводом до электрического тока, и т. д. Но все же великие исторические события происходят где-то далеко и играют в повествовании как бы подчиненную роль. В этот «полусорбский край», хотя он и расположен всего в ста — ста пятидесяти километрах от Берлина, они проникают медленно и с запозданием (тут есть, как говорится в книге, даже старики, которые так и не узнали, что кайзер Вильгельм отрекся от престола и что они живут при республике). Рамки изображенного мира намеренно сужены, философская постановка вопроса, наоборот, предельно широка: смысл человеческого бытия.
Мир Босдома и окрестностей показан глазами ребенка, в его, так сказать, цельности, что выражается даже в композиции книги, не имеющей никаких делений на разделы или на главы, которые подчеркнули бы хронологическое или логическое движение сюжета. Конечно, ее построение много сложнее, полифоничнее, и без «взрослого» комментирующего голоса автора в книге ничто не остается: ни люди, ни события, ни сам семилетний Эзау; но основу повествования составляет то, что́ «слоновая память» Штритматтера непосредственно сохранила из тех давно исчезнувших с лица земли времен: «Из моего воспоминания как из бесформенной материи все воздвигнется снова таким, каким было когда-то, хотя любой другой человек, проходя мимо, не увидит ничего, кроме наполовину ушедшей в землю каменной ступеньки». «Слоновая память» писателя сохранила в эпической широте не только бесконечное множество людей, событий, примет его тогдашней жизни, но и его собственные чувства и впечатления тех лет. Детский, «наивный» взгляд на мир, изначально присущий творчеству Штритматтера, выражен в «Лавке» сильнее и определеннее, чем в других его книгах. Видя действительность глазами маленького Эзау, мы окунаемся с первых же ее страниц в «остраненную» атмосферу, в которой неодушевленные предметы воспринимаются как одушевленные, человеческие отношения — вне привычной условности, а человеческие слова — в их изначальном, еще не стершемся от долгого употребления смысле. За всеми этими характерными признаками авторского почерка, создающими ощущение лирической первозданности, стоят не только определенные «приемы» зрелого писателя, но и глубина, непосредственность его детских впечатлений. Этот принцип «детского взгляда» декларирован с самого начала. « — Это ты сегодня пишешь, — говорит мне мой сын, — а тогда ты об этом думал? — Я и тогда об этом думал, но никому об этом не говорил, я боялся, что меня подымут на смех».
Повествование не скрывает, что оно родилось из воспоминаний и построено по прихотливому принципу ассоциаций, однако без интеллектуальной игры, а так сказать, бесхитростно, хотя и не без лукавства. Автор, когда ему нужно, без обиняков вступает в разговор с читателем: «Язвы на ногах моего дедушки имеют свою историю. Кому охота ее выслушать, тот да выслушает. А у кого такой охоты нет, тот пусть перевернет несколько страниц». Или так: «Куда это меня занесло? Опять надо бы попросить прощения».
Доверительность подобного разговора с читателем свойственна многим книгам Штритматтера, начиная еще с его самого известного произведения, романа «Оле Бинкоп» (1963), и он широко пользуется ею в «Лавке». Она позволяет ему не идти от события к событию, а свободно располагать события вокруг главного стержня повествования — истории лавки, то есть попыток семейства Матт вырваться из бедности и «выйти в люди» с помощью торговли и приобретательства. Штритматтер пишет не идиллию, он знает, какого тяжелого труда требует от людей эта земля, как много было в этих местах социальных, национальных, политических противоречий, не решенных Веймарской республикой, «сколько жестокости требует от людей эта песчаная почва, поросшая вереском с такими нежными цветочками».
Критика ГДР не раз сопоставляла Штритматтера с Максимом Горьким. Как и Горький, он, ставший сегодня крупнейшим писателем своей страны, вышел из самой глуби трудящихся масс, из народных низов. И его родители, и все его предки были людьми труда, деревенскими жителями, работавшими не покладая рук, чтобы прокормить себя и семью. Отец его матери, Маттеус Кулька, был возчиком пива, потом подсобным рабочим, потом переменил множество других профессий; еще в молодые годы он похоронил жену и семерых детей, умерших от туберкулеза, и его самого мы все время видим больным. И так все родственники, не только сорбские, со стороны матери, но и немецкие, со стороны отца, которые, хотя и повидали свет, вернулись в тот же Лаузиц. Однако все они, стремясь выбиться из нужды и обеспечить себе чуть более легкую и чуть более обеспеченную жизнь, занимались торговлей, накопительством денег — в том числе и дед Кулька, «великий коммерсант» сельского масштаба. У всех у них исконная трудовая основа деформирована страстью к наживе.
Самая заметная фигура в этом ряду — мать Эзау, которая с самого начала аттестована как «муза будущей лавки» и которую мы и в самом деле видим все время как «представительницу бизнеса» в этом степном крае.
Человек, несомненно, незаурядных способностей, она поставила перед собой цель не только выбиться в люди, но и вывести себя и свою семью на более высокие этажи социальной жизни. Сделать это можно было, только перенимая немецкую культуру в той форме, в которой та приходила в Босдом с помощью коммивояжеров и модных журналов. И вот, открыв лавку с громким названием «Торговля колониальными товарами», она становится проводником городской, мещанской цивилизации. Она хочет, как сказано в романе, достичь того, что не удалось деду Маттеусу Кульке: «стать истинно немецким обывателем». Хотя, как она ни старается, она «остается на четвертом месте по благородству» — более богатые занимают места выше ее, а первое место по-прежнему принадлежит баронессе из соседнего поместья.
