Алексей Славич - Начало перемен
— Из слякотной весны прыгнул в лето, — задумчиво сказал Гуров. — А как мы с вами познакомились?
— Случайно. Вы попали в выборку, которую я как социо–психолог анализировала. Подробнее потом расскажу, ладно? Забавно, что мы с вами тогда тоже некоторое время блуждали между «ты» и «вы».
Гуров приостановился:
— Вы… ты обижаешься?
Катя улыбнулась:
— Нет, конечно, Сереж. Я же вас хорошо знаю, вы глубинно вежливый человек. И понимаю, что вам просто на уровне рефлексов неудобно говорить незнакомой даме «ты», даже если умом вы понимаете, что были с ней близки несколько месяцев.
Они некоторое время шли по асфальтовыми дорожкам лесопарка молча, а потом Гуров спросил:
— Вы меня извините за настойчивость и, может, даже бестактность, — для меня все–таки загадка, чем такой посредственный пожилой дядечка, как я, привлек ваше благосклонное внимание?
Катя звонко рассмеялась:
— Ну, например, в самом начале нашего знакомства посредственный дядечка изумил меня знанием лирики Александра Сергеича. А потом — вообще любовью к поэзии. Вы мне часто читали стихи.
— Читал стихи? — удивился Гуров. — Лет десять–пятнадцать никому не читал стихов. Поэзия у меня такое интимное хобби.
— А мне — читали! — гордо сказала Катя. И, подойдя совсем близко, взяла его за руку, запрокинув голову:
— Сережа, почитайте, а? Я соскучилась, так много времени прошло, больше недели…
Гуров не удержался и легонько поцеловал Катю в губы. Глаза у нее расширились, она закинула ему руки на шею, прижалась к нему и стала целовать его лицо, что–то тихонько и невнятно бормоча.
Потом уткнулась ему в грудь — и с усилием отстранилась:
— Сереж, не надо больше так делать до вечера, ладно? А то мой бедный организм где–нибудь треснет. Почитай лучше стишков.
Гуров подумал.
— Знаешь, меня, провинциала с юга, почему–то по–детски удивляет скоропреходящее московское лето. Желтые листья начинают попадаться в самый разгар, чуть ли не в июне. И вот есть такое стихотворение — не только и не столько про это, но в том числе:
В моем стакане быстро тает лед.
Еще июль, еще совсем не осень.
Но первый лист, сомнения отбросив,
срывается в порхающий полет.
Он так беспечно желт и деловит,
что ни о чем, наверно, не жалеет.
В конце концов, никто не уцелеет.
Но этот лист не падает — летит.
(стихотворение автора)
Помолчав, Катя сказала:
— Это, можно сказать, и про тебя стихотворение. Я ведь тебя полюбила, просто как милого, доброго, умного человека. А ты оказался еще и буквально рыцарем без страха и упрека. Жалко, не могу тебе пока рассказать.
Гуров в замешательстве и смущении почесал затылок:
— Сударыня, вы меня просто вгоняете в краску. Каким образом я, скромный консультант, умудрился погусарствовать?
— Скоро узнаешь, — пообещала Катя. — Почитай еще, а?
— Есть такие странные стихи, — подумав, сказал Гуров, — которые действуют на меня завораживающе по совершенно непонятным для меня причинам. Я, вообще–то, небольшой ценитель сюра, но эту вещь люблю с молодости:
Время тянется и тянется,
люди смерти не хотят.
С тихим смехом: — Навсегданьица!
никударики летят.
Нет ни солнышка, ни облака,
ни снежинок, ни травы,
ни холодного, ни тёплого,
ни измены, ни любви.
Ни прямого, ни треуглого,
ни дыханья, ни лица,
ни квадратного, ни круглого,
ни начала, ни конца.
Никударики, куда же вы?
Мне за вами? В облака?
Усмехаются: — Пока живи,
пока есть ещё «пока».
(стихотворение С. Кирсанова)
— Изящная вещь, — согласилась Катя. — И ты, по–моему, ее удачно подредактировал. Там у Кирсанова, вроде, были одна или две довольно проходные строфы.
— Ну, ты даешь, — изумился Гуров. — Двадцати–с–копейками–летняя девица наизусть знает второстепенного поэта середины прошлого века! Так у тебя самой такое же хобби?
— Совершенно не в такой степени, как у тебя. Кирсанова вообще не читала, это стихотворение услышала чисто случайно, кто–то пел. У меня почти абсолютная память, текст понравился, я и запомнила. Но, в общем, да, я люблю стихи. Хотя читаю урывками.
