Александр Ермак - Чагудай
Я зачитался, засмотрелся – прозевал, что надо сходить после обеда в управу. Спохватился, когда стемнело и стало трудно читать. Значит, останусь еще на один день в Чагудае. Только б не на больше…
С утра зашел к Брагину. Тот развел руками:
– Даже не знаю, что делать. Документы то ли на почте застряли где-то, то ли на заводе еще…
– Так зачем же меня вызвали?
– Должны были прислать.
– И что, что теперь?
– Будем выяснять, искать…
Вышел от Брагина в полном смятении. Снова дежуривший в этот день Юрка спросил:
– Что, не закончили?
– Нет.
Юрка удивился:
– Может, ты ему мало дал?
– Чего?
– Ну как чего? Денег…
– Ничего я ему не давал.
Юрка засмеялся:
– Так ты никогда не закончишь. На лапу ему надо хотя бы немножко положить. По-другому не получится…
Я снова зашел в кабинет, достал из кармана портмоне, вытянул купюру:
– Сколько? – вытянул другую. – Еще?
Брагин быстренько сунул деньги в стол:
– Достаточно. Приходи через два часа.
Как же хотелось его убить на месте. Взять Лешкин табельный и:
– Бах-бах-бах…
Юрке я дал на водку:
– Спасибо.
Он оглянулся:
– Давай попозже вместе и сообразим.
– Я не могу сегодня. Ты уж один – не обижайся…
– Ладно…
На крыльце управы до меня дошло, что Брагин мог сделать все и раньше. Гораздо раньше. Даже, наверное, в мой прошлый приезд. И тогда мне можно было бы в этот раз совсем не возвращаться. Нужно было тогда просто дать Брагину денег. Наверное, это было настолько очевидно для всех, что никто мне и не подсказал. А я, занятый мыслями об умершей матери, как-то и не задумался даже. Сказали «… быстро не получится… Тут несколько месяцев, а то и лет разбираться надо.» И я поверил. Так же, как верил в Шольском. Но так нельзя в Чагудае.
Но все кончено, кончено, кончено… Через два часа уладим с документами. Уеду на вечернем автобусе. Из Чагудая. Туда, где ждет меня тоненькая и хрупкая, дети, работа, нормальные люди. Мы всей семьей пойдем в парк. Будем просто гулять, дышать и радоваться жизни.
Забежал, сказал помятой, как и в прошлый раз, Ольге:
– Через два часа будь в управе.
– Буду. Но мне бы… поправиться бы…
– Там у Юрки Сурепова спроси…
И на кладбище. По тропинке мимо болота, по самой его кроме вверх на огромную поляну. Вот они могилки.
Здесь лежит дед. Отец. Мама. Сема. Варя.
Вот тетка. Дядя.
Могилка учителя Пойгу. Свежие цветы. А я не догадался…
Серега. Сосед дядя Паша…
Я вздохнул. Как ни странно, но именно здесь вдруг успокоился. Глянул на часы:
– Еще есть время.
И почему-то добавил мысленно: «Целая вечность».
Присел возле маминой могилки. Смотрел, как покачиваются внизу камыши Чагудая. В такие мы забирались пацанами несмотря на угрозы родителей и собственные страхи. Потом, испугавшись какого-нибудь болотного звука, с воплями вылетали обратно. Сидели на берегу, слушали, как бухчит Чагудай. Смотрели, как в его глубине зарождается туман.
Я даже прикрыл глаза, представив на берегу себя, Серегу, Юрку, других пацанов. Вот мы сидим и смотрим. Туман поднимается, ползет. Все ближе и ближе. И уже надо уходить, убегать.
Я поднимаюсь и совсем не чувствую своих ног, своего тела. Начинаю все сильнее бояться и очень тороплюсь. Чуть не бегу обратно по тропинке. Быстрее, быстрее. Впереди давно уже должен быть мостик. Но его все никак нет. А тропинка все больше не похожа на саму себя. Точно – это другая, какая-то чужая, заброшенная. По такой ходят редко и неохотно. Почему-то камыш…
Меня бросает в жар. Потом в холод. Я понимаю, что заблудился в тумане. Но все же надеюсь, что тропинка выведет меня. А она становится все призрачнее. Под ногами зачавкало.
Остановился. Хотел пойти назад, но камыш как будто сомкнулся за мной. Никакой тропинки назад нет и вовсе. Куда идти? А может и не идти, не двигаться? Как-нибудь перестоять здесь туман? И выбраться потом, когда развеется. Но неизвестно сколько придется стоять: час или два, а туман иногда и на несколько суток падает. И не устоять ведь на одном месте. Ноги постепенно уходят в грязь все глубже и глубже. Никаких кочек или деревьев рядом нет. И если так топтаться на одном и том же пяточке, то рано или поздно точно засосет.
И я рванулся с места вперед. Туда, где привидился вдруг просвет. И услышал голос. Совсем рядом. Знакомый. Это же дядя Паша:
– Сюда, сосед…
Я замер. Потом шагнул в сторону, откуда меня звали. Но никого не увидел. И тут же вспомнил, что дяди Паши давно нет. Он же умер.
