Федор Чернин - Вячик Слонимиров и его путешествие в непонятное
— Может, вы просто по ошибке попали не в то измерение?
— Может быть. — Гульнара задумалась, прежде чем ответить. — Может, это случилось, когда мы летели из Рима в Нью-Йорк, или еще раньше потерялись по дороге. Потом я тут в школе училась, в колледж пошла, на работу устроилась. Это я уже потом поняла, что Америки на самом деле нет, есть только мечта о ней, и когда она реализуется, то перестает существовать.
— Знаешь, одна моя знакомая недавно вернулась из Италии в большом потрясении. Она никогда нигде не была, потому что из своей Махачкалы прилетела прямо в Нью-Йорк. Она была поражена тем, что есть, оказывается, другая заграница, именно такая, как на картинках, а она-то уже начинала серьезно сомневаться и думать, что Заграница, о которой мечталось, — это и есть наши зассанные Бруклин и Бронкс…
— Так она же в отпуск ехала, а не в эмиграцию…
— Это точно. Возможно, что, реши она там остаться, для нее и Венеция стала бы дырой…
— Конечно. У нас как раз и была другая Италия — комнатка в коммуналке, прямо как в Харь… то есть в Москве. И рынок Американо. У некоторых, правда, было море в Ладисполи, Остии и Санта-Маринелле, но мы с родителями жили в Риме. Родители все время ссорились, бабушка болела, на улицу меня одну не выпускали. Мы даже на экскурсию никуда не съездили, зачем-то все деньги экономили, консервы жрали, папка курил вонючие советские папироски, так что на него оборачивались прохожие.
— Может, тебе так кажется потому, что ты по-настоящему никогда нигде не была? Ведь есть, например, Калифорния, это как раз та самая Америка, что на картинках. Я знаю, я там бывал. Снаружи, во всяком случае, там гораздо больше того, о чем мы мечтали, как раньше представляли себе эту самую кайфовую жизнь — улыбки людей, загорелые девушки, золотые пляжи, морские пейзажи…
— Подумаешь, — почему-то нахмурилась Гульнара, — и у нас тоже есть морские пейзажи.
— Именно, хотя, не побывав здесь, никогда не представишь себе Нью-Йорк приморским городом. А ведь летом Нью-Йорк, Бруклин во всяком случае, превращается в совершенно южный город, типа Сочи, то же море, шашлычные под открытым небом, и люди все наши. А в Калифорнии — наоборот. Оказалось, что пейзажи есть, пляжи есть, а купаться нельзя — вода слишком холодная. То есть, понимаешь, опять обманули. Но это уже так называемый обман второго порядка, когда картинка есть, как обещали, а содержания нет. Понимаешь? Впрочем, тебе не с чем сравнивать. Ведь в Харь… то есть — извини — в Москве нет моря. А больше ты нигде не была.
— Не я одна так думаю. — Гульнара надулась и даже как бы фыркнула. — Нет никакой Калифорнии, и Америки тоже нет! Точнее есть, но какая-то не такая…
— Верно, но, с другой стороны, откуда мы знаем, как должно быть? Ведь мы представляем этот мир по картинкам, по рассказам друзей и по телевизору. А это, действительно, чистое зазеркалье, вокруг одни отражения. С другой стороны, ты можешь передвигаться туда-сюда, поехать в ту же Калифорнию… Значит, у тебя есть хотя бы относительная свобода?
— Какая же это свобода, если надо каждый день ходить на работу, а отпуск всего две недели? А знаешь, сколько я за квартиру плачу? Вот именно. Так куда я денусь? Относительно твоего положения это, может быть, и свобода, а вообще, эта свобода-несвобода — это такая же фикция, как и все остальное. Одно слово дыра. Кстати, не обязательно черная, для кого-то, может быть, серо-буро-малиновая, в крапинку. А для негров, наоборот, — белая, по контрасту. И ее тоже каждый устраивает так, как себе представляет.
— Конечно, а как же иначе? Дыра-то, извини, твоя.
— Когда мне в первый раз Сарафанов объяснял, я вроде все поняла, но сейчас много забыла: формулировки там, цифры всякие, выкладки…
— Ты тогда была девушкой?
— Да…
— Понимаю…
— Он тогда говорил, что у каждого есть свое Зазеркалье, и если мы встретились именно здесь, значит, мы созданы друг для друга. Я ему тогда поверила, но теперь я уже не маленькая и знаю, что у каждого есть своя черная дыра. Для каждого она имеет свой вид и масштаб, сужается до размеров комнаты или квартиры, для других расширяется до целой страны, но им в ней тесно, потом Земной шар, Солнечная система, Вселенная и так далее…
— И все это соответствует субъективным степеням свободы…
Нет, не с этого надо начинать.
Ну, это как раз не новость, думал Вячик, чем не другая черная дыра тот знакомый ему мир, где находились Арик Пицункер, Коша и остальные его знакомые и где до последнего времени протекала его собственная жизнь? Такая же, в сущности, только раздвинутая до пределов… Чего? Большого Нью-Йорка? Восточного побережья США? Американского континента в целом? Земли в иллюминаторе? Или, вообще, человеческого житья-бытья? Ну, а если, как это в последнее время стало модно считать, все вокруг действительно всего-навсего сон — то коллективный он или личный, и если личный, то чей — мой, Сарафанова, Кошин или, может, Пицункера? Кто отразился в моем зеркале? Я? Или это мое отражение смотрит на меня оттуда, надменно полагая, что именно оно и есть настоящее, а сам Я (Вячик Слонимиров) — только отражение в нем? И кто бы мог мне все это раз и навсегда объяснить?
— Но ведь Зазеркалье бывает только в сказках, а черные дыры — только в космосе?
— Сарафанов говорит… («Все у нее Сарафанов на уме! — с тоскою подумал Вячик. — Тоже мне, властитель дум! Заморочил девчонке голову солипсизмом!»)… — что отражения, как и черные дыры, могут возникать не только в зеркале, но и в любой точке пространства, в твоем подъезде, в квартире или прямо у тебя в голове. Но это воспринимается только внешним наблюдателем…
— А откуда у вас продукты, вещи и… все остальное?
Гульнара оживилась:
— С этим у нас как раз все в порядке. По приезде мы одно время питались одними аспарагусами. Знаешь, такие серенькие, с ушками и зеленым хвостом?
— Да, это те, которые одни из всех грызунов считаются кошерными, даже по самым строгим стандартам. У них только хвосты съедобные. Говорят, в России из них еще делают варежки…
— Так вот, мы питались одними аспарагусами. Папке уже надоело на них охотиться, потому что они юркие, а на одну тарелочку хвостов приходится отстреливать штук пятнадцать…
Вдали послышался неопределенный рокот, стены слегка завибрировали.
— Слышишь, это очередная модуляция. Наверное, новая коллекция в каком-нибудь бутике.
— А ты не знаешь, кому-нибудь удавалось выбраться отсюда? — выждав приличествующую моменту паузу, спросил Вячик.
— А ты что, уже уходить собрался? — Гульнара с хитрым прищуром посмотрела на него, улыбнулась, качнулась в кресле сначала в одну, а потом в другую сторону. — Тут многие говорят о том, что хотели бы выбраться. Просто начать все сначала, с чистого листа. В другом городе, в другой стране, в другом параллельном измерении. Как бы перевести часы на полжизни назад. Однако в конце концов все это так и остается темой для разговоров. Потому что отсюда можно только на Марс, и никто не знает, зачем по большому счету это надо, и что там делать, даже если, предположим, кому-то и посчастливится. На практике все это выглядит довольно убого. Те, к примеру, про кого говорят, что они возвращаются в Россию и приобретают престижные должности, на самом деле садятся на автобус В-68, который идет в Боро-Парк, и там исчезают. И из них потом делают кошерную колбасу. А воображают себе! Я, например, никому не завидую и никуда не хочу, мне и тут неплохо.
— Хорошо, если не хочешь об этом говорить, мне придется применить старинный способ…
— Будешь меня пытать? — Она облизнула губки и вызывающе уставилась на Вячика. На глазах у нее обнаружилась поволока…
— Нет. Устрою для себя пробный ящик.
Как было сказано, в юности наш герой был изрядным книгочеем, к тому же отличался усидчивостью и пропускал через себя все, что попадало в руки, в букинистическом, понятно, плане. Таким образом, Вячик вычитал, в частности, что был такой ученый Торндайк, в свое время занимавшийся способами решения задач и сформулировавший теорию, известную теперь под названием «Метод проб и ошибок». Именно это он хотел рассказать Гульнаре.
— Ты прям как Сарафанов, такой же заумный, — заметила девушка с разочарованием, когда он закончил рассказ.
— Иногда просто замечаешь, что становишься худшей версией самого себя. Происходит это обычно под влиянием неблагоприятных обстоятельств. Это не значит, однако, что ты не можешь вернуться и снова стать своей лучшей версией. Если не затягивать, конечно, иначе… — Вячик понимал, что его снова заносит не туда. Совершенно разучился говорить с девушками нежного возраста. Гуля спасла ситуацию:
— Да ладно, не парься. Вообще-то ты симпатичный…
— И ты симпатичная…
— То-то. А то заладил, как Сарафанов. Тот тоже все: «Фибоначчи, Фибоначчи…», про бесконечность рассказывал, спиральки всякие рисовал (тоже мне, дамский угодник), а ведь девушке, в сущности, так немного надо. Гульнара вздохнула.