— Все–таки вернусь к своему вопросу. Неужто пожилой толстенький дядечка умудрился завоевать сердце юной принцессы талантами менестреля?
— Не знаю, Сереж. — Катя задумалась. — Это было что–то вроде резонанса. Англичане, кажется, говорят в таких случаях: «Химия!». Встречались мне мужики, не менее умные и приятные, чем ты. Но запала я на тебя. Причем после единственной довольно короткой встречи.
Гуров удивленно покачал головой.
— Да, представь себе, — усмехнулась Катя. — Причем юмор ситуации заключался в том, что ты моя первая любовь, и я просто не знала, как это бывает. Пару дней до меня доходило, что со мной происходит. А ты еще, гад такой, исчез после нашего знакомства почти на четыре дня. Я уже хотела сама тебе звонить, наплевав на девичью гордость.
— Тебя что, строго, воспитывали? Я думал, современные девушки в твоем возрасте, да с такой внешностью уже, как минимум, пятую страстную любовь разменивают.
— Воспитание было отнюдь не строгое, до тебя я очень легко относилась к сексу. Но вот со штуковиной под названием любовь была абсолютно незнакома.
Когда они вернулись в гостиницу и пообедали, Катя спросила:
— Чем бы ты хотел заняться? Отдохнуть?
— Наверное, минут сорок поспать, а потом узнать, чем я занимался последнее время. Но слушай–ка, как мы с тобой жили? Вместе?
— Да, то у тебя, то у меня. Мы как раз начали обсуждать вопрос общего жилья.
— А сейчас, извини, если вопрос бестактный, тебе удобнее в отдельном номере? Может, я храплю или лягаюсь?
— Да нет, просто я подумала, что тебе, может быть, неловко будет жить с незнакомой, по сути, женщиной.
— А могу я предложить мадам поселиться со мной в номере на двоих?
Катя просияла:
— Мадам будет очень рада и все организует. Ты спи, а я через часик приду, и переселимся. И материалы по работе принесу.
Катя принесла выжимку проекта на пару десятков страниц. Содержание Гурова изумило.
Он ожидал увидеть обычное для своей практики последних лет маркетинговое исследование какой–то отрасли. Однако целью проекта оказалась ни больше, ни меньше, как модернизация капитализма как социальной системы. Ключевой задачей ставилось увеличение ресурсов, выделяемых на космос, физику, экологию, рождаемость и другие стратегические для человечества направления.
Для этого предлагалось изменение способов обозначения индивидуального социального статуса. Выдвигалась гипотеза, что можно существенно повысить роль благотворительных фондов за счет снижения «демонстрационного» потребления. В качестве главного инструмента такой перестройки рассматривались рекламные технологии. Был разработан план социо–психологических исследований по проверке гипотезы в нескольких странах. Рассматривалось несколько альтернативных сценариев внедрения — в Штатах, Европе, России, Бразилии.
Идеи проекта выглядели весьма интересно и были Гурову близки. Однако некоторые критически важные вопросы оставались как бы за кадром. Кто может финансировать реализацию подобного проекта? Речь ведь шла, по сути, об изменении социальной психологии как минимум отдельной страны. Соответствующие рекламные затраты составляли миллиарды долларов на протяжении многих лет.
Ближе к одиннадцати Катя встала с кресла, где что–то читала, заползла на кровать к Гурову и тихонько устроилась у него на плече. Тот посмотрел на нее и засмеялся.
— Чего смеешься, Серенький?
— Ты смотришь на меня, совершенно как голодная кошка на сметану, — объяснил Гуров, отложил бумаги и, повернувшись, обнял ее. Катя покосилась на часы и строгим казенным голосом сказала:
— Больной, еще тридцать семь минут и двадцать три секунды!
Гуров задумчиво почесал затылок.
— Слушай, солнышко, как в нашей семейной ячейке распределялись функции главы семьи? По четным и нечетным числам? Или в зависимости от настроения?
Катя изумленно распахнула глаза:
— О мой господин, я всегда блюла заповедь апостола Павла «Да убоится жена мужа своего», а заодно до кучи слушалась тебя как своего попечителя согласно Корану. Даже когда ты велел мне быть строгой женой и вить из тебя веревки, я в меру сил подчинилась. Хотя мой скудный женский ум был, — Катя хихикнула, — в некоторой растерянности.
— Похоже, власть у нас в семье просто валялась под ногами, как в семнадцатом году, — рассмеялся Гуров. — Давай–ка сегодня большевиками побуду я, а?
— Секундочку, о повелитель! — и Катя, приложив ладони к вискам Гурову, как бы к чему–то прислушалась. — Слушаюсь, товарищ Гуров! Я в вашем полном распоряжении!
