Е. Кочешкова - Ёжик
С тех пор, как она переехала от родителей, ситуация ничуть не изменилась. Просто раньше Ежик брала деньги непосредственно у них, а теперь они стали перечислять их на кредитки, которые Анна регулярно теряла. Иногда я находил их в самых неожиданных местах. Например, в стиральной машинке, или между страниц давно прочитанной и уже подзабытой книги, или в холодильнике.
О последнем, кстати, разговор особый. Холодильник у Ежика был местом хранения множества полезных вещей. Так я встречал там зубную щетку, плюшевого медведя, пачку ежедневных прокладок (благодаря постоянным тренировкам, я теперь очень хорошо разбираюсь в этих крылатых друзьях женщин), парочку компакт-дисков и еще много чего, сейчас уже не вспомнить. "Я иногда путаю его со шкафом", — призналась мне как-то Ежик. И я понимал, что это сущая правда. Как и то, что Ежик жить не могла без сладкого. Все ее карманы являлись своего рода нычками для разных чупа-чупсов, сникерсов, печенюшек и конфет. Я уже не говорю о бесконечных пирожных, тортиках и мороженом. Их она поглощала в каких-то нереальных количествах, уступающих только количеству сигарет и жвачки. При этом Ежик оставалась все такой же маленькой и худенькой, как подросток. Если бы об этом узнали мои вечнохудеющие и торчащие на диетах коллеги женского пола, они бы, пожалуй, сошли с ума от зависти. Так вот оно и бывает в этой жизни… Люди легко получают, то, что им не нужно. А попробуй-ка, обрети жизненно необходимое…
В универе она появлялась все реже. Родители и раньше с трудом ее контролировали, а теперь Ежик совсем отбилась от их воспитующих рук. Я тоже ничего не мог с этим поделать. Да и не видел смысла, откровенно-то говоря. У каждого своя судьба и мы вольны выбирать ее сами, без подсказок и давления со стороны. Тем более если папа — известный толстосум.
Всю осень Ежик не вылазила из своей благоустроенной берлоги. Она почти не гуляла по городу, а все необходимое покупала в супермаркете на первом этаже своего дома. Она целыми днями валялась на тахте с бутылкой хорошего сока, пачкой сигарет, коробкой конфет и книжкой под рукой. В ногах у нее урчала подрастающая Марта, а из колонок стереосистемы доносилось что-нибудь ненавязчивое и соответствующее настроению.
Не знаю, как долго продлилось бы это сладостное безделье, но однажды Аннин рай утратил всю свою прелесть в ее глазах. Причина была до безобразия банальна — Ежик ни с того ни сего вдруг задумалась о смысле жизни. Уж и не знаю, что на нее нашло, но приступ самокопания оказался сложней, чем я мог бы предположить. Теперь, когда бы я ни зашел, она все время сидела в каком-то полутрансовом состоянии и блестящими глазами смотрела в одну точку. У нее возникла навязчивая идея немедленно этот пресловутый жизненный смысл найти. А до тех пор счастливое существование отменялось.
— Зачем все, Пашка? Зачем я? Какой в этом смысл? Какая польза? — теперь она постоянно задавала мне эти тоскливые вопросы. Ежик действительно перестала понимать смысл происходящего с ней. Она мучалась угрызениями совести за бесцельно прожитые годы и мучительно искала выход из сложившегося образа жизни, который ни с того, ни с сего обозвала паразитическим. — Раньше я не понимала… Думала так нормально. Но ведь это глупо — жить ради того, чтоб уничтожать энное количество пищи в день, прочитывать энное количество книжек, спать, испражняться, тратить деньги…
Она взрослела. А взрослеть — всегда больно. Особенно если детство затянулось. Было жаль прошлой беззаботности, но я понимал, что это правильно. Все мы рано или поздно задумываемся, что делать дальше. Ей просто нужно было время для переосмысления.
В тот вечер — уже третий по счету, молчаливый и безрадостный — я вновь застал ее погрузившейся в свой странный болезненно тонкий мир. И стало вдруг страшно, что однажды она потеряется в его воздушных лабиринтах, забудет все и не вернется. Такой хрупкой представлялась мне ее душа, такой нестерпимо прекрасной и сложной для мира реального… И отступали на задний план мысли о плотском, о материальном, ощутимом… Она сидела на широком подоконнике, прижав колени к подбородку, блуждала взглядом по невидимому мне пространству. Комнату заполнили призрачные, звенящие тишиной сумерки, и ее силуэт виднелся на фоне окна, как будто неизвестный художник вырезал его из большого темного листа бумаги. И забыл здесь. Она сидела неподвижно и от того иллюзия казалась еще реальней. Мысли становились тягучими, время бесконечным. Казалось, мы проваливаемся куда-то, теряя все знакомые ориентиры. Предметы вокруг утратили свою конкретность и виделись все более и более странными. Границы пространства становились все более и более размытыми. Я уже не понимал, где кончается настоящее и начинается иное. Да и не хотелось ничего понимать, знать и думать.
