Тадеуш Конвицкий - Зверочеловекоморок
В общем, на глаза у меня навернулись слезы, я почувствовал себя как будто немножко лучше и благороднее других и отчетливо осознал, что никто меня не понимает. Переполнившая сердце странная сладость разлилась по всему телу, и я сунул руку под матрас, где лежал дневник пани Зофьи.
Вытащил его и раскрыл на последней записи.
"Все с утра до ночи только и говорят об этой страшной комете, которая скоро столкнется с нашей Землей. Мама и папа очень расстраиваются, один мой братишка Петрусь, похоже, еще ничего не понимает и живет в свое удовольствие. Боюсь, я к нему не слишком внимательна. Надо исправляться. Но у меня просто не хватает времени на домашних, да и голова занята совсем другим.
Боюсь ли я смерти? Раньше мне хотелось умереть. Когда я была моложе, я любила подолгу смотреть на бурную реку и представлять свою смерть, похороны, отчаяние близких, подруг, учителей и… Его. Ну вот, пожалуйста, опять я про Него вспомнила, хотя поклялась себе не вспоминать никогда.
Размышляя сейчас о таком исходе, об окончании жизненного пути, я с удивлением обнаруживаю, что мне это безразлично. Мне на все наплевать. Даже на Него!".
Вот этого я никогда не понимал. Почему пани Зофья в жизни совсем не такая, как в дневнике? На сей раз меня ее откровения не растрогали, и я готов был хладнокровно на эту тему поразмышлять. Но меня отвлекло доносящееся со двора негромкое монотонное постукивание. Я выглянул в окно. Какой-то парень лупил мячом по глухой стене соседнего дома, отрабатывая удары левой. Это как раз и был Субчик. Тот самый таинственный Он с большой буквы. Нет, это уже ниже всякого уровня, как сказала бы Цецилия. Я этого Субчика даже описывать не хочу. Можете поверить мне на слово: подонок, настоящий подонок.
У меня появилось желание нарисовать в дневнике под последней фразой череп и скрещенные кости, но быстро пропало. Я сунул эту идиотскую тетрадку под матрас, даже не потрудившись положить ее в точности на прежнее место.
И тут вдруг раздался дикий крик – страшный, душераздирающий. Я подумал, что, должно быть, машина, разворачиваясь во дворе, прижала кого-то к стене. Но это кричала мать Буйвола. Стоя у открытого окна с пластмассовой корзиночкой для яиц в руке, она вопила в небо, словно проклиная свою судьбу. Корзиночка была со всех сторон обгрызена: отчетливо виднелись подковообразные следы зубов. Рядом стоял крохотный папаша Буйвола в аккуратном джемперочке, в модных очках, схватившись за голову: казалось, он собирается открутить ее и швырнуть в спасающегося бегством сына. Потому что Буйвол опрометью несся по двору с явным намерением скрыться на нашей улочке.
Из флигелей повыскакивали привлеченные скандалом соседи. Тогда и я решил пойти прогуляться. Вышел и сразу попал на банкет: на лестничной площадке трое мужчин поочередно прикладывались к большой темно-синей бутылке.
– За комету, господа, – сказал один и отхлебнул изрядный глоток. – Выпьешь, сынок?
Я его сразу узнал. Он частенько пировал у нас во дворе возле контейнеров с мусором в обществе пожилой дамы и какого-то инвалида. Контейнеры эти стоят в тихом закутке, огороженном цементной стенкой. Я, видно, ему нравился, но еще больше ему нравились наши мусорные ведра. Не успевал я подойти к контейнеру, как он вырывал их у меня и торопливо обыскивал. Однажды нашел даже кусок засохшего сыра. А пожилая дама, в чьи обязанности входил сбор бутылок, ему сказала:
– А ну отдай молодому человеку ведро. Не видишь, молодой человек спешит?
Это она про меня. Еще никто меня так уважительно не величал. Поэтому я вежливо поклонился и забрал ведро.
Теперь этот самый тип передал бутылку приятелю и вдруг заплакал.
– Через год иль через час, может быть, не будет нас, – затянул третий собутыльник, сравнительно молодой.
– Через год иль через час… – подхватили остальные.
За этим занятием я их и оставил на лестнице около холодной батареи – подавленных, разочарованных, готовящихся к космической катастрофе.
Буйвол сидел на каменном парапете под акацией. Срывал с моего дерева зеленые побеги и уныло их жевал.
– Ты зачем портишь дерево? По шее захотел? – спросил я, приближаясь.
Буйвол втянул голову в плечи и посмотрел на меня довольно мирно. А надо вам знать, что он, хоть мы и ровесники, примерно на полголовы выше. Когда стоит, его фигура немного напоминает букву А: верхняя часть туловища небольшая и худощавая, а чем ниже, тем толще и мощнее становится. При этом Буйвол носит короткие штаны, и его красно-фиолетовые икры так и просятся, чтобы по ним хлестнули прутом или выстрелили из рогатки.
