Роальд Даль - Перехожу на прием
Старик коротко взглянул на него и сказал:
— Ладно. Позвоню.
Он взял телефонный справочник, поискал номер и набрал его. Юнец слышал, как Старик попросил ее к телефону и передал ей сообщение полковника. Наступила пауза, потом Старик сказал:
— Простите, мадам Розетт, но я тут ни при чем. Я просто передаю то, что меня просили передать.
Еще одна пауза; потом Старик повторил то же самое еще раз, на что у него ушло довольно много времени, в результате он, похоже, устал от всего этого и положил трубку. Его разобрал смех.
— Паршивая старая сука, — говорил он сквозь смех.
— Она была недовольна? — спросил Юнец.
— Недовольна, — повторил Старик. — По-твоему, это называется «недовольна»? Да ты бы слышал ее. Хочет знать, в каком полку служит полковник и бог знает что еще. Сказала, что он за это заплатит. Вы, парни, говорит, думаете, что надо мной можно издеваться, но это вам не пройдет.
— Ура! — воскликнул Юнец. — Грязная старая еврейка.
— Чем мы теперь займемся? — спросил Старик. — Уже шесть часов.
— Пойдем пройдемся и выпьем чего-нибудь в каком-нибудь египетском заведении.
— Отлично. Походим по египетским кабакам.
Они выпили еще, а потом вышли из гостиницы.
Сначала они отправились в заведение под названием «Эксельсиор», потом перешли в заведение под названием «Сфинкс», потом в небольшое заведение, названное по имени какого-то египтянина, и в десять часов, счастливые и довольные, сидели в заведении без названия вообще, пили пиво и смотрели что-то вроде представления. В «Сфинксе» они познакомились с летчиком из тридцать третьей эскадрильи, который сказал, что его зовут Уильям. Он был примерно такого же возраста, что и Юнец, но на первый взгляд казался моложе, потому что еще не летал так долго. Возраст его выдавал рот — как у ребенка. У него было круглое лицо, как у школьника, небольшой вздернутый нос, а кожа стала коричневой под солнцем пустыни.
Счастливые и довольные, они сидели втроем в заведении без названия и пили пиво. А пиво они пили потому, что ничего другого там не было. Вокруг были дощатые стены, на некрашеном деревянном полу, посыпанном опилками, стояли деревянные столы и стулья. В дальнем конце был дощатый помост, на котором шло какое-то представление. В помещении было полно египтян в красных фесках. Они пили черный кофе. На сцене находились две толстые девушки в блестящих серебряных штанах и серебряных лифчиках. Одна из них виляла задом в такт музыке. Другая трясла грудями, и тоже в такт музыке. Та, что трясла грудями, была более искусной. Она могла трясти только одной грудью, а при этом еще и виляла задом. Египтяне смотрели на нее как зачарованные и не скупились на аплодисменты. Чем больше они аплодировали и чем больше она трясла грудями, тем быстрее играла музыка, и чем быстрее играла музыка, тем быстрее она трясла грудями — все быстрее, быстрее и быстрее, не сбиваясь с ритма, не переставая улыбаться застывшей бесстыжей улыбкой. Египтяне хлопали все больше и больше, по мере того как убыстрялась музыка. Все были очень счастливы.
Когда все закончилось, Уильям спросил:
— Почему у них женщины всегда такие скучные и толстые? Где же их красивые женщины?
— Египтяне любят толстых. Вроде этих, — сказал Старик.
— Быть такого не может, — сказал Юнец.
— Правду говорю, — сказал Старик. — Это у них с давних пор. Все началось с того времени, когда здесь был голод, все бедняки были худыми, а богатые и аристократы — упитанными и жирными. Так что если тебе доставалась толстуха, значит, она из высших слоев общества.
— Ерунда какая-то, — сказал Юнец.
— А мы сейчас узнаем, — сказал Уильям. — Пойду спрошу вон у тех египтян.
Он указал большим пальцем на двух египтян среднего возраста, сидевших за соседним столиком, футах в четырех от них.
— Нет, — сказал Старик. — Не надо. Они нам тут не нужны.
— Да, — сказал Юнец.
— Да, — сказал Уильям. — Мы должны узнать, почему египтяне любят толстых женщин.
Он не был пьян. Никто из них не был пьян, но выпитое пиво и виски сделали их счастливыми, а счастливее всех чувствовал себя Уильям. Его загорелое мальчишеское лицо светилось счастьем, вздернутый нос, казалось, задрался еще больше. Похоже, он впервые расслабился за много недель. Он поднялся, сделал три шага к столику, за которым сидели египтяне, и, улыбаясь, остановился перед ними.
— Господа, — сказал он, — мои друзья и я сочтем за большую честь, если вы пересядете за наш столик.
