Патрик Уайт - Древо человеческое
Старику хотелось что-то сказать этой женщине, но в голову ничего не приходило, и он чувствовал себя неловко.
– Я хотел бы вам помочь, – сказал он, думая, куда его заведет это обещание.
– Людям ничем нельзя помочь, – отмахнулась она. – Они сами должны себе помогать. Тогда по крайней мере ни от кого не зависишь.
– Что это за растение? – спросил старик о какой-то зелени, чахнувшей в цветочном горшке.
– Это? – спросила она. – А черт его знает. Кто-то принес. А я привязалась к нему.
Она высморкалась.
– Вы останетесь тут? – спросил он.
От засиженного мухами стола шел гнетущий запах гнили. Зато сверкал полированный радиоприемник.
– Понятия не имею, – сказала вдова и, достав пачку сигарет, сунула одну в рот как нечто съедобное, затем выпустила через нос длинную струю дыма.
– А вы всегда знаете наперед, – спросила она, – что вы будете делать?
– Да, – ответил он с напускной уверенностью.
По правде говоря, он знал, что его намерения всегда вились, как дым. Их куда-то уносило.
– В моей жизни все как-то само собой случалось, – сказала женщина и, сильно затянувшись сигаретой, задумчиво выпустила изо рта большой клубок дыма. – Еще дома, – она назвала станцию на железнодорожной ветке в северо-западной части страны, – я, бывало, думала: вот сделаю это, сделаю то. Я хотела стать певицей. У меня был хороший голос. В те времена. Я пела «В тот дивный день» и еще много чего и все мотивы сразу запоминала. У меня способности были. И еще у меня было розовое платье и розовая сеточка на волосы – тетя обшила ее по краям маленькими розочками – и атласные туфельки. Но конечно, у нас там такая глушь. Только ветер гонял по земле перекати-поле. Летом слышно, как дзинькают от жары чаны с водой. Только одно там и было – ночной поезд. Я приходила к поезду на станцию, помогала разливать чай и обносила пассажиров хрустящим печеньем, его все тогда брали, хрустящее печенье. Ночью было хорошо – горят фонари и вокруг одни незнакомые лица. Я разглядывала пассажиров. Никто из них не знал, что во мне спрятано, и это было так интересно. Потом оказалось, что я этого и сама не знала. Но когда ты молодая, и вокруг незнакомые люди, и светят фонари, то все становится как-то по-другому. Днем, конечно, шли только товарные составы с овцами. Их всё гоняли по путям. Проклятущих этих овец – битком набито. Папа, он был начальником станции, бывало, выйдет и ругается, когда жара уж очень допечет. Летом там, не успеешь умыться, а лицо уже грязное. Зато по ночам все небо в звездах. Все, что хочешь, может случиться в такую ночь. И случилось. Я уехала на ночном поезде с кондуктором, просто так, поставила ногу на ступеньку и все. Поглядела ему в лицо. И всю ночь я думала, что поезд – это вечность. Знаете, я делала потом и худшие ошибки, только первая всегда хуже всех. Тот человек, я даже имени его не помню – Рон вроде бы, – у него были часы с нефритовыми брелоками на цепочке, так он к утру вдруг испугался: у него ведь жена была. Мужчины все такие, сразу хамеют, когда они нам нравятся, если только ты у них не самая первая, а кто ж когда был самой первой? Вернуться, конечно, я не могла, да и не хотела. Ничего хорошего меня там не ждало. Ну, я и застряла в городе. Начала выступать. Но певицей так и не стала. Хоть и собиралась. И когда-то твердо верила, что стану. И не потому, что уже желания не было, нет. Меня словно перевели на запасный путь. Проснусь, бывало, ночью, слушаю, как гремят трамваи, и знаю: никуда я отсюда не вырвусь. Иногда я плакала, но не очень переживала. Я сама себе хозяйкой была, захочу – поеду на трамвае к заливу и утоплюсь, захочу – куплю себе самый лучший бифштекс или хахаля заведу. Что все уже для меня кончилось, я еще не знала. Молодая я была. Спала по целым дням, и тело было еще крепкое.
И тут старик, блуждавший вместе с ней по лабиринтам ее воспоминаний, понял, что горе так и осталось только его горем. Он вспомнил ноги маленького Рэя, с которых сыпалась светлая полова. Выходит, я приехал к ней за помощью, а не помочь, сообразил он. И почти с ужасом взглянул на эту неряху.
– А на самом деле я была просто рабыней, – проговорила она, тяжело дыша. – Только сперва я этого не сознавала. А когда поняла, стала искать, кто бы меня освободил. Я все искала и искала.
Старику не терпелось поговорить о сыне, о мальчике, которого он все же немного знал, и услышать что-то доброе о нем, вернее, о самом себе, и он спросил:
– Так сколько же времени вы знали Рэя?
Глаза женщины по имени Лола неподвижно глядели на старика.
– Всю жизнь, – убежденно сказала она. – Я узнавала его то в одном человеке, то в другом. Иногда глядела ему в глаза и пыталась увидеть, что там у него внутри, но ничего у меня не получалось. А когда он умер, я обхватила его, притянула к себе, и тело было как всегда, только потяжелей, чем у мужчины, получившего то, что он хотел, они ведь засыпают после этого.
– Вы богу молитесь?
– Хватит, не хочу больше никакого рабства, – взвизгнула Лола. – Да и что вы знаете о боге?
– Не много, – ответил старик. – Но, надеюсь, в конце концов что-то узнаю. Что ж еще стоит узнавать?
– Ох, нет у меня больше терпения, – сказала Лола, запустив пальцы в свои неживые волосы. – Иногда думаю, вернусь-ка я домой. Хочу посидеть спокойно. Вроде я там была свободнее. А может, я все забыла? Или мне это теперь только мерещится? Там, на равнине, стояло несколько сухих деревьев. Хочется мне посидеть возле курятника. И ничего там больше нет, – добавила она. –Только простор. Это лучше, чем молитва.
– Это – свобода. Но молитва и есть свобода, так и должно быть. Если у человека есть вера.
– Нет, – крикнула она. – Нет, нет, нет!
Кровь бросилась ей в лицо.
– Все пытаетесь подловить меня, – сказала она. – Но я не дамся.
– Как я могу вас подловить, – спросил он, – когда сам попался? Связан по рукам и по ногам.
– Ох уж эти старики, – проворчала она, – хуже нет. Воображают, что разговорами докажут, какие они сильные. А мне никакие не нужны, ни сильные, ни старые, никто.
Глаза ее заблестели, она видела себя в этом бескрайнем просторе. Она дышала по-детски легко.
– Ма-ам, – позвал ее, войдя, маленький мальчик. – Ма-ам!
– Чего тебе? – сразу приостановив свободное дыханье, спросила она.
– Я хочу сыру.
– Сыру нет, – ответила она.
– Немножечко.
– Маленькие мальчики не едят сыр на ходу.
– А я ем, – сказал он.
– И очень плохо.
Выдержав паузу, женщина вышла в кухоньку, взяла там жестяную банку, расписанную цветами, и, вынув из нее кусочек скользкого сыра, срезала корочку.
– На, – сказала она. – Больше нет.
Мальчик не сказал «спасибо» – он получил то, что ему полагалось. Надо же его кормить.
Старик молча глядел на него. Точь-в-точь его сын. Он чуть не сказал матери: «Могу предсказать, что вас ждет», но разве она поверит? Поэтому он обратился не к ней, а к мальчику:
– Ты знаешь, кто я?
Это было глупо, он сразу почувствовал.
Мальчик посмотрел на него и ответил:
– Не знаю.
Он набил рот сыром, и видно было, что он и не хочет знать.
– Рэй никогда не говорил о вас, – сказала женщина вяло и беззлобно.
Она приглаживала живые волосы мальчугана и улыбалась, вдыхая их слабый запах.
– Это твой дедушка, – сказала она. – Он приехал к нам в гости.
Зря это она, подумал старик.
– Зачем? – спросил мальчик.
На это никто не смог ответить.
Мальчик дернул головой, высвобождаясь из рук матери.
– Не нужен мне никакой дедушка! – Он подозрительно относился ко всему, кроме еды и развлечений, особенно к чему-то неизвестному, что могло поколебать его уверенность.
– Ты дерзишь, – сказала мать без тени упрека.
Старик получил по заслугам.
– Иди сюда, я тебя причешу, – сказала мальчугану мать; она была просто влюблена в его волосы.
– Не хочу, – сказал мальчик. – Потом.
– Ну, хоть чуть-чуть, – упрашивала мать, взяв маленькую щетку с ручкой. – Не упрямься, Рэй.
Значит, и этот тоже Рэй.
– Не хочу, – повторил мальчик. – И щетка эта – девчонская.
– Ну, что с ним поделаешь? – с нескрываемой радостью сказала мать.
И старик тут же понял, что от этого рабства ее не нужно освобождать. Ее опьяняла любовь и запах ребячьих волос. И потому он встал и ушел.
Когда он проходил по коридору, покрытому потертым коричневым линолеумом и казавшемуся от этого еще темней, женщина по имени Лола бегом догнала его и сказала:
– Не знаю, как вас благодарить.
– За что?
– Вы мне все прояснили.
Он глядел на нее глазами, затуманенными его собственным смятением.
– Это рабство – необходимое, – сказала она, – если я верно вас поняла.
Стэн Паркер вышел, удивляясь, как он смог просветить кого-то своей темнотой.
Но в жизни случается необъяснимое.
Когда Стэн Паркер вернулся домой и снял цепочку, на которую они стали закрывать калитку, чтобы из долины не забредали коровы, он увидел, что Эми сидит, как всегда, на веранде и что она совершенно раздавлена. Выдержу ли я, подумал он, а ноги сами несли его дальше.