Я пришел в себя резко и сразу. Анны в комнате не было. Я не нашел ее и в кухне и в туалете. Она исчезла. И не смотря на все более возрастающую тревогу, я чувствовал, что так и должно было быть. Будто все шло по заранее намеченному плану. Будто все это уже давно решено не нами и не для нас, а так просто, небесная прихоть.
Спускаясь по лестнице, я думал только об одном: "Пусть с ней все будет в порядке! Ну, пожалуйста! Пусть лучше со мной случится плохое, а ее обойдет…"
Во дворе было темно и холодно. Шел снег. Первый снег в этом году. Утром будет красиво.
Не знаю, сколько часов я искал ее. Уже светало, когда я совсем устал, замерз и понял, что больше так не могу. Хотелось как в детстве лечь в большую теплую постель и, согревшись, забыться.
Задребезжал первый трамвай. Как ни странно, это был именно тот, что шел к ее дому. Мне снова показалось, что кто-то там, сверху дергает за ниточки, выстраивает нашу жизнь как ему угодно. Крутит, вертит, смотрит на отчаянные попытки вырваться из бесконечного колеса свершений.
Надоело. Устал.
И все же сел в этот трамвай. Я не мог иначе. Я так хотел приехать и найти ее дома. Я грезил и бредил этим. Всю ночь я ее искал, она сама уже стала иллюзией. Навязчивой идеей. Мне казалось, что это сон. Что если я не найду ее, то сойду с ума, просто не смогу жить дальше. И как это часто бывает во сне, я не мог отделаться от тяжелой, непреодолимой мысли, что все напрасно. Что я нигде и никогда уже ее не увижу. И тем сильнее становилась моя жажда. Встретить ее! Найти… Найти!
Трамвай медленно дребезжал по спящим улицам. Все действительно было белым, прекрасным и непостижимым.
Она спала на своей тахте. Маленькая, свернулась в клубочек, а рядом кошка. Как всегда. Как обычно. Словно и не было этой ночи, словно она приснилась мне. Я молча разделся и лег рядом, крепко ее обняв. И не думая, как Ежик это воспримет. Тревога растаяла вместе с ночной темнотой. Было тепло, тихо и я сам не заметил, как уснул.
Когда я проснулся, бала уже половина первого. Солнце вовсю светило в окно. С кухни доносился жизнерадостный звон посуды и обрывки незнакомых мне песенок в исполнении Анны. Здравствуй новый день.
Еще несколько минут я просто валялся, не думая ни о чем конкретном и важном. Вчерашние поиски казались дурным сном. Я смотрел на пылинки, медленно плывущие в лучах света, слушал, как мурлычет на кухне Ежик, представлял, как она возится там с ложками, кружками и прочей утварью. Покрывало, на котором я уснул, было потрясающе мягким и пушистым, оно так нежно касалось своими ворсинками моей щеки.
Но вечно пребывать в состоянии блаженства человек не умеет. В конце концов, я выбрался из-под пледа, которым меня успела укрыть Ежик, и подошел к окну.
Город действительно был красив. Сверкающая белизна слепила глаза так, что хотелось чихнуть. Все искрилось, и мир казался совершенно новым, не знакомым, не имеющим отношения ко всему, что было раньше с ним самим и с нами в его рамках. Я сладко длинно потянулся, до хруста в костях, до неудержимого стона.
Жить!
Боже, как мне хотелось жить!
Я вдруг понял, как необыкновенно богат, как щедро наделила меня эта жизнь, какой я счастливый…
— Доброе утро! — я не удержался, подошел к ней, обнял крепко-крепко и, не думая о последствиях, прижался губами к тоненькой теплой шее, покрытой нежным пушком. Ежик замерла с чайником в руке и лишь спустя минуту обернулась ко мне и вдруг одарила нежной, как солнечное прикосновение улыбкой.
— Привет… Я тут кофе сварила. Даже не знаю, что из этого получилось…Ну, может тебе понравится… — она смотрела на меня небесно-ясным взором, и не было в нем ни капли вчерашней хандры, ни малейшего признака той бесконечной депрессии, которая, казалось, не кончится никогда.
Я ни о чем ее не спросил.
Счастье было огромным и не оставляло места для слов.
Марта сидела на окошке и щурилась на сверкающий город.
