Сара Уотерс - Нить, сотканная из тьмы
— В Миллбанке вечно такое болтают, — фыркнула мисс Крейвен.
Наверное, согласилась я. Свернув за угол, мы вошли в коридор, и я увидела эту Дауэс. Как и в тот раз, она сидела на солнышке, но теперь, опустив глаза, тянула нитку из спутанной пряжи.
— Вы позволите?.. — взглянула я на мисс Крейвен.
После унылого сумрака коридора беленые стены камеры, вспыхнувшие на солнце, показались ослепительными. Прикрывшись рукой, я зажмурилась и не вдруг сообразила, что Дауэс не встала и не сделала книксен, как другие узницы, не отложила работу, не улыбнулась и ничего не сказала. Она лишь подняла взгляд и посмотрела на меня с каким-то снисходительным любопытством, продолжая медленно перебирать моток грубой пряжи, словно четки, по которым отсчитывала молитвы.
Заперев решетку, мисс Крейвен удалилась, и тогда я сказала:
— Кажется, вас зовут Дауэс? Как поживаете?
Не отвечая, она лишь смотрела на меня. Ее черты были не столь правильны, как показались в прошлый раз, — чуть скошенным бровям и губам не хватало симметрии. В тюрьме обращаешь внимание на лица в плотном обрамлении чепцов, ибо платья женщин унылы и одинаковы. Замечаешь лица и руки. Изящные руки Дауэс обветрились и загрубели. Обломанные ногти были покрыты белыми пятнышками.
Она все молчала. Ее неподвижность и немигающий взгляд натолкнули на мысль, что она просто-напросто придурковата или немая. Я сказала, что приехала в Миллбанк познакомиться с заключенными и надеюсь, ей будет приятно поговорить со мной...
Собственный голос казался мне очень громким. Я представила, как он разносится по тихому коридору и узницы, оторвавшись от работы, поднимают головы и, наверное, усмехаются. Помню, я отвернулась к окну, а затем кивнула на солнечные блики, скользившие по белому чепцу и кривобокой звезде на рукаве девушки:
— Любите солнышко?
— А что, нельзя? — тотчас ответила она. — Надеюсь, дозволительно получить кроху тепла и света? Бог свидетель, как их не хватает!
От горячности ее тона я заморгала и растерянно потопталась на месте. Оглядевшись, я заметила, что стены уже не слепят, солнечное пятно съеживается и камера становится сумрачней и промозглей. Солнце неумолимо съезжало за тюремные башни. Неподвижная и безгласная, точно столбик солнечных часов, узница вынуждена смотреть, как с каждым днем оно скрывается все раньше и раньше. Круглый год добрая половина ее обители пребывает во мраке, точно обратная сторона Луны.
Эта мысль лишь усугубила неловкость от того, что я стою перед Дауэс, когда она продолжает дергать пряжу. Я подошла к ее койке и потрогала свернутый тюфяк. Если мне любопытно трогать ее вещи, заметила девушка, лучше взять что-нибудь другое — миску или кружку. Тюремные правила предписывают держать постель свернутой. Ей бы не хотелось после моего ухода заново все укладывать.
Я тотчас убрала руку.
— Конечно-конечно, — сказала я. — Простите.
Дауэс опустила взгляд к деревянным спицам. Я поинтересовалась, над чем она трудится, и девушка равнодушно подняла с колен блеклое вязанье:
— Солдатские чулки.
Говорила она хорошо. Я даже вздрагивала, если она вдруг запиналась на слове, что происходило с ней гораздо реже, чем с Эллен Пауэр или Кук.
— Кажется, вы здесь уже год? — спросила я. — Знаете, вы можете отложить работу, пока разговариваете со мной, мисс Хэксби разрешила. — (Дауэс опустила вязанье, но продолжала тихонько дергать пряжу.) — Стало быть, вы здесь год. Каким он вам показался?
— Каким? — Изгиб ее рта стал круче. Она огляделась и спросила: — А каким он показался бы вам, как вы считаете?
Вопрос застал меня врасплох — я теряюсь от него и сейчас! — и я замешкалась с ответом. Потом вспомнила нашу беседу с мисс Хэксби и сказала, что, вероятно, мне было бы тяжело, но, памятуя о своем дурном поступке, я бы, наверное, радовалась одиночеству, чтобы прочувствовать свое раскаяние. И обдумать дальнейшее.
— Дальнейшее?
— Как стать лучше.
Она молча отвернулась, чему я весьма порадовалась, ибо мне самой собственные слова показались пустышкой. Тускло-золотистые завитки на ее загривке были светлее локонов Хелен, и я подумала, как красиво смотрелись бы ее волосы, если их хорошенько вымыть и уложить. Солнечное пятно вновь разгорелось, но продолжало беспощадно уползать, как одеяло с озябшего сони, разметавшегося в тревожном сне. Девушка подставила лицо теплому лучу.
— Не хотите немного поговорить? — спросила я. — Может быть, это вас утешит.
Она молчала, пока не исчез солнечный квадратик. Затем мгновенье безмолвно меня разглядывала, а потом сказала, что мое утешение ей не требуется. Мол, имеются «свои утешители». И потом, с какой стати ей что-то рассказывать? Разве я поведаю о своей жизни?
Она пыталась говорить твердо, но не сумела: голос ее задрожал, выдав не высокомерие, а браваду, за которой пряталось обыкновенное отчаяние. Заговори я ласково, и ты расплачешься, подумала я. Однако я не хотела ее слез и постаралась придать своему тону максимальную живость. Что ж, сказала я, мисс Хэксби запретила обсуждать целый ряд тем, но, как я поняла, моя персона в сей перечень не входит. Если интересно, могу подробно о себе поведать...
Я назвалась и сказала, что живу в Челси на Чейни-уок. У меня женатый брат и сестра, которая вскоре выйдет замуж, а сама я не замужем. Сон мой плох, и потому я долго читаю, или пишу, или стою возле окна и смотрю на реку. Я изобразила задумчивость:
— Ну, что еще? Пожалуй, и все. Не так уж много...
Прищурившись, Дауэс смотрела на меня. Наконец отвела взгляд и улыбнулась. Зубы у нее ровные и очень белые — как пастернак, по выражению Микеланджело, но губы шелушатся и обкусаны. Она заговорила естественнее: спросила, как давно я стала Гостьей и зачем взялась за это дело. Для чего ездить в Миллбанк, когда можно бездельничать в своем доме в Челси...
Вы полагаете, дамам следует жить в праздности? — осведомилась я.
На моем месте она бы уж точно лентяйничала, ответила Дауэс.
— О нет, вы бы не стали, будь и впрямь схожи со мною! — сказала я.
Вышло громче, нежели я хотела; Дауэс моргнула. Наконец она отложила вязанье и пристально на меня посмотрела; мне даже захотелось, чтобы она отвела свой неподвижный взгляд, ибо от него становилось как-то тревожно. Дело в том, что праздность не по мне, сказала я. Два праздных года были так пусты, что сделали меня «совсем больной».
— Вот мистер Шиллитоу и посоветовал мне приезжать сюда. Он старый друг моего отца. Навестив нас, он заговорил о Миллбанке. Рассказал о здешней системе, о Гостьях, и я подумала...
Что же я подумала? Под взглядом Дауэс я и сама не знала. Я отвернулась, но все равно его чувствовала. А потом она очень спокойно сказала:
![Жюль Верн - Миссис Брэникен [Миссис Бреникен]](/uploads/posts/books/28259/28259.jpg)
![Жюль Верн - Миссис Брэникен [Миссис Бреникен]](/uploads/posts/books/28288/28288.jpg)
