Владимир Кунин - Мика и Альфред
А по— настоящему всю жизнь дружил с кагэбэшником! Со Степашкой покойным.
И никогда не стеснялся этой дружбы, даже в самые жгучие времена, когда на кухнях вспыхивали революции, когда каждый третий, а может быть, и второй, «стучал» в Степкину контору, по секрету рассказывая коллегам, как «они» ему предложили сотрудничество и как «он» возмутился и героически отказался это делать!..
Но вот Мике почему-то никто подобного никогда не предлагал. Хотя, зная о его дружбе со Степаном, многие были просто уверены в том, что Мика — «засланец». А то откуда бы это — выставка там, выставка — сям, поездка — туда, поездка — сюда?! Кто-то же ворожит М. С. Полякову!..
Да, талантливый! Да, очень талантливый!.. Но разве этого достаточно В НАШЕ ВРЕМЯ?! Не иначе как тут приложила свою страшноватенькую лапку «Контора Глубокого Бурения»!
Сначала было обидно. Потом — смешно. Позже — стало наплевать.
Спи спокойно, Степик. Авось скоро и встретимся…
Неужто все эти безымянные черные могилы из того последнего, кошмарного сна на острове — тоже зря?… Говорят — «вот жизнь прошла впустую…». Оказывается, и смерть — тоже может быть «впустую».
Неужели все это с островом, со спасением великих русских стариков оказалось бессмысленной затеей?! Может быть, действительно интеллигенцию невозможно спасти, если она сама не воспрянет твердостью духа?…
Дождаться бы зябкого ветра с моря, холодов, зримых признаков смерти природы и УМЕРЕТЬ ВМЕСТЕ С НЕЙ…
Все. Ушло желание жить. Хорошо бы умереть к концу декабря. Или к январю…
Но зачем-то привычно делал утреннюю зарядку.
Хозяйка «Амазоны» увидела, рассмеялась:
— Хочешь прожить дольше?
— Нет.
И не лгал — действительно хотел умереть. Но не в унизительной панике сердечного спазма, а как-нибудь иначе. Спокойнее. Хорошо бы — во сне.
— Если со мной что-нибудь произойдет, — сказал он хозяйке «Амазоны», — позвоните по этому телефону герру Альфреду Полякову. Он будет знать все, что нужно делать.
И передал испуганной гречанке клочок бумажки с номером телефона Альфреда.
Его здесь уже все знали — русский старик, который говорит по-немецки.
… В середине января, когда увидел в уже пустом, без воды, бассейне «Амазоны» осыпавшиеся красные лепестки больших цветов, сам позвонил на Микас-Айленд.
— Что слышно?
— Пока ничего, — тихо сказал Альфред в трубку. — Я звонил некоторым нашим приглашенным — и в Москву, и в Петербург, и в Новосибирск… Сидят на чемоданах, ничего не знают. А когда сами спрашивают у своих властей, то те отвечают, что тоже ничего не знают. И так далее…
— Как Пусси?
— Круглеет.
— То ли еще будет! — усмехнулся Мика.
И подумал: если Пусси родит, то он имеет право считать себя дедом? Нет, наверное… С точки зрения юридической — вряд ли.
— Может быть, ты вернешься? — спросил Альфред. — Нам тебя очень не хватает…
— Мне вас тоже.
— Я ведь знаю, где ты… Хочешь, я приду за тобой на катере? Я смогу быть у тебя через три часа. Я уже все рассчитал.
— Нет. Не нужно. Я очень устал. Я ничего не хочу.
— А если ты заболеешь? Если с тобой что-нибудь, не дай Бог, случится?!
— Тебе позвонят.
***Перевалил через февраль…
Ждал смерти как избавления. Избавления от страхов болезней и старческой немощи, от воспоминаний о прошлом…
А к марту, когда совсем измучился в ожидании завершения своей долгой и путаной жизни, на пятнадцать лет переживший средний возраст сегодняшнего российского мужика, когда у всех близких, кто когда-то шел рядом с ним от его детства, уже попросил прощения и, как ему пригрезилось, был прощен, вдруг заметил…
…крепенькие, тугие бутоны будущих больших красных греческих цветов…
…вдруг ощутил, что воздух вокруг него стал теплее…
…увидел свежую зелень листвы…
…а в бухточке уже не одинокий рыбачий ботик, а несколько!
И у причала уже пахло свежей краской — это по весне приводили прогулочные катера в веселый и зазывный вид…
Поплыли над Агия Пелагией запахи оживающих цветов и растений…
Уже промелькнули мимо него пара мотороллеров с почти взрослыми мальчиками и девочками…
И в старого Мику Полякова вместе с этой неожиданной греческой весной — он это почувствовал явственно и безошибочно — снова стала вливаться жизнь!
И ожидание смерти уступило обрушившемуся безумному ЖЕЛАНИЮ ЖИТЬ!!!
Ах, как похорошели некрасивые девочки — дочери хозяев «Амазоны»! А хозяин сам принес Мике в комнату свежий номер газеты «Московский комсомолец». И отказался брать за нее деньги. Только рассмеялся…
Целый теплый мартовский день Мика был в смятении — он понял, что хочет дождаться здесь нового курортного сезона — заказать вон в том ресторанчике (оказывается, он уже открыт со вчерашнего дня!) жаренную на гриле меч-рыбу, увидеть молодых и красивых женщин, услышать разноязычный говор детей со всего света…
…а может быть, даже пригласить их всех на свой остров, на Микас-Айленд!..
Дети… Какая превосходная идея! Если не приедут старики, которых он так хотел спасти, — так пусть это ляжет бесчестьем на совесть его безжалостной страны…
Мика все равно не сможет ее возненавидеть даже за это! Слишком большой пласт его жизни лежит в той неприветливой земле. Он туда просто больше никогда не вернется.
А остров… Ну что ж остров?… Из Микас-Айленда можно будет сочинить что-то типа маленького «Диснейленда» для ребятишек из бедных русских семей. И не только русских…
А в отличие от всех «Диснейлендов» в мире на Микас-Айленде для них все будет бесплатным!
Ибо никто так не нуждается в защите, как старики и дети…
С этими мыслями, ощущениями и ожиданиями он и заснул в своей комнате с белыми известковыми стенами, на жестком и толстом матрасе, лежащем на каменном пьедестале.
И снились Мике Полякову дикие молодые сны, в которых он был силен и прекрасен…
А утром он так и не проснулся.
***С самой высокой точки Микас-Айленда просматривался весь остров.
И все окружающее его Эгейское море.
Насколько видит человеческий глаз.
Насколько может ему помочь сильный морской бинокль.
… Был конец апреля. Было тепло и очень солнечно.
На слегка наклонной, большой, белой, с розоватыми прожилками мраморной плите, прогретой солнцем, были высечены всего четыре золотые буквы:
МИКА
И высечены они были на мраморе Микиным же почерком — так же, как он всегда подписывал свои рисунки.
Стоял у этой плиты высокий, по пояс обнаженный, мускулистый и бронзовый от загара Альфред, бережно придерживал очень красивую Пусси, которой удивительно шел широкий белый с золотыми прошивками греческий балахон — почти до пят, слегка скрывающий ее уже достаточно заметную беременность.