У египтян была темная лоснящаяся кожа и пухлые лица. На них были красные фески, а у одного сверкал во рту золотой зуб. Когда Уильям обратился к ним, они вроде как встревожились. Потом поняли, что к чему, переглянулись и, ухмыльнувшись, закивали.
— Пажалста, — сказал один из них.
— Пажалста, — сказал другой.
Они поднялись, пожали Уильяму руку и направились с ним к столику, за которым сидели Старик и Юнец.
— Познакомьтесь с моими друзьями, — сказал Уильям. — Это Старик. Это Юнец. А меня зовут Уильям.
Старик и Юнец поднялись, все пожали друг другу руки, египтяне еще раз повторили «пажалста», и все сели.
Старик знал, что их религия запрещает им пить спиртное.
— Будете кофе? — спросил он.
Тот, у кого был золотой зуб, широко улыбнулся, поднял руки ладонями кверху и слегка пожал плечами.
— Мне — да, — ответил он. — Я к нему привык. А вот за своего друга я не могу говорить.
Старик взглянул на друга.
— Кофе? — спросил он.
— Пажалста, — ответил тот. — Я к нему привык.
— Отлично, — сказал Старик. — Значит, два кофе.
Он подозвал официанта.
— Два кофе, — заказал он. — Да, и еще кое-что. Юнец, Уильям, еще пива?
— Мне — да, — ответил Юнец. — Я к нему привык. А вот за своего друга, — он повернулся к Уильяму, — я не могу говорить.
— Пожалуйста, — сказал Уильям. — Я к нему привык.
Ни тот ни другой при этом не улыбнулись.
— Отлично, — сказал Старик. — Официант, два кофе и три пива.
Официант принес заказ, и Старик расплатился. Старик поднял свой стакан и, повернувшись к египтянам, произнес:
— Будьте здоровы.
— Будьте здоровы, — сказал Юнец.
— Будьте здоровы, — сказал Уильям.
Египтяне, казалось, поняли их и подняли свои чашки с кофе.
— Пажалста, — сказал один из них.
— Спасибо, — сказал другой.
Все выпили.
Старик поставил свой стакан и сказал:
— Для нас это честь — находиться в вашей стране.
— Вам нравится?
— Да, — ответил Старик. — Очень нравится.
Снова заиграла музыка, и две толстые женщины в серебристых штанах и лифчиках вышли на бис. Зрелище было сногсшибательное. Без сомнения, то была невиданная, поистине замечательная демонстрация владения своим телом и мышцами, ибо, хотя та, которая до этого виляла задом, продолжала делать то же самое, другая, с грудями, застыла, как дуб, в центре помоста, воздев над головой руки. При этом она вертела своей левой грудью по часовой стрелке, а правой — против часовой стрелки. Одновременно она вертела задом, и все это в такт музыке. Постепенно темп музыки возрос, и по мере его нарастания скорости кручения и верчения тоже увеличивались. Некоторые египтяне были настолько заворожены тем, что груди женщины крутятся в противоположных направлениях, что невольно повторяли движения грудей своими руками. Держа перед собой руки, они описывали круги в воздухе. Все топали ногами, кричали от восторга, и две женщины на сцене продолжали улыбаться своими застывшими бесстыжими улыбками.
Но вот все кончилось. Аплодисменты постепенно стихли.
— Замечательно, — сказал Старик.
— Вам понравилось?
— Еще как.
— Эти девушки, — сказал человек с золотым зубом, — они особенные.
Уильям не мог больше сдерживаться. Он перегнулся через столик и спросил:
— Могу я задать вам вопрос?
— Пажалста, — сказал Золотой Зуб. — Пажалста.
— Какие женщины вам нравятся? — спросил Уильям. — Вот такие, — и он показал руками, — тонкие? Или вот такие — толстые?
Золотой зуб ярко сверкнул за широкой улыбкой.
— Я сам, я люблю таких, толстых. — И две пухлые ладошки нарисовали в воздухе большой круг.
— А ваш друг? — спросил Уильям.
— За своего друга, — ответил он, — я не могу говорить.
— Пажалста, — ответил друг. — Вот таких.
Он усмехнулся и нарисовал руками в воздухе толстую женщину.
— А почему вам нравятся толстые? — спросил Юнец.
Золотой Зуб подумал с минуту, а потом спросил:
— А вам нравятся худые, а?
— Пожалуйста, — ответил Юнец. — Мне нравятся худые.
— А почему вам нравятся худые? Скажите мне.
Юнец потер ладонью затылок.
— Уильям, — спросил он. — Тебе нравятся худые женщины?
— Мне — да, — ответил Уильям. — Я к ним привык.
