Сара Райнер - Один момент, одно утро
– Дорогая, – говорит мама, – знаю, что поздновато спохватилась, но я звоню, чтобы узнать: не смогла бы ты приехать в выходные? Будут дядя Пэт и тетя Одри, и им бы очень хотелось тебя увидеть.
«Ой, только не это», – думает Лу. Она любит тетю Одри, сестру матери, но дядю Пэта выносить почти так же трудно, как и маму. К тому же у нее свои планы на выходные.
Но мать тараторит дальше, не давая вставить ни слова:
– Ты знаешь, дядя Пэт в последнее время не совсем здоров…
Конечно, Лу знает, как она может не знать? Дядя Пэт страдает болезнью Крона[8] почти с тех пор, как Лу его помнит, а недавно его состояние особенно ухудшилось. Она также знает, что мама пользуется дядиной болезнью, чтобы манипулировать дочерью, заставлять делать то, что ей нужно, но в своих манипуляциях мать напоминает паровой каток, который расплющивает все на своем пути.
– Ну, сейчас ему снова лучше, после того, как пролежал несколько недель. Так что можешь представить, тете Одри отчаянно хочется куда-нибудь выйти. Она целую вечность просидела в этом маленьком бунгало…
Лу содрогается от этой жуткой мысли и сочувствует тете Одри.
– …И конечно, я пригласила их к себе. Они придут, как только смогут, как только я освобожу для них комнату к выходным.
Мама Лу живет в деревне, в большом доме близ Хитчина, в котором сдает комнаты.
– Дело в том, что…
Лу собирается с духом, хотя уже знает, какая сейчас последует реплика. Ну, конечно:
– …Я вряд ли справлюсь с ними обоими одна.
И она наносит еще один удар, чтобы убедиться, что Лу повержена и уже не встанет.
– С моим бедром мне трудно ходить по магазинам, показывать им окрестности, развлекать.
Ерунда, думает Лу. Когда она решает сдать комнаты, никакое бедро ее не останавливает. Готовить английский завтрак, стелить постели, храбриться – с незнакомыми это куда труднее, чем с дядей и тетей Лу. Странно: когда дело касается денег, мама со всем прекрасно справляется.
А из трубки льется:
– Вот я и подумала, что ты могла бы приехать – тебе ведь не так далеко, верно, дорогая? Хорошо бы ты приехала в четверг после работы. Ты можешь сесть на поезд из Хаммерсмита до Кингс-Кросса, а оттуда приехать сюда.
Если бы Лу не привыкла к подобному, она бы не поверила – мать действительно хочет заарканить не на два дня, а на целых три. «А как же моя сестра? – в ярости думает она. – Джорджия не может помочь?» Но Лу знает, что нет смысла спорить. У младшей сестры муж и дети, и мама никогда не просит у нее и четверти того, что требует от Лу.
– Мам, – наконец, говорит она, понимая, что пустой разговор подходит к концу, так как мать уже высказала свою настойчивую просьбу, скорее даже требование, – ты слишком поздно мне сообщила, у меня уже планы на выходные.
Это правда: прежде всего, по утрам в пятницу она играет в теннис, потом помогает в местной ночлежке для бездомных, а в субботу ее пригласили на день рождения.
– Правда? Так жаль. Ну, что ж, если ты так занята… – Следует пауза, но можно догадаться, что мать разочарована.
– Дай подумать. Я посмотрю, что можно сделать.
Снова молчание. Лу знает, что мама ждет, когда она снова заговорит – искусная тактика, рассчитанная на то, чтобы добиться своего.
– Может быть, я смогу ненадолго заехать, – наконец, уступает Лу.
Вина, чувство вины! Лу в ярости. Она знала, что сдастся, она всегда сдается.
– Хорошо, дорогая, конечно, три дня было бы лучше. Ну, не буду настаивать.
«Как великодушно с твоей стороны», – думает Лу.
И тут раздается стук в дверь. Следующий ученик.
– Слушай, мама, мне пора заканчивать разговор.
– Конечно, конечно, хорошо. Но Лу…
– Что?.. – Она старается не выдать нетерпения.
– Ты вечером мне сообщишь? Просто если ты не сможешь, мне придется отменить их визит. А будет нехорошо, если я сообщу им об этом слишком поздно.
«ПОШЛА ТЫ К ЧЕРТУ!», – думает Лу, но вслух произносит:
– Да, конечно, – и кладет трубку.
Она так зла и чувствует себя такой обиженной, что ее колотит. Такой матери – вечно что-то требующей, поглощенной собой, такой ограниченной – что же удивляться, что Лу никогда честно не говорила ей о своей сексуальной ориентации?
12 ч. 06 мин.
Больница – лабиринт коридоров и палат, пристроек и временных помещений. Карен и Анна не в том состоянии духа, чтобы разобраться в указателях. Они направляются в палату экстренной помощи, но когда добираются туда и спрашивают, им велят подождать. В конце концов, появляется дружелюбная медсестра.
– Кто-то из вас миссис Финнеган? – спрашивает она.
Карен кивает.
– Вашего мужа положили в смотровую комнату. Если хотите, я провожу вас туда.
– Пожалуйста, – говорит Анна.
Они следуют за дамой, энергично выстукивающей каблуками по застеленным линолеумом лестничным пролетам и бесконечным коридорам и в итоге оказываются у дверей с надписью «МОРГ». Все это кажется ужасным, бесчеловечным.
Медсестра звонит, и их впускают.
– Это миссис Финнеган, – говорит она человеку в белом халате.
– Мистер Финнеган в смотровой комнате, – говорит он. – Но подождите секунду. – Он открывает шкафчик и достает большой мусорный мешок. – Кто из вас миссис Финнеган?
– Я, – говорит Карен.
– Это личные вещи вашего супруга.
– О, спасибо.
Она заглядывает внутрь.
– Это в основном одежда. И его портфель.
– Хорошо.
– Если хотите, я провожу вас, – говорит медсестра и ведет их ко второй двери.
Она открывает ее, и они входят.
Саймон лежит на спине, сложив руки на белом хлопковом одеяле. Анна замечает, что на нем больничный халат. Свет проникает через окно, прикрытое жалюзи; рейки жалюзи повернуты так, чтобы можно было видеть, но освещение не слишком яркое.
– Пожалуйста, можете оставаться здесь, сколько хотите, миссис Финнеган, – говорит медсестра.
– Правда?
Анна удивлена. Она думала, что время будет ограничено.
– Да, – заверяет их медсестра. – Насколько я понимаю, смерть вашего мужа наступила внезапно?
Карен снова кивает.
– Некоторым помогает, если они какое-то время остаются у тела родственника. В самом деле, торопиться некуда. Можете оставаться несколько часов, если хотите.
– Спасибо, – благодарит Карен.
Медсестра оборачивается к Анне:
