Джинни Эбнер - Королевский тигр
Кутиан же, эта второстепенная фигура где-то глубоко внизу, в донном осадке ее необыкновенной судьбы, напрасно карабкался, как навозный жук, вверх по ее ногам до ямки под коленом. Выше он не поднимался даже в воображении — всякий раз она стряхивала его, небрежно махнув рукой, и он беспомощно барахтался, опрокинувшись на спину. Когда он навещал Мицци в клинике, она даже не узнавала его, и ее взгляд равнодушно блуждал вокруг, не задерживаясь на нем.
И только маленького Йозефа она обычно узнавала сразу.
В комнате жужжала воскресная полуденная тишина. От женщины, сидевшей на террасе в плетеном кресле, были видны только стройные, хорошей формы ноги и край халата в цветочек, все остальное скрывалось за газетой, которую она держала обеими руками, поставив локти на подлокотники кресла. Ее ногти, как нарядные пластмассовые прищепки для белья, на одинаковой высоте слева и справа сжимали края газеты, держа листок на весу. Они были бледно-розовые, с безупречным маникюром, не слишком длинные. Верхний край газеты изредка чуть заметно вздрагивал. По этому признаку можно было видеть, что она, уже полчаса просидевшая беззвучно и недвижно, еще жива там, за своей газетой.
Когда он взял шляпу со стола, она чуть-чуть опустила газету, ровно настолько, чтобы ее серые глаза с немного застывшим взглядом, свойственным близоруким, могли взглянуть поверх белого края газетного листа. В эту минуту ему показалось, будто с тех пор, как он ее знал, она всегда держала перед собой какой-нибудь бумажный муляж, испещренный расхожими фразами, чтобы лишь изредка бросать поверх его края бдительный взгляд в его сторону. Она напоминала его мать. Всегда, стоило ему захотеть тайком сделать что-нибудь для своего удовольствия, скажем, взять без спросу персик из вазы с фруктами, стоявшей на буфете, он тотчас же чувствовал направленный на него взгляд матери, как бы ни была она увлечена разговорами или рукоделием. И тогда следовал — нет, ни в коем случае не запрет, а только этот неизбежный акт отравления чьей-то радости, выражавшийся в ограничительном наставлении: «Обязательно вымой!»
Вот и Мелитта такая. Хотя в ее взгляде мельком отразилось неудовольствие, поскольку он собрался уходить, не сказав куда и не приглашая пойти вместе с ним, однако никакого запрета не последовало. «Но чтобы ровно в час к обеду ты был дома!» — только и сказала она и снова скрылась за испещренным печатными буквами газетным листом.
Он нерешительно вышел и остановился у ворот гаража. Хотел ведь просто прокатиться, но она отравила ему радость. Он сложил руки за спиной, приняв, в сущности, неудобную, потому что при этом выпятился живот, но бессознательно позаимствованную им от шефа позу, и зашагал по улице, словно какой-нибудь старый профессор, который решил совершить небольшой моцион перед обедом. Невольно он свернул на дорогу к задним воротам Дворцового парка, вошел и зашагал среди экзотических деревьев и кустов, иногда читая на ходу на табличках их латинские названия, и наконец очутился перед входом в зоопарк.
Фламинго цвели бело-розовыми кустами махровых гвоздик над мелким водоемом с бетонными бортиками. Мимо проплывали черные лебеди, королевские траурные фрегаты. Пронзительные крики попугаев, чьи клетки были вывешены на свежем воздухе, вызвали у него раздражение, как чья-то зловредная выходка. Он, ускорив шаг, миновал вольеры птиц и направился к клеткам хищников.
Служителя он обнаружил на деревянной скамеечке у дверей его квартиры. Служитель тоже сидел с воскресной газетой, но не читал ее, а небрежно держал в одной руке перегнувшийся пополам листок, и его взгляд, минуя газету, с улыбкой блуждал по пестрой толпе. Он сразу узнал доктора и вежливо поднялся, когда тот, подойдя ближе, остановился, явно настроенный на небольшой разговор, который, однако, против ожидания затянулся, потому что между этими людьми, почти ровесниками, независимо от их социальных и духовных различий, с первых же слов установилась та не выразимая речью взаимная симпатия, что возникает почти исключительно между мужчинами, — чувство приязненного партнерства, соблюдающее почтительную дистанцию от всякой доверительности, далекое от той грани, за которой возможна как дружба, так и вражда.
