Марчин Вроньский - Нецензурное убийство
Он достал папиросу.
— Покажите, где его окна, — попросил он, оглядывая двор и флигели. — Закурите? «Сокол».
Дворник взял папиросу и смял гильзу зубами. Подал огонь.
— Вот тут вот, на втором этаже, — показал он.
Мачеевский начинал жалеть, что не подключил к линии Тромбича Зельного с Фалневичем. Сейчас они бы ему очень пригодились у помещения редакции. Главный редактор, сильно встревоженный, производил впечатление труса. Маловероятно, чтобы он удрал, но кто ж его знает… Комиссар уже собирался попрощаться и поспешить обратно на Радзивилловскую, когда внезапно дворник выпустил из-под рыжих усов клуб дыма и широко улыбнулся.
— Ну вот и Франек из школы вернулся!
Зыга затоптал папиросу, не обращая внимания на кислую мину дворника. Подошел к захваченному врасплох мальчику. Тому могло быть лет пятнадцать-шестнадцать, и даже если он и был родственником Тромбича, то, судя по внешности, весьма и весьма дальним.
Черные волосы, удлиненное смуглое лицо, никакой склонности к полноте. Простоватый вид деревенского паренька он не слишком умело маскировал дерзким взглядом.
— Я из полиции. — Мачеевский ухватил Франека за плечо и потянул к лестничной клетке.
— Но господин полицейский, я не сбегал с репетиции на Литовской площади! — почти закричал мальчик, крепче сжимая портфель с тетрадками. — Если меня кто-то записал, то по ошибке.
— Советую не финтить, — грозно рявкнул Зыга. — Ну давай, пошли, здесь мы разговаривать не будем.
* * *Увидев Мачеевского, Крафт бросил взгляд на часы. Если шеф говорил «часа в два-три», он обычно влетал, свесив язык на плечо, не раньше половины четвертого. А на этот раз явился вовремя. Генек даже поднес свой старый «Патек»[19] к уху: не стоит, тикает.
Зыга, открыв дверь пошире, махнул рукой мальчику. Тот неуверенно вошел и чопорно поклонился Крафту.
— Франчишек Чуба, допросить в качестве свидетеля, — приказал Мачеевский.
Заместитель уже совсем собрался сказать, что это несовершеннолетний, и его нельзя допрашивать в отсутствие официального опекуна, но вовремя прикусил язык. Начальник явно строил из себя важного полицейского.
— Садись. — Крафт указал мальчику на стул. — Сейчас кто-нибудь задаст тебе несколько вопросов.
— Но я…
— Садись! — прикрикнул Мачеевский и вышел в коридор.
Дверь комнаты криминальных следователей была приоткрыта. Зельный с Гжевичем сидели за столом, застеленным газетой, и ели бутерброды с холодной свининой. Запах хорошо поджаренной отбивной напомнил Зыге, что он уже больше двух дней не видел хорошего обеда.
— Поторопись, Зельный! — рявкнул Мачеевский. — Для тебя работа есть.
— Фак фофно, фан нафальник. — Агент проглотил гигантский кусок.
— Иди.
— Угоститесь, пан комиссар? — спросил Гжевич.
— Спасибо. — У Мачеевского громко заурчало в желудке, рука потянулась за бутербродом. — Нет, — решил он. — На вашу пролетку все равно не дам, потому что нету.
Он долго объяснял в коридоре агенту, что тот должен сделать. Зельный кивал головой, слушал и даже не пытался ни о чем спрашивать. Начальник разыгрывал какой-то свой план, а значит, следовало послушно исполнять поручения и лишь потом, возможно, подключить собственную инициативу.
— Так точно, пан начальник. Встать стеной у редакции. Если клиент выйдет, загрести сразу, вежливо и культурно. Если нет, пункт четвертый, войти самому. Не при людях. Все ясно.
— Ага, — добавил Мачеевский. — Дежурному сказать, чтобы все-таки принесли мне что-нибудь поесть. А то я, пожалуй, сдохну до четырех. И пусть купит шоколадки.
— Шоколадки? — остолбенел Зельный.
— Э, не важно! Пусть пришлет рядового, сам ему объясню. Гжевич, пообедал уже? — Зыга засунул голову в комнату агентов. — Ну, так за работу!
* * *— Пожалуйста. — Зельный улыбнулся, открывая перед Тромбичем дверь кабинета начальника отдела.
