Валерий Баранов - Теория бессмертия
Скоро Светлана Адамовна почувствовала, что подруга уже льнёт к ней:
— Вот и хорошо… — наклонилась и горячо зашептала Валентине в ухо Светлана Адамовна, — Идём в комнату, я тебя раздену, мы упадём на диван… Будем лежать и целоваться, плакать и лизать друг дружку, как две пьяные суки.
Стремительное движение как в вальсе, такое же гладкое и ритмичное, как движение одного тела в другом теле, от такого стремления закружится весь мир. Они и не заметили, как очутились в комнате на диване. Они обнялись и стали тайно шептаться, и они дошептались: оказалось, что у них есть ушки, и эти ушки любят такие слова, что бросает в жар, и они, эти ушки, такие требовательные, и они требуют ещё слов и ещё, и слов становится мало.
Томительные минуты. Возмутительное сближение. И они, Света и Валя, умышленно, медленно освобождаются от одежды, стараясь максимально синтезировать в одном напитке все свои ласки. Осторожными поцелуями, покусываниями и прикосновениями к разным местам, они, конечно, каждая по-своему, но гораздо более горячо и воодушевлено, чем это происходило у них с мужчинами, попытались нащупать дорогу в иную восторженную фантазию…
Где реальный мир женщин, обозначался бы только вербальным влиянием субъекта, желающим не принимать от кого-то наслаждение, но творить его в себе. Где чувственность отличалась бы не только тонким, подлым запахом страсти или ответственности, но, будучи основанной больше на воображении, сразу бы вводилась в круг знаковых властительных дисциплин.
— Я люблю тебя.
Скачу в молчании. Теперь я воительница на злом скакуне, спускаюсь в долину с побеждённых вершин: защитники и стены не смогли сдержать моего натиска. Со своего статного коня я презрительно осматриваю покорённую землю. Я топчу белогрудым конём травы, гну, гордые головы подсолнухам и небо пронзают молнии, салютуя моей славной победе. Вой ветра и гром заглушают молитвы и стоны — небо провозглашает победу над твоим садом.
— Я тоже люблю тебя.
Слёзы омывают яркую зелень глаз, украшая ресницы прозрачными подвесками. Разве я не была предметом скрытой зависти и не менее скрытого обожания всех, кому я дарила свои поцелуи, свою любовь? Слёзы дождём сыплются, барабанят о бархатную кожу живота — стекают вниз в распутное чрево.
— Вот уж не думала никогда, что мне придется лизать твою задницу! Ну, теперь ты веришь, что я тебя люблю?
— Светка, ты возьмёшь меня к себе жить?
— Прямо сейчас?
— Да.
И, пьяно поглядев друг на друга, они обе расхохотались.
Потом Светлана Адамовна обиделась и ответственно замолчала, отстранившись, стала разглядывать помутившимся взглядом груди своей подруги и зачем-то дуть на них.
Неудивительно, что когда у женщины глаза становятся мутными — она приобретает дурные манеры. Зеркальная система — она смотрит мутно в её суть, а она блестящими, промытыми слезами глазами, в неё, — и так, разглядывая друг друга, они доходят до таких предположений, которые не одна из них не смогла бы счесть собственными.
Чётко осознавая в своём сексуальном партнёре не только женщину, но и соперницу…
Увы, Светлана даже не ощущала себя женщиной — царство подсознания исторгло в неё ядовитое, убивающее женское начало желание — сильное желание собственной маскулинности.
— Я тебя поняла, Светлана, с переездом к тебе придётся немного подождать.
— Подожди… Сейчас я тебя изнасилую!
И в каком-то роковом фантастическом свете, каждая уже видит две головы на своём туловище, которые требуют убивать друг друга, чтобы получить это тело и потому все их мысли находятся в смешении, но ярком, как праздничный салют, в гармоническом смысле.
Ещё не сознавая всю силу и глубину подсознательной мотивации своего стремления: «хочется новых ощущений», их руки, губы и пальцы что-то ищут, но обнаруживают только своё: трепетное, пушистое, нежное, горячее, гладкое и влажное, пульсирующее. О! если бы между ними была бы хоть какая-нибудь преграда, что-то, что могло бы им дать право остановиться! Нет! Одна из них сжимается, как звезда — другая расползается, как галактика.
О боже! Нужно всего бояться. Чтобы потом не было больно. Ну? Вот он! Этот поцелуй. В нём тоже нет точной и логически безупречной формулы любви, исповедуемой их язычками и ушками.
Произошло расщепление самой любви на секс и романтику, раздвоение, которое у женщин встречается крайне редко, но является важной и определённой особенностью всего современного мужского эротизма. Сначала, и это классика — мужчина ищет женщину, отношения с которой были бы чисто сексуальными. С другой стороны, мужчина ищет в женщине спутника жизни и близкого по духу друга, по отношению, к которому чувственность воспрещается и в этой ситуации он от женщины, в глубине души, ждёт такого же к себе отношения. Это проще простого приводит женщину к фригидности, даже если её собственные запреты, пришедшие из детства и юности, не очень сильны.