Продолжая задумчивую, прерываемую многими паузами беседу, они вместе направились вдоль аллей, поскольку служителю пора было пройтись по территории с очередным обходом, а доктор заметил, теперь уже вслух, что так или иначе решил совершить небольшой моцион перед обедом и готов составить служителю компанию. Он поинтересовался, как дела у маленького Кутиана, затем подробно и обстоятельно описал безотрадное впечатление, оставшееся у него после посещения дома мальчика.
— Социальная среда! — сказал он, качая головой, и тут же почувствовал раздражение, так как поймал себя на том, что употребил одно из типичных выражений Мелитты и даже ее интонацию. — Жуткие условия жизни, — добавил он уже своими словами. — И что только вырастет из этого ребенка?
— Он трудно поддается дрессировке, уж это точно, — сказал служитель. — Но здесь он на своем месте, и работать ему нравится. Может быть, со временем я выучу его на служителя. Звери его любят.
— Вы принимаете серьезное участие в малыше? — спросил врач. — Тогда позвольте обратить ваше внимание на одну вещь. У меня есть опасения, что у мальчика дурная наследственность. Его мать уже год лежит в нашей нервной клинике.
— Вот оно что! Значит, она… — Служитель покрутил пальцем у виска. — А это излечимо? Вообще, удается в наше время лечить от таких болезней?
— Смотря по обстоятельствам. Есть методы, которые дают высокий процент излеченных.
— Что же это за методы? — спросил служитель из вежливости, желая дать доктору повод поговорить о предметах, в которых тот намного превосходил знаниями своего собеседника.
— Электрошок, инсулиновый шок. Далее, существует возможность применения гипноза. Гипнотический принудительный сон…
— В этом я немножко разбираюсь, — скромно вставил служитель. — Я раньше был укротителем хищников.
Клингенгаст снисходительно усмехнулся, но корректность, которая установилась в их отношениях, побудила и его, со своей стороны, внимательным взглядом и вопросами поощрить служителя к рассказу о его прежней, подлинной профессии.
— Тут тоже есть некоторая связь с гипнозом, — сказал служитель. — Но в состояние своего рода сна наяву приводят не зверей целиком, а только то дикое, что в них есть. Они могут нормально двигаться, есть, прыгать и вообще делать все, как в состоянии бодрствования, но при этом на них как бы надет такой сонный колпак. Ведь чего они на самом деле желают? Быть дикими зверями, иметь свободу терзать и убивать. Вот этого они и не могут. Они забывают, что хотят этого. Это спит. Правда, спит не очень глубоким сном. Заместо этого они становятся покорными и делают то, чего желает дрессировщик.
«"Заместо", — подумал Клингенгаст. — Правильнее было бы сказать "вместо", однако "заместо" звучит очень профессионально. Как выразительны порой такие вот просторечные словечки. "Заместо"… Заместо воли, как будто воля — это самостоятельная инстанция, что-то вроде второго "я"…»
— Гипноз и шок, — согласился он. — Воздействие и хлыст.
— Те, которые работают хлыстом и пикой, и уж тем более огнем, — грубые дилетанты. Я ничего этого никогда не применял. Конечно, нужно быть очень сильным. Сначала нужно тренировать тело, до тех пор пока не станешь его полным хозяином. Пока ни перед чем уже не будет страха. Когда больше нет страха, появляется внутренняя власть. Она тоже требует длительной тренировки. Собираешь всю свою волю, сжимаешь изо всех сил, как мускулы, а потом ее надо метнуть. И она лучом бьет из глаз и поражает зверя.
Он показал, как концентрирует волю, — сжал кулаки, потом резко разжал их, выбросив руки с растопыренными пальцами навстречу воображаемому зверю.
— То, что вы сейчас сделали, — это цыганский жест, — задумчиво сказал врач. — Они насылают им проклятие. Древнейший магический жест… Ваш метод дрессировки как-то связан с черной магией.
— Вполне возможно, — согласился служитель.
Некоторое время он молча шел рядом со своим спутником и вдруг снова заговорил, изменившимся голосом, тише, чем вначале, стараясь найти слова для чего-то такого, чего и сам еще по-настоящему, до конца не понимал:
— У меня была большая власть над животными.
Он замолчал, о чем-то раздумывая, но затем, по-видимому, все-таки отказался от своего намерения что-то высказать и только пробормотал:
— Черт его знает… Провалился раз — жди провала всякий раз.
— Вам из-за провала пришлось сменить профессию? — спросил Клингенгаст.
— Да.
Они прошли дальше, до следующего дерева. Лишь тогда служитель сказал:
— Однажды, при всей своей магии, как вы это назвали, сталкиваешься с тем, кто сильнее тебя. И тогда теряешь уверенность. И тогда все кончено.