– Ну чего ты, чего? Твое дерево? – Сразу сдаваться ему все-таки не хотелось.
– А вот и мое, чтоб ты знал. Еще с зимы. Советую запомнить, больше я повторять не стану.
Буйвол опустил голову и, шмыгая носом, исподлобья на что-то воззрился. Я проследил за его взглядом, и меня бросило в жар. Откуда-то, вероятно с прогулки, возвращалась та, в джинсах, чьего имени я никогда не произнесу – не хочется. В руке у нее был поводок толщиной с приличную палку. Естественно, она никого не замечала и вообще всем своим видом давала понять, что замечать не желает. Я испугался, как бы Буйвол не перехватил мой взгляд, и бросил небрежно:
– Классные джинсы, да?
– Что? Где? – очнувшись, испуганно пробормотал Буйвол.
– Джинсы, говорю, у нее клевые.
– Еще бы. Ее папаша мотается по всему свету.
– Откуда, интересно, ты знаешь?
– Да она из нашего класса.
Я присел на парапет. Девочка в джинсах уже скрылась в подворотне. Почему-то мне стало немного жаль Буйвола.
– Дома, что ли, влетело? – спросил я. Он шмыгнул носом и неохотно сказал:
– Нет. Я свалил.
– А из-за чего был скандал?
Буйвол махнул рукой и еще больше помрачнел.
– Опять небось что-нибудь сожрал?
– Сожрал, – нехотя признался он.
– И из-за этого столько шуму?
– Ну да. Запасы все-таки.
– Какие запасы?
– Ну на конец света.
– И ты все слопал?
– Все, – угрюмо подтвердил Буйвол.
– Э-э, заливаешь. Что-нибудь наверняка осталось.
– Ничего не осталось. Я даже с упаковками, – злобно прохрипел Буйвол.
Я замолчал. На голову каменному педагогу сел голубь. Распушил перья и принялся чистить клювом свое линялое декольте.
– Мне все время хочется есть, – тихонько простонал Буйвол. – Я же не нарочно.
– А она хорошо учится? – спросил я.
– Кто?
– Ну эта. В джинсах. Буйвол похлюпал носом.
– Хорошо. Ясное дело.
– А дома ты у нее когда-нибудь был?
– У кого?
– Вот тупая башка. У этой, в джинсах.
Буйвол надолго задумался, я же, неизвестно почему, начал нервничать.
– Нет, не был,– наконец сказал он.– Слышь, я уже считаю дни до этой кометы.
– Это еще почему?
– Хочу поглядеть, как она врежет моим предкам. Особенно как звезданет по отцовской машине. Из-за нее ведь все. Они каждый грош экономят, а мне есть охота. Разве я виноват?
– Могу дать тебе жвачку.
– Серьезно? Врешь…
Я дал ему одну пластинку, которую уже полгода таскал в кармане. Не помню даже, за что я ее получил от пани Зофьи. Буйвол стал торопливо жевать, зажмурившись и постанывая:
– Вкусятина. Вкусятина.
Это его излюбленное словечко; вероятно, оно означает «вкуснотища» и свидетельствует, что Буйвол счастлив.
– У нее, наверно, собака есть?
Буйвол, не переставая жевать, тупо спросил:
– У кого собака?
– Ну у нее. Ты же видал поводок.
– А, да. Вроде есть.
– Какая?
– Чего ты к ней прицепился?
– Ни к кому я не прицепился. Просто спрашиваю, надо ведь о чем-то говорить.
– Давай лучше поиграем.
– Во что?
– В партизан хотя бы. Только, чур, я командир.
– Почему ты?
– А тебе что, жалко? Это моя самая большая мечта.
Он перестал жевать и устремил на меня жалкий, умоляющий взгляд. Затуманенные слезами глазки на пухлой физиономии с круглыми пятнами румянца, надо сказать, производили сильное впечатление.
– Прямо так и мечтаешь?
– Еще как. Все уже были командирами. Весь двор. Один только я ни разу. Ну пожалуйста, что тебе стоит, – ныл Буйвол.
Мне, собственно, было все равно. Я никогда не играл ни в партизан, ни в ковбоев, ни в грабителей и шерифов. Вообще, слово «играть» меня раздражает. Дурацкое оно какое-то. Малыши или котята могут играть, это еще куда ни шло, но такие здоровенные лбы… Тоска берет.
В этот момент из подъезда вышел папаша Буйвола с большим и, как полагается, солидным портфелем, И зашагал по нашей улочке в сторону центра, сделав вид, что не замечает сына. Похоже, он его немного стесняется.
– Ну как?
– А ты знаешь, где она живет?
– Кто?
– О господи, ну она, твоя одноклассница.
– Знаю. Тут, недалеко. В соседнем дворе.
– Пошли поорем у нее под окошком.
– Зачем? Лучше поиграем в партизан. Не хочешь?
– О боже, ну ладно.
– Только я буду командиром, да?
– Хорошо, ты будешь командиром.
– Устраиваем налет. На гестапо.
