Виктор Голявкин - Избранные
О л и м п и а д а В а с и л ь е в н а. Наболтал он тогда. Он всегда болтает, болтает, потом говорит: «И зачем я тогда болтал?»
М а м а. Чего болтал?
О л и м п и а д а В а с и л ь е в н а. По-вашему, он ничего не болтал? (Смеется). Вот видите, а он переживал.
М а м а. Что вы, Олимпиада Васильевна! Я просто вас не пойму. Вы меня расстраиваете…
О л и м п и а д а В а с и л ь е в н а. Зачем вам-то расстраиваться? Мне нужно расстраиваться. А вам нечего расстраиваться. Не забудьте привет Володе. Я очень прошу, не забудьте. И не расстраивайтесь…
М а м а. А вам-то чего расстраиваться, Олимпиада Васильевна?
О л и м п и а д а В а с и л ь е в н а (задумчиво). Когда началась война, мой Гоша отправил все вещи, всю мебель куда-то родным. Он боялся налетов. «Наш город будут бомбить в первый день!» — орал он. А вышло наоборот. Все вещи его там сгорели. Все шкафы разбомбили…
М а м а. Какая досада!
О л и м п и а д а В а с и л ь е в н а. Я не за вещи расстраиваюсь. Что мне вещи! Я за Гошу расстраиваюсь. Ну что за человек!
М а м а. Просто ошибся…
О л и м п и а д а В а с и л ь е в н а. Ошибся? Ах он ошибся? Она надевает перчатки.
— До свидания, Валентина Николаевна, — говорит она. — До свидания, дети. Привет от меня Володе.
28. Я ВСТРЕЧАЮ ДЯДЮ ГОШУ
Мы стояли на углу улицы. Дядя Гоша хлопал меня по плечу: — Вот так встреча! Давно не видать! Ты, Петро, не сердись, небось сердишься? Ты приходи. Я конфет дам.
— Я не сержусь, — говорю, — а конфет не хочу.
— Ну и не сердись. Мал еще сердиться. А я скоро, брат, катану!
— Как катанете?
— Не как, а куда. В бой, конечно, куда же еще! В бой пора, в бой! Ну как отец? Все воюет? Он боевой человек, боевой. Вояка! Ты письма-то пишешь отцу? Ты пиши ему письма. Отец ведь. Скажи: так, мол, и так, встретил Гошу… А мать как? Ничего, жива? Мда… Вот такие дела, а я скоро отправлюсь… Мы ведь с тобой мужчины. Защита отечества есть что? Есть священный долг. Не так ли? Мы понимать должны. А разве мы не понимаем? Мы все понимаем. И то, что отступают наши. И то, что германец давит. Когда я плавал на голубке «Куин Мери»…
— Это вы рассказывали, — говорю.
— Неужели рассказывал? Значит, запамятовал. Так вот. Долг есть долг. Мы должны выполнять свой долг. В бытность свою моряком помню случай… лианы, магнолии… то есть мы, значит, крепко застряли…
— Где застряли?
— Известно где, на мели, — где же можно застрять! — и ни с места. Тогда капитан говорит (старый волк был!): «Всю команду на мель!» — говорит. Ну, мы все вышли на мель. И стоим на мели. Все по горло в воде. А нужно сказать, вода — лед. «Толкать корабль!» — кричит капитан. И представьте себе, парень, мы взялись и поднажали как следует, и наш корабль пошел… Сила, брат коллектива! А если мы будем сидеть сложа руки, что будет? Что будет тогда, мой друг? Тем более если война. И защита отечества?
Все время он хлопал меня по плечу. Даже мне больно стало. Все хлопает, хлопает.
— Неправда, — говорю, — что большой корабль с мели столкнули. Разве такое может быть?
— Я разве сказал, что большой корабль? Кто сказал, что большой корабль? Корабль был небольшой, но порядочный. Ты мне, что, не веришь? Мал еще старшим не верить!
Я молчал.
— А у меня, брат, несчастье, — сказал вдруг он. — У меня большое несчастье.
— Слышал я про ваше несчастье.
— Ты слышал? Где ты слышал?
— Слышал, и все.
— Где ты мог слышать?
У него был испуганный вид.
— Все говорят, — соврал я.
— Не может быть!
Он сильно расстроился. Стал какой-то печальный. Мне даже его жалко стало.
— Никто не говорит, это я так.
Он на меня покосился и говорит:
— Как тебе не стыдно! Дурацкая привычка!
Мне совсем не было стыдно. Но я молчал. Я думал, если я буду молчать, он скорее кончит рассказывать. Я мог и так уйти, но как-никак он разговаривал.
— Мда… — сказал он задумавшись. Потом вдруг махнул рукой: — Ну, беги домой…
29. КАРНАВАЛ
В зале стоит наша елка — большущая, яркая. Занятий сегодня не было. Потому что вечером праздник — большой карнавал. У кого есть костюмы — наденут костюмы. У кого нет — так придут. Я люблю карнавал. Все вокруг ходят в масках, интересно! Только жалко, что редко бывает. Целый год ждать приходится.
Когда мы выходили из класса, Пал Палыч меня подозвал и сказал:
— У тебя, Петя, есть костюм?
