Анна Гавальда - Утешительная партия игры в петанк
Она спотыкается, а он, он говорит ни к кому не обращаясь. Говорит в темноту.
Говорит для нее, для себя, для опавших листьев, для звезд:
— Ну вот… все кончено.
Вернувшись на кухню, рвет письмо и выбрасывает его в мусорное ведро. Отпускает педаль, крышка захлопывается, и ему кажется, что он вовремя успел закрыть ящик Пандоры. И раз уж оказался перед раковиной, кряхтя умывается.
Возвращается к остальным, к жизни. Ему уже лучше. Все кончено.
***
А сколько длится ощущение свежести от холодной воды на уставшем лице?
Двадцать секунд?
И все сначала: взглядом находит свой бокал, осушает залпом, наливает снова.
Садится на диван. Приваливается к своей спутнице, она дергает его за полу пиджака.
— Эй, ты… Будь со мной поласковее, ты… — предупреждает он ее, — а то я уже хорош…
Ее это вовсе не забавляет, скорее раздражает и напрягает. Он как будто трезвеет.
Наклоняется, кладет руку ей на колено и, снизу вверх заглядывая в глаза, спрашивает:
— А ты знаешь, что однажды умрешь? Знаешь это, радость моя? Что ты тоже сдохнешь?
— Он и впрямь перепил! — возмущается она, силится рассмеяться, потом спохватывается:
— Встань, пожалуйста, мне больно.
За столом замешательство, Мадо бросает вопросительные взгляды на младшенькую, та делает ей знак, чтобы она продолжала пить свой кофе как ни в чем не бывало. Не волнуйся, мама, я тебе потом объясню. Месье Казачок отпускает очередную остроту, которой никто не слышит, провинция начинает волноваться.
— Ладно, — вздыхает Эдит, — мы, пожалуй, пойдем… Бернар, будь добр, позови детей…
— Отличная идея! — не унимается Шарль, — и это все не забудьте погрузить в джип! А, мой чемпион? У тебя ведь теперь прекрасный джип? Я видел… Затемненные стекла и все такое…
— Шарль, прошу тебя, это уже не смешно…
— Со мной всегда не смешно, Эдит, ты же знаешь…
Он встает с дивана и, подойдя к лестнице, кричит:
— Матильда! К ноге!
Потом поворачивается к изумленному жюри:
— Без паники. У нас такая игра…
Неловкое молчание прерывается неистовым тявканьем.
— Что я вам говорил…
Разворачивается, придерживаясь за латунный набалдашник перил, и обращается к виновнице торжества:
— Несносная девчонка, это верно, особенно сейчас, но знаешь что? Это единственная радость, которую ты мне подарила…
— Кончай. Поехали домой, — не выдерживает Лоранс, дай мне ключи от машины. Я не позволю тебе сесть за руль в таком состоянии.
— И это правильно!
Застегивает куртку и роняет голову на грудь:
— Спокойной ночи всем. Я умер.
4
— Как? Что случилось? — сразу спрашивает Мадо.
— Больше я ничего не знаю… — отвечает Клер, оставшаяся помочь.
Отец входит на кухню со стопкой грязных тарелок в руках.
— Что тут еще происходит, в этом сумасшедшем доме? — вздыхает он.
— Наша бывшая соседка умерла…
— Кто на этот раз? Мамаша Вердье?
— Нет. Анук.
Ох, какими тяжелыми вдруг стали тарелки… Поставив их на стол, он присел рядом.
— Когда?
— Мы не знаем…
— Несчастный случай?
— Я же говорю, не знаем! — раздраженно отвечает его жена.
Молчание.
— Ей же было не так много лет…
— Шестьдесят три, — шепчет ее муж.
— Ох… Это невозможно. Только не она. В ней всегда было столько жизни, чтоб вот так вот взять и умереть…
— Может, рак? — предполагает Клер.
— Мда, или…
Глазами мать указывает на пустую бутылку.
—Мадо… — обрывает он ее, нахмурив брови.
— Что Мадо? Что Мадо? Ты прекрасно знаешь, что она пила!
— Она так давно переехала… Мы не знаем, как она жила потом…
— А тебе бы только ее защищать!
Мадо вдруг так разозлилась. Клер подозревала, что знает не все, но и подумать не могла, что они до сих пор не успокоились…
Она, Шарль, теперь и их отец… Игра на выбывание… или на выбивание? Неплохая партия в кегли…
Ох… Как же это было давно… А оказывается, вовсе нет… Шарль сам не свой и ты, папа… Никогда не видела тебя таким старым, как сейчас, под этой лампой. Тебя таким…
Анук… Анук и Алексис Ле Мен… И когда же наконец вы оставите нас в покое? Эй, вы оба, полюбуйтесь… После вас здесь мертвая земля, пустыня…
Ей вдруг страшно захотелось плакать. Прикусила губу и встала доложить посуду в посудомоечную машину.
Ну все. Теперь проваливайте! Прочь отсюда.
Лежачего не бьют.
— Мам, передай бокалы…
— Не могу поверить.
— Мам… Ну хватит, стоп. Она умерла.
— Нет. Она не могла…
— Чего не могла?
— Такие, как она, не умирают…
— Еще как умирают! Сама видишь… Давай, помоги мне, а то мне тоже надо ехать…
Молчание. Гул посудомоечной машины.
— Она была сумасшедшая…
— Я пошел спать, — объявляет отец.
— Да, Анри! Она была сумасшедшая!
— Я просто сказал, что иду спать, Мало… — устало отвечает он, обернувшись.
— Знаю я, о чем ты думаешь!
На мгновение она замолчала, потом продолжила бесцветным голосом, глядя куда-то вдаль, за окно, на тень, ушедшую в мир иной, не заботясь о том, что ее могут услышать:
— Как-то раз, я помню… Это было в самом начале… Я ее едва знала… Я подарила ей растение… какой-то цветок в горшке, уже не помню… Кажется, хотела отблагодарить за то, что они так часто приглашают Шарля… Ничего особенного, обычный цветок, должно быть, купила его на рынке… А через несколько дней, нежданно-негаданно она вдруг позвонила в дверь. Она была вся на взводе, пришла вернуть мой подарок и буквально совала его мне в руки.
«В чем дело? — заволновалась я, — что-то не так?» «Я… я не могу держать его у себя, — бормотала она, — он… Он умрет…» А сама белая, как полотно. «Но… почему вы так решили? Он в полном порядке!» «Нет-нет, смотрите… Несколько листочков пожелтели, вон там, видите?» Она вся дрожала. «Да ладно вам, — засмеялась я, — это нормально! Оборвите их, и все!» И тут, как сейчас помню, она разрыдалась, оттолкнула меня и поставила горшок у моих ног.
Ее невозможно было успокоить.
«Извините. Извините. Но я не могу, не могу им заниматься, — всхлипывала она, — понимаете, у меня нет сил… Это выше моих сил… Людьми, да, детьми, пожалуйста… И даже им я зачастую ничем не могу помочь, и они все равно уходят, вы понимаете… Но тут, когда на моих глазах загибается еще и этот цветок, я…» Она залилась слезами. «Я не могу… Не заставляйте меня… Потому что… потому что это не так важно, понимаете… Да? Это ведь все не так важно?»
