Харуки Мураками - Охота на овец
– Но это везде так!
– Да я понимаю. И даже понимаю, что без этого – никуда. Но раньше было все-таки... веселее.
– «Дольше живу – и все выше тени невидимых стен у моей тюрьмы...» – пробормотал я себе под нос.
– Это что такое?
– Так, ерунда, – сказал я. – Ну-ну, и что же?
– А то, что сейчас у нас – сплошное выколачивание денег. Мы просто эксплуататоры, кровососы – и ничего больше.
– Эксплуататоры? – удивившись, я посмотрел на него. Между нами было расстояние в пару метров; он сидел на стуле, и его голова находилась выше моей сантиметров на двадцать. За его головой висела картина. То было какая-то новая, не виданная мною ранее черно-белая литография, изображавшая рыбу с крыльями. Судя по морде, рыбе было не особенно радостно от наличия крыльев у себя на спине. Видимо, она плохо понимала, как ими пользоваться. – Кровососы?... – переспросил я, на этот раз самого себя.
– Они самые.
– Ну, и чью же кровь мы сосем?
– Да всех вокруг понемногу!
Кисти его рук находились как раз на уровне моего взгляда. Задрав ноги и скрестив их на спинке небесно-голубого дивана, я неотрывно следил за танцем ручки у него на ладони.
– Как бы там ни было, разве ты не видишь, что мы изменились?
– Все по-старому. Никто не менялся, и ничто не менялось...
– Ты что, на самом деле так думаешь?
– Да, я так думаю. Никакой эксплуатации не существует. Это все детские сказки.
Ты же, я надеюсь, не веришь, что дудками Армии Спасения можно и впрямь спасти белый свет? Не придумывай то, чего нет!...
– Ну, ладно – может, я напридумывал лишнего... – вроде как согласился он. – На прошлой неделе ты – вернее, мы оба – сочиняли текст рекламы про маргарин. Надо сказать, отменная получилась реклама. Отзывы были самые положительные. Но ты мне скажи: сколько раз за последние годы ты лично ел маргарин?
– Ни разу. Терпеть не могу маргарин.
– Вот и я ни разу. В этом-то все и дело! Раньше мы, по крайней мере, работали от чистого сердца, верили в то, что делали, за это и уважали себя. А сейчас? Засоряем мир всяким дерьмом – словами без сути и смысла...
– Маргарин, между прочим, – полезный для здоровья продукт. И жиры в нем – исключительно растительные, и холестерина до крайности мало. Старческие болезни от него не развиваются, а в последнее время, говорят, даже вкус стал совсем не плохой... И стоит дешево. И хранится долго...
– Вот и жри его сам!
Я откинулся вглубь дивана и медленно потянулся всем телом.
– Да не все ли равно? Едим мы с тобой этот маргарин или нет – в конечном счете, разницы-то никакой! Переводить дежурную белиберду или сочинять рекламную фальшивку про маргарин – по сути, одно и то же занятие! Да, мы засоряем мир бессмысленными словами. Ну, а где ты их видел – слова, имевшие смысл?... Брось ты, ей-Богу: не бывает ее, работы от чистого сердца. Нигде ты ее не найдешь. Это все равно, что пытаться дышать от чистого сердца или мочиться от чистого сердца в сортире!
– Все-таки раньше ты был как-то... невиннее.
– Возможно, – сказал я и затушил в тяжелой пепельнице сигарету. – «В одном невинном городишке один мясник невинный жил. Он на невинные котлетки невинных телочек рубил»... Конечно, если ты думаешь, что надираться виски с утра пораньше – занятие вполне невинное, то можешь продолжать сколько влезет! Тишина затопила комнату. В долгой паузе раздавалось лишь мерное клацанье авторучки о деревянный стол.
– Извини, – не выдержал я. – Я не хотел с тобой так разговаривать.
– Да все в порядке, – сказал мой напарник. – Может, здесь ты как раз и прав...
Звонко щелкнув, отключился перегревшийся кондиционер. Стоял тихий полдень. Такой тихий, что делалось жутко.
– Возьми себя в руки, – сказал я. – Ты посмотри, сколько всего мы уже добились – только своими силами! Никому не должны – и нам никто не должен... И уж, по крайней мере, в нашем деле больше здравого смысла, чем у этого сброда карьеристов, чья задница всегда прикрыта, а жизнь – от должности до должности, и которые ничего не умеют, кроме как разваливаться в креслах с самодовольными мордами...
– Мы же были друзьями, так ведь?...
– Мы и сейчас друзья, – сказал я. – Всю дорогу вместе прошли, друг за друга цепляясь.
– Мне так не хотелось, чтобы вы разводились.
– Знаю... – ответил я. – Но, может, все-таки объяснишь мне насчет овец?
Он кивнул, отправил ручку обратно в карандашницу, потер пальцами веки – и начал:
– Человек этот появился сегодня в 11 утра...
2
ПОЯВЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА СО СТРАННОСТЯМИ
Человек этот появился в 11 утра. В таких маленьких фирмах, как наша, время суток под названием «одиннадцать утра» бывает двух разновидностей. Либо это – капитальная запарка, либо – капитальное безделье; чего-то среднего не дано. Или мы бестолково суетимся и бегаем, в делах по самые уши, – или так же бестолково клюем носами и досматриваем утренние сны. Что же касается «дел средней важности», если такая штука вообще бывает, то их всегда очень удобно выполнить «как-нибудь после обеда».
Человек этот появился утром именно второй разновидности. Утру, случившемуся в тот день, можно смело ставить памятник Классического Безделья. Всю первую половину сентября мы вкалывали как ненормальные; но лишь только заказ был выполнен, жизнь в конторе остановилась. Трое, включая меня, взяли неиспользованные летние отпуска с опозданием на месяц; всем же остальным работы только и оставалось, что с утра до вечера затачивать карандаши. Мой напарник выскочил снять денег в банке; другой сотрудник убивал время, слушая свежие пластинки в демонстрационном зале музыкального магазина напротив; и только девочка-секретарша, оставшись одна в опустевшей конторе, изредка отвечала на телефонные звонки да листала «Прически осеннего стиля». Дверь в контору он отворил без единого звука – и так же беззвучно затворил ее за собой. При этом его бесшумные движения вовсе не выглядели нарочитыми. Напротив, все в нем казалось обычным и очень естественным. Настолько обычным и настолько естественным, что девочка-секретарша не сразу осознала сам факт его появления в конторе. Когда она поняла это, он уже стоял прямо перед ее столом и взирал на нее сверху вниз.
– Если это возможно, мне хотелось бы поговорить с кем-нибудь из начальства, – произнес человек. Сказано это было тоном, с каким смахивают перчаткой невидимую пыль со стола.
Девочка никак не могла сообразить, что, вообще говоря, происходит. Подняв голову, она уставилась на незнакомца. У того был слишком проницательный взгляд, чтобы оказаться заурядным клиентом. Для налогового эксперта он был слишком хорошо сложен, для полицейского – выглядел слишком интеллигентно. Никаких других профессий ей вспомнить не удавалось. Точно известие о какой-то неотвратимой беде, человек этот возник неизвестно откуда и стоял теперь прямо перед ее глазами.
