Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы: Сочинения
На этом месте Глаз всегда засыпал. Стыдно ему в воображении раздеть донага любимую девушку и положить на кровать.
В грязовецкой колонии Анвар, гитарист, часто пел песню, и Глаз заучил. И, рисуя в воображении Веру, шептал, как молитву, слова песни:
Мне бы надо милую такую,
Чтобы глаз бездонные круги,
С паводком весенним, с поволокою,
С паводком до боли и тоски.
Я б назвал такую каравеллою,
Что в стихах давно запрещено,
Я б назвал такую королевою,
Мне бы это было не смешно.
На окне мороз рисует линии,
Горы, пальмы и обломки скал.
Я хочу, чтоб на окошке, милая,
И тебя бы он нарисовал.
Пусть же на окошке лед растает,
Горы рухнут, пальмы отцветут,
Мне тебя немножко не хватает,
Появись хотя на пять минут.
Если б разразилась ядерная катастрофа, Глаз хотел умереть, обняв Веру.
Перед освобождением Глаз часто работал за зоной. Постепенно привык к свободе, и ему казалось, как раньше, что за забором тюрьмы — воздух особенный. ВОЗДУХ СВОБОДЫ — он не только за тюрьмой, он и в тюрьме, но главное — ВОЗДУХ СВОБОДЫ — в душе Глаза.
И вот долгожданный для Глаза день освобождения. Надел вольняшку, получил справку об освобождении, суточные на проезд, шестьдесят один рубль двадцать одну копейку честно заработанных денег и вышел с дежурным через узкие вахтенные двери на свободу.
В тюрьмах и зонах есть поверье: освобождаясь, не смотри на лагерь или тюрьму, а то снова попадешь. Глаз шел от вахты и думал об этом. Дежурный, лейтенант Виктор Павлович Ирисов, шел рядом молча. Навстречу медсестра Ниночка. Они поздоровались, и она стала поздравлять Глаза. Разговаривая, повернулся в сторону тюрьмы. Ниночка, сказав: «Удачи тебе, Коля», пошла к вахте, а он посмотрел ей вслед и поднял взгляд: перед ним серела тюрьма. «Боже, — подумал Глаз, — что это я на тюрьму смотрю. Нельзя. — И он стал себя утешать: — Я не специально обернулся, я же с Ниночкой заболтался. Вот теперь тюрьма позади, и я не обернусь». Но ему так захотелось обернуться и прощально посмотреть на старинную тюрьму. Но не обернулся. Разговаривая с Виктором Павловичем, удалялся от тюрьмы к остановке автобуса.
Вологодский железнодорожный вокзал. Толкотня на перроне. Поезд!
Виктор Павлович протянул руку. Глаз — свою. И они крепко пожали друг другу руки.
— Счастливо тебе, Коля!
— Всего хорошего, Виктор Павлович, — отвечает Глаз, показывает проводнице билет и заходит в тамбур.
Поезд трогает. Глаз стоит у открытой двери и машет Виктору Павловичу рукой. Виктор Павлович тоже машет, и поезд набирает ход.
Сентябрь 1982 года — 16 августа 1983 года,
г. Волгоград
Из зоны в зону
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.
Н. Гумилев1
Ранним летним утром Коля Петров прибыл в Москву. Еще в вагоне надел черные очки и сквозь них смотрел на слабое солнце и на толпу, быстро катившую к Ярославскому вокзалу. Выстреленный из тюрьмы помилованием, шел по перрону и улыбался солнцу, людям, свободе. В новой сумке альбом с фотографиями, вырезки из газет о футболе и письма — это самое дорогое, что он взял из тюрьмы. Душу наполняла непередаваемая радость свободы, и с легкостью подчиняясь скорости толпы, шел навстречу неизвестности, глядя на людей, и они ему казались красивыми и счастливыми. Но он счастливее толпы. Толпа привыкла к свободе, и это утро для нее было такое же, как вчера, а для него — ПЕРВОЕ УТРО СВОБОДЫ.
В Москве, в университете, училась троюродная сестра, которую он никогда не видел. «К сестре потом, а сейчас — на ВДНХ».
Выставка показалась райским уголком, и он восторгался пышными деревьями и фасадами сказочных павильонов.
Хотелось ВОЗДУХА, и он гулял, любуясь нарядно одетой толпой.
Упивался свободой, выставкой, и ему захотелось кому-нибудь сказать: «Я без ума от свободы!»
Спешит на почту и отбивает в грязовецкую колонию, на имя Павла Ивановича Беспалова, телеграмму: «Я ЗАДОХНУЛСЯ СВОБОДОЙ! СПАСИБО! СПАСИБО! СПАСИБО!»
«Теперь к Оле, — подумал и поехал на Волгоградский проспект; там снимала комнату сестра. — Интересно, жить буду в Волгограде, а к сестре еду на Волгоградский проспект…»
Дверь открыла полнеющая женщина средних лет.
— Здравствуйте. Здесь живет Оля Сомова?
— Здесь, — ответила женщина, — а вы кто будете?
— Я ее брат из Волгограда.
— Проходите, она сейчас вернется. Но Оля не говорила, что у нее есть брат.
— Я не родной — двоюродный.
Коля не стал уточнять, что он троюродный.
— Это ее комната, — хозяйка показала рукой на приоткрытую дверь.
— Хорошо, — и он зашел в комнату.
Около стены стояла кровать, возле другой — диван. Сел на диван и огляделся. У окна стол и два стула, в углу шифоньер. Тесновато.
Скоро пришла сестра, и он рассказал о себе. Оказывается, она и не знала о его существовании.
Оля — чернявая симпатичная девушка среднего роста. Закончила предпоследний курс университета.
— Ты не говори хозяйке, что я из тюрьмы. А то ночевать не разрешит.
— Не беспокойся. Сейчас поужинаем и пойдем гулять. Марат, мой муж, поехал к брату, там и останется. Ему с четырех на работу, а потом на занятия. Мы на одном курсе.
Поужинав, вышли на улицу. Волгоградский проспект многолюден.
— Вы давно поженились?
— На втором курсе. Марат на пять лет старше. Но мы, наверное, разойдемся. Родители были против женитьбы и не хотят, чтоб рожала от него. Марат татарин, и они говорят: а вдруг родишь узкоглазого?
Оля веселая, словоохотливая и о себе рассказывала откровенно. Слушая сестру, глазел по сторонам. Как прекрасна свобода!
— Это Есенинский бульвар, а вон памятник Есенину, Его недавно открыли.
Посмотрев на памятник, стал читать стихи Есенина…
Дома попили чаю, и сестра разобрала брату диван, а себе кровать.
Гуляя по Москве, насмотрелся на девушек, и ночью снилось: сидит рядом с Верой, гладит ее по голове и вдыхает аромат юного девичьего тела, шепча слова любви.
Медленно поднялся с дивана и шагнул к сестре. Она спала, откинув простыню, обнаженная, и от нее исходил прелестный запах. Он-то и навеял сон. Глядя на нагую сестру и не понимая, что это она, медленно нагибался, любуясь в свете луны очертаниями юной девушки. Протянул руку, чтоб, как и во сне, погладить девушке волосы, но вернулось сознание. Моля Бога, чтоб сестра не проснулась, лег на диван. «Я что, опять лунатик?»