И тут же услышал другой голос – Сереги:
– Сюда, Колька…
И тонкий голосок сестры:
– Сюда, братик…
И Сема:
– Давай сюда…
И отец:
– Иди к нам, Николай…
Все голоса слышались с разных сторон. Никого я не видел в тумане, только неясные тени. Куда же идти? Куда?
И я заплакал как в детстве, и закричал:
– Отпусти меня, Чагудай! Отпусти…
И тут же стих хор голосов. И среди тишины я явственно услышал голос матери:
– Сюда иди, сынок, сюда…
А У НАС ВО ДВОРЕ
А у нас во дворе
Днем во дворе нашей многоэтажки суетится разнокалиберная ребятня. Вечером появляются степенные мужики. Отмывшись, поев после работы, они спускаются к дощатому столу. Вынимают из кармана домино, а заодно и бутылочку. Рассаживаются на дощатых же скамьях, разбирают черные костяшки с белыми точками – режутся в «козла»:
– «Три-четыре»…
– «Четыре-шесть»…
– «Три-пять»…
– Дуплюсь два раза…
– Проезжаю…
– «Шесть-два»…
– Рыба…
И стучат костяшки, вскрикивают азартные мужики до самих сумерек, до тех пор, пока из окон не начнут выглядывать жены:
– Вася, домой!
– Петя!
– Се-ме-о-о-н!
Мужики задирают головы, морщатся, но подчиняются:
– Ну что, перекурим еще и по домам?
Домино укладывается в коробочку. Курящие закуривают. С минуту все молчат, смотрят на зажигающиеся звезды и огни в окнах квартир. Потом кто-нибудь тихонько скажет:
– А вот у меня была одна история…
Сосед
Давно это уже было, можно и рассказать. Въехал я, значит, в новую квартиру в новый дом – настроение отличное. И тут ко мне на улице Ваня Березкин – знакомый по работе подходит:
– Ну, я тебя не поздравляю…
– Почему? – удивляюсь. Все меня как раз только и поздравляли. Напрашивались в новую квартиру в гости.
– Потому, – говорит, – сосед-то у тебя знаешь кто?
– Знаю, Манырин…
– Говно-мужик, – плюет Березкин.
– Ну и что? Мне с ним на одном толчке не сидеть… – шучу я, – у нас с ним вся жилплощадь раздельная. Только лестничная площадка общая…
– Так-то оно так, – качает головой Березкин, – но ты не понимаешь. Ты с ним раньше не сталкивался. А вот Кольке Федотову приходилось. Манырин у него в сменщиках был. Тоже вроде ничего общего, в разное время работали. А все какую-нибудь пакость этот Манырин устроит. То ключи от бытовки вроде случайно с собой унесет, и Колька его потом по всему району ищет. То вентиль оставит открытым, а Кольку не предупредит. Давление падает. Начальство Кольке по башке. А виноват-то Манырин…
– Ну, поговорили бы нормально…, – жму, значит, плечами.
А Березкин опять плюет:
– Поговоришь с ним… Надуется индюком, мол, образованный, а у самого, как и у нас с тобой – не начатое высшее. Но интеллигента корчит: параграфы, статьи начинает на пальцах загибать… С ним только один разговор, – Березкин обернулся, – в морду.
– Да ну? – морщусь я.
А Березкин кивает:
– Точно говорю. Это он понимает сходу. Вот только потом затаскает в милицию, в общественный комитет, в администрацию… Колька ему раз врезал. Еле от тюряги отвертелся. Правда, и Манырин ему больше пакостей не делает. Так-что, ты ему в морду, если что. Но без свидетелей, чтобы никто не видел…
– Да, ладно тебе, – с новой-то квартирой я добрый был, – чего уж вы из него монстра изобретаете. Видел я уже этого Манырина. Кругленький и в очках. Вежливый: поздоровался первым. Приятный, по-моему, мужичонка…
– Во-во, – вздыхает Березкин, – смотри: я тебя предупредил…
Усмехнулся я, на том мы и распрощались.
Дело это было в среду. За четверг и пятницу я уж и думать забыл о том разговоре с Березкиным. Но в субботу вспомнил. После обеда взялся навешивать полки. Только с одной управился, как звонок в дверь. Открываю. На пороге сосед – Манырин:
– Вы молотком не стучите, пожалуйста, так громко. Я читаю научную литературу. И вы мне мешаете…
– Ладно, – говорю по-соседски, – постараюсь потише…
Хотя не с руки это в пол силы работать, медленно все получается и утомительно. Но постарался я. Не приходил Манырин больше. А вечером только я прилег, намаявшись, как за стеной: «Бу-у-у… Бу-у-у…». Стиральная машина. Думаю: «Сходить, попросить выключить». Но лень вставать. И ругаться не хочется.
Проворочался я до четырех, пока машина, наконец, не угомонилась. Заснул. А в шесть утра: шарах – музыка гремит, форменная дискотека. Подскочил я, соображая, что это случилось в такую рань да в воскресенье. А это опять же со стороны Манырина. И я вспомнил, что мне говорил Березкин. Все вспомнил.