— Нет, — говорю, — у меня нет костюма.
— Школа тебе даст костюм. Я там сейчас смотрел, есть чудесный костюм.
Я обрадовался! Еще бы! Мне школа даст костюм, и я приду в костюме!
— А какой, — говорю, — костюм?
— Костюм замечательный, — говорит Пал Палыч, — настоящего клоуна. И жабо и все такое.
— Какое жабо? — говорю.
— Ах, ты не знаешь, что значит жабо! Это, Петя, такой воротник, как у клоунов, да ты сейчас увидишь…
— Ой, — говорю, — я хочу жабо!
— Ну и чудесно! Пошли за мной.
Мы прошли с ним в кладовую. Пал Палыч выбрал костюм — вот это был костюм! Первым делом — колпак, весь в серебряных звездах. Вторым делом — штаны, не какие-нибудь штаны, а все в клетку, как будто бы шахматы. И еще куртка в красных кругах. И жабо. У меня прямо дух захватило, когда я жабо увидел. Вот это я понимаю — жабо! Хоть сейчас прямо в цирк выступать. Я цирк люблю. Люблю циркачей и военных! Даже трудно сказать, кого больше. Но циркачей я люблю, это точно. Когда вырасту — в цирк пойду, буду работать там клоуном. Буду знаменитый клоун. Как наш знаменитый Гормаз. Правда, он не совсем знаменитый. Ему весь цирк хлопает…
— Ну как? Не велик? — говорит Пал Палыч.
— Что вы, говорю, — как раз! — Я испугался, что вдруг он мне будет велик и мне не дадут его.
— Ну, я очень рад. Забирай свой костюм. Ты ведь знаешь, когда начало?
Конечно, я знал, когда начало. Как можно не знать!
Я забыл даже сказать спасибо.
Когда я надел дома костюм, и жабо, и колпак и стал смотреть в зеркало, я стал строить рожи, кривляться — и смотрел, смотрел на себя, удивляясь все больше, какие замечательные бывают на свете костюмы!
Я обедал в костюме. Даже колпак не снял, так в колпаке и обедал.
— Сними малахай-то свой, — сказала мама.
Она про колпак так сказала.
Я все быстро съел и колпак не снял.
Потом я вышел во двор. Мой костюм всех поразил. Правда, кто-то сказал из окна:
— Да ты что, одурел! Ведь зима на дворе!
Но я не обратил внимания. Мне совсем не было холодно. Я ходил, высоко подняв голову. За мной шли братья Измайловы. Весь двор смотрел на меня.
Я еще долго ходил бы. Не так уж мне холодно было. Но мама взяла меня за руку и притащила домой.
Весь день я не снимал костюм. Выступал перед мамой, кривлялся, прыгал через скамейку, снимал колпак и становился на голову. Что я только не делал!
В три часа я надел пальто, шапку, колпак взял под мышку и вышел.
У входа в школу надел маску. Никого еще не было. Я пришел раньше всех.
Я ходил по школе. По этажам, по всем лестницам, по пустым классам.
В одном классе была тетя Даша. Она убирала класс. Тетя Даша меня не узнала. Еще бы! Ведь я был в маске. Но костюм ей, наверно, понравился. Потому что она улыбнулась.
Я стоял и стоял в дверях. Может быть, что-нибудь скажет, похвалит костюм. Тогда тетя Даша сказала: «Иди, милый, отсюда, гляди, пыль какая…»
Я пошел в зал, где елка. Там уже было много ребят. Играл оркестр. Летел серпантин. Пели песни. Карнавал уже начался. Каких только костюмов не было! И Буратино с длинным носом, и три мушкетера, и Золушка, и Карабас Барабас, и казак в бурке. Правда, бурка была из картона, зато шашка что надо! Как настоящая шашка. Шашка тащилась по полу, а сам казак ходил осторожно, чтоб бурка с него не свалилась, он все поправлял ее. Потом в зал въехал конь со всадником. Я вовсю смеялся. Тем более что тот, кто был лошадью, вдруг маску снял и сказал: «Мне так не видно!» И мы все узнали Гришаткина. Вот так лошадь! А тот, кто сидел на Гришаткине, слез с него и говорит: «Эх ты, Колька, не мог потерпеть! Может быть, нам бы премию дали!» Но маску не снял, и мы его не узнали. Гришаткин встал и ушел, а всадник за ним пошел. Ну, смеху было!
Пал Палыч увидел меня и спросил:
— Ну как?
— Очень смешно, — говорю.
Кто-то сказал Пал Палычу:
— Подумать только: где-то война, а здесь все своим чередом…
Я пошел казака искать.
Народу еще прибавилось. Я не нашел его сразу. Вдруг слышу, кто-то зовет меня. Да это же сам казак!
Мишка, сын дядя Гоши! Я по голосу сразу узнал.
— Это ты? — говорит. — Ишь ты какой!
— Я, — говорю, — знаменитый клоун! Сын Горхмаза!
Он говорит:
— А я знаменитый казак! Ты мою шашку видел?
— А это видел? — говорю. — Жабо!
— Жабо?
— Вот именно, — говорю, — жабо, а не что-нибудь!