Однако и первый вариант, отношения к женщине, просто как к проститутке, её тоже не устраивает. Потому что у женщины эмоциональность, как правило, гораздо более тесно и однородно слита с сексуальностью — она не может отдаться полностью, если не любит или не любима…
Получается, что в любви женщина заведомо обречена на поражение: проявляется ли оно в полном равнодушии или в смертельной ревности, в подозрительности или раздражительности, в капризной требовательности или чувстве неполноценности, в необходимости иметь любовника или в стремлении, к интимной дружбе с другими женщинами.
Всегда обнаруживается один общий признак этого поражения — неспособность к полному духовному и физическому слиянию с объектом любви.
Обвинив во всём алкоголь, они смирились: для любовников все эти действия и заклинания нужны всего лишь для того, чтобы определять их роли. Зачем же им нужен был этот совместно совершаемый грех? А они это совершили, чтоб быть вправе, свои красивые женские тела потом, нелегально предложить кому-нибудь… не столь нежному, как они… но, тому, кто пострашнее и посерьёзней.
Прежде чем что-то предложить себе, они разглядывали и обнюхивали самые интимные места друг у дружки. Но, глядя на одно, они видели другое: они обе думали об одном и том же мужчине.
Он будто незримо присутствовал и тоже всё внимательно разглядывал и обнюхивал, и благодаря такому фантастическому нюансу, возмутительному обстоятельству, это взаимное разглядывание, потом поглаживание и осторожное целование, вызывало приступы такого острого наслаждения, что, верно, выжигалось железом и становилось собственностью человека навсегда, сопутствовало ему за гроб, как оттаявшая земля.
Он, Василий, всё равно чувствовался, сквозь свою кэпэзэшную недосягаемость, кончиками их пальцев!
Тут Светлана Адамовна не выдержала, разрыдалась, а чувства её бурным и мутным потоком вырвались наружу:
— Мерзавка, Валька, соблазнила своей развратной попкой моего Васечку… Сейчас, вот возьму и воткну тебе между ног морковку. Будешь знать!
— Воткни! Воткни мне туда морковку… — стонала в изнеможении Валентина, — как я хочу морковку!
— Ах ты, мерзкая шлюха! Тебе всё равно с кем трахаться: хоть с Васькой, хоть со мной, хоть с морковкой! Ремешком бы твою задницу, плёточкой бы тебя… — чтобы не соблазняла впредь моего Васечку…
— Постегай меня, постегай, — заливалась страстными слезами, взвывала Валентина, — злая судьба похитила у нас Василия. Теперь нищие мы с тобой!
Вдруг Светлана Адамовна оттолкнула от себя Валентину и совершенно трезвым голосом молвила:
— Пойми, подруга моя, что истинная духовная нищета не проходит сама собою. Между нею и утешением лежит скорбь о деяниях наших. Признайся мне во всём — и тогда мы истинно поплачем: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся».
— Спрашивай. Сейчас я, действительно, признаюсь тебе во всём.
— Он зеркало твоё брал и тебя, заодно… или скажешь, что не брал?
— И меня брал.
— Зачем?
— Колдовать.
— Ты ведьма?
— Нет.
— Что вы там делали? Выкладывай всё!
— Доллары для Агеева.
— Кто такой Агеев?
— Он самый опасный колдун в нашем городе, а доллары — они и есть доллары.
— Как вы делали эти доллары? Из чего?
— Из лягушек.
— Рассказывай всё с начала и по порядку.
— Сиверин мне всё заранее, ещё дома всё объяснил, до поездки на его дачу, чтобы не задавала, когда до дела дойдёт, ему под руку, разные вопросы. Он сказал, что будто бы рецепт изготовления доллара ему пришлось несколько усовершенствовать. Однако абсолютно надёжным остаётся только классический способ, потому что изготовленные по старинному рецепту доллары действуют на людей неотразимо. Для этого надо было наловить лягушек, содрать с них кожу и натянуть её, прибивая гвоздиками или булавками на специальные осиновые дощечки. Затем брали собачий кал и замачивали его в водке. Когда собачье дерьмо раскисало, его растирали в сметанообразную массу. Лягушачью кожу, набитую на дощечки и собачью сметану хранили до определенного момента. Заранее на такой случай приглашали парочку ведьм, поили их хмельным зельем и кормили жареной свининой. И в бурную ночь, когда полнолуние, а по небу бегают тучи: то, открывают то, закрывают луну, нужно намазать лягушачью кожу, набитую на дощечки сметаной из собачьего кала и разложить эти дощечки на крыше бани, а в самой бане, чтобы в тот момент пьяные и голые ведьмы пели псалмы и прославляли Иисуса Христа… И тогда дьявол являет лик свой. И в этот момент происходит великое таинство: лик дьявола экспонируется на лягушачью кожу, и получаются самые, что ни на есть, настоящие доллары. И власть этих долларов над людьми безгранична.
