Юрий Козлов - Воздушный замок (Журнальный вариант)
Дядька откашлялся. Голос — видимо, от долгого молчания, предшествующего этой тираде, — ему не подчинялся. Дядька то вскрикивал петухом, то басил, как протодьякон.
Андрею показалось, он присутствует на лекции, только… в сумасшедшем доме!
— В истинной архитектуре любой эпохи отдельные части существуют ради целого, а целое выражает логику в отдельных частях. Как только человеческая культура поднимается выше удовлетворения первичных нужд, как только высвобождаются определённые излишки для удовлетворения более развитых потребностей общества, архитектура немедленно создаёт формы, отвечающие этим новым, более возвышенным потребностям. Эпоха осуществляет через художника выражение своих идеалов и получает от него эти идеалы, так сказать, воплощённо-овеществлёнными. Архитектура есть нечто вроде гигантского, претворённого в иной материал образа человека… — Дядька умолк, уже совершенно ясными глазами уставился на Андрея. — Назови любого писателя, поэта, художника, философа, кто тебе близок, кого угодно, и я отвечу, что каждый из них думал об архитектуре… Ну!
Андрей хотел назвать Леонардо да Винчи, но в последний момент передумал, потому что тогда дядька говорил бы до ночи.
— Этот… как его… Хлебников, — промямлил Андрей.
— Хлебников, — повторил дядька, — да-да, Хлебников… — И, закрыв глаза, заговорил, как по-писаному: — …Красивые современные города на некотором расстоянии обращаются в ящик с мусором. Они забыли правило чередования в старых постройках — греки, ислам, — сгущённой природы камни с разряженной природой — воздухом — собор Воронихина, — вещества с пустотой. То же отношение ударного и неударного места — сущность стиха. У улиц нет биения. Слитые улицы так же трудно смотрятся, как трудно читаются слова без промежутков и выговариваются слова без ударений. Нужна разорванная улица с ударением в высоте зданий, этим колебанием в дыхании камня. Эти дома строятся по известному правилу для пушок: взять дыру и облить чугуном. И точно, берётся чертёж и заполняется камнем. Но в чертеже имеет существование и весомость — черта, отсутствующая в здании, и наоборот: весомость стен здания отсутствует в чертеже, кажется в нём пустотой, бытие чертежа приходится на небытие здания, и наоборот. Чертёжники берут чертёж и заполняют его камнем, то есть основное соотношение камня и пустоты умножают — в течение веков не замечая — на отрицательную единицу, отчего у самых безобразных зданий самые изящные чертежи, и Мусоргский чертежа делается ящиком с мусором в здании… — Посмотрел на Андрея. — Достаточно? Или продолжать?
— Спасибо, достаточно. — Андрей совершенно растерялся.
— Назови ещё кого-нибудь! — потребовал дядька.
— Артюр Рембо, — сказал Андрей, найдя глазами первый попавшийся книжный корешок.
— …Общественный акрополь, — немедленно заговорил дядька, — затмевает самые грандиозные замыслы современного варварства. Не опишешь матовый свет, порождаемый невозмутимо пепельным небом, имперским блеском строений и вечной заснеженностью земли. Здесь воссоздали…
Андрей начал замечать, что блеск у дядьки в глазах гаснет, сменяется тревогой, отчаянием. Чувствовалось: он продолжает лишь по инерции.
— …с пристрастием к диковатой чудовищности, все классические жемчужины архитектуры. Я присутствую на выставках живописи в помещениях стократ обширней, чем… Боже мой! — закричал дядька, закрыл лицо руками. — Объясните, где я, как сюда попал?
Андрей попытался объяснить.
Дядька по-прежнему трясся, но уже не от безумия, а от испуга. Архитектура после кратковременного прояснения вернула его к страданиям, которых он не чувствовал в своём безумии. Дядька бросился к двери, но тут вошёл отец.
— Мы тут… беседовали, да, беседовали…
— Ладно-ладно, пойдём ко мне! — Отец увёл его в кабинет.
О чём они говорили, Андрей не слышал.
Вскоре за дядькой приехала седая женщина, увела его, комкающего а руках деньги, смеющегося, разговаривающего с самим собой.
— Кто это? — спросил Андрей.
— Это? — вздохнул отец. — Один мой друг. Когда-то учились вместе, вынашивали какие-то идеи. Работать начинали вместе…
— Ну, а потом?
— А потом он какое-то время был вдали от Москвы, от работы. Сейчас вот вернулся, но… Вряд ли он сможет работать. А когда-то подавал большие надежды. Фанатик. Видишь ли, у него был не только незаурядный талант, но ещё и энциклопедические знания и исключительная работоспособность. Он мог бы стать хорошим архитектором.
— Что же он построил?
— Ничего, — ответил отец, потирая морщину на лбу. — Ничего. Только несколько проектов, но… к ним ещё вернутся. Когда-нибудь. Мне кажется, он… обогнал своё время.
— В таком случае, — сказал Андрей, — что же, кроме бед и несчастий, принесла ему архитектура? Что же это такое! Почему?
— Потому что это наша жизнь, — ответил отец и ушёл в кабинет.
…Андрей прогнал ненужные воспоминания. Что бы ни было, в каких бы рваных парусиновых ботинках ни ходили сумасшедшие дядьки, ему, Андрею, деваться некуда. Так да здравствует же архитектура!
Хотелось смеяться и плакать. Архитектура… Это женщина! Это она, строгая и ласковая, в голубом хитоне вела Андрея за руку по земле, по облакам, по небу… К звёздам, где господь бог проектирует галактики на чёрных кальках!
Голова кружилась… Андрей был совершенно счастлив. Ясен был его путь. Он посмотрел на чёрное окно, на разобранную кровать и понял; сегодня не удастся заснуть…
…Занятия в школе тем временем заканчивались. Бушевали грозы. Средь бела дня вдруг в серую тьму проваливался город, и в пору было зажигать свет в эти предшествующие грому, молниям, ливню глухие, смутные мгновения. Пустынными стали дорожки в парке. Володя Захаров подобрал в пригородном пруду гуся с перебитым крылом. Теперь дома у него поселился и гусь, названный Петькой. По слуху и остроте восприятия Петька соперничал с Дельтой. Если Дельта чувствовала Володины шаги ещё в коридоре, то Петька вытягивал шею и гоготал, когда Володя только входил в подъезд. Все животные и птицы попадали в Володины руки после несчастий, катастроф и, даже выздоровев, как бы несли на себе отблески прошлых бед. Это в какой-то степени отнимало у них природную непосредственность, делало похожими на людей. Соответственно и любовь их к хозяину была особенной. Казалось, они не желали возвращаться к обычной своей жизни, а видели отныне свет лишь в одном окне — в хозяине.
По-прежнему пытался Андрей целовать Анюту в парке и на лестнице, по-прежнему она не давалась. Кое-какие странности стал замечать Андрей в её золотистых глазах. Словно сравнивает его Анюта с кем-то, и… не всегда в пользу Андрея сравнение. Золотистые глаза становились сумрачными, ни о каких поцелуях и речи быть не могло. Андрей принимался ревниво выяснять, но Анюта тут же замыкалась, и он понимал, что лишь вредит себе этими ревнивыми выяснениями, что вообще не может быть ничего глупее ревнивых выяснений, когда лишь подозрениями они питаются. И ничего не может быть бессмысленнее их, когда всё ясно. Как-то по логике оказывалось, что нет необходимости ревновать ни до, ни после…
Однажды Андрею удалось зазвать Анюту к себе домой. Там он открылся, что станет архитектором. Анюта промолчала, ничто не мелькнуло в её золотистых глазах.
— Архитектором, — повторил Андрей, — ты понимаешь, что это такое?
— Наверное, это очень интересно… — равнодушно ответила Анюта.
— Это… Это… — Андрей не нашёл слов, чтобы выразить переполнявшие его чувства и удивление, что Анюта этого не понимает. — Это мой путь! Моё призвание…
— Ну да, — ответила Анюта, — строить разные там дома… улицы…
Андрей попытался повалить её на диван, но, увы, безуспешно.
— Почему? — спросил Андрей, отдышавшись. — Почему ты так себя ведёшь?
Анюта тихонько засмеялась. Оглядела высокие книжные шкафы и стеллажи.
— Как много у вас книг…
— При чём здесь какие-то книги?
— Так… У нас гораздо меньше. А из старинных толстых — один Брем.
Андрей, как гипнотизёр, не мигая, уставился Анюте в глаза. В то время он уже знал силу собственного взгляда. Не мигая, не думая ни о чём, лишь внутренне неистовствуя, в самые зрачки собеседнику смотрел Андрей, как бы парализуя их, не допуская в них никакой посторонней мысли, дожидаясь момента, когда задрожат, заплавятся чужие зрачки — значит, всё! На какое-то время побеждён человек. Делай с ним, что хочешь!
С Анютой, правда, вышло по-иному. Она хоть и не выдержала взгляда, но до конца не подчинилась. Заплакала, закрыла лицо руками.
— Ну что? Что ты от меня хочешь? Что я должна делать! Ты хочешь, чтобы я… Но я… Как я могу…
И снова Андрей впился взглядом в золотистые глаза Анюты, «Хочу! Хочу!» — мысленно прокричал.
— Нет-нет! — испуганно ответила Анюта.