Мачеевский попивал свой чай, а рядом с другим столом сидел взволнованный Франек.
— Что случилось? — побледнел Тромбич.
— Вопросы здесь задаю я! — рявкнул Зыга. — Пан Крафт, попрошу вас увести мальчика. Выделить полицейского, пускай проводит его до дому. И вы свободны.
— Разрешите идти! — Заместитель уже отвык от такого официального тона, но помнил, как надо щелкать каблуками. Подталкивая вперед Франека, он взял с вешалки пальто.
— Машинистка пускай подождет! — бросил вдогонку Мачеевский. — А вы садитесь. Сейчас все выяснится. — Он встал из-за стола и повернул ключ в замке. — Итак, что вы делали вчера в районе двух-трех часов ночи?
— Спал, — сказал поэт, нервно сминая шляпу. — Я хочу позвонить…
— Все в свою очередь. А что делали вчера ночью ваши коллеги из редакции? Ну, я ведь не поверю, что вы об этом не говорили.
— Извольте! — Тромбич расстегнул пальто. — Я прекрасно знаю, что вы имеете в виду, но я для такого не гожусь. Что здесь делал Франек?
— Прошу прощения, — Зыга наклонил голову, — для чего вы не годитесь?
— На осведомителя. Объясните мне, пожалуйста…
— Разумеется, объясню. — Мачеевский выпрямился на стуле и официальным чиновничьим жестом вынул папку, на которой была накарябана фамилия главного редактора «Курьера». — Ну чтооо ж… Вы поэт, человек впечатлительный, а потому я хотел бы вам помочь. Но если вы так упорно не хотите помочь мне…
Он встал, прошел мимо ошарашенного журналиста и открыл дверь в коридор.
— Дежурный, пригласите машинистку! — бросил он.
Потом вернулся за стол и в молчании стал просматривать бумаги на Тромбича. Оторвался от них, только когда в комнату вошла молодая шатенка в роговых очках и, заправив бумагу в раздолбанный «Орел», уселась за маленьким столиком у стены.
— Имя, фамилия, имя отца, место рождения… — начал Зыга тоном, в котором усталость мешалась с нарастающей злостью.
Тромбич меланхолическим тоном сообщал все то, что, без сомнения, у Мачеевского и так имелось в лежащей перед ним папке. Стрекот старой машинки утомлял, превращал слова в мертвые буквы. Так по крайней мере мелькнуло в мыслях у допрашиваемого поэта, хоть он был отнюдь не в настроении искать метафоры.
— Итак, что вы делали вчера в три часа ночи?
— Я был дома.
— Кто-нибудь может это подтвердить?
— Я хочу позвонить адвокату!
— Разве вы чего-то опасаетесь? — сурово посмотрел на него Мачеевский. — Судимости?
— Не было судимостей, — огрызнулся редактор.
— Проверим… — Следователь снова заглянул в папку. — В 1923 году подозревались в принадлежности к секте сатанистов.
— О чем вы говорите?! — Пот блестел уже не только на носу у редактора. Весь лоб у него был мокрый, как будто он только что вышел из душа. — Даже процесса не было! Мы издавали поэтический журнал «Вельзевул». Название, возможно, странное, но… Полиции делать больше нечего, если она поднимает старые доносы?! Это неправда!
— Правда или неправда, я не знаю, — бесстрастно ответил Мачеевский. — Но написано, что вы были подозреваемым. В свою очередь, убийство Биндера отдает ритуальным, так написано в «Экспрессе». Но к делу, подозреваемым вы были, так?
— Был.
— Панна Ядвига, запишите, пожалуйста, «В 1923 году был подозреваемым…», и так далее.
Снова затявкала машинка, а потом панна Ядвига, дойдя до конца абзаца, с визгом повернула каретку.
— А это уже не из двадцать третьего, совсем свежая булочка. — Мачеевский вытащил из папки машинопись Биндера. — «Тромбич, публично играющий роль поэта и общественного деятеля, много лет заманивает к себе в квартиру несовершеннолетних» — и так далее. Что вы на это скажете?
— Я хочу позвонить адвокату.
— Вы по образованию учитель, были директором школы. Почему вас уволили?
— Никто меня не увольнял! — резко запротестовал Тромбич.
— Я так понимаю, что руководство газетой приносит вам постоянный и высокий доход?
— Я вам сказал, что…
Но сыщик не слушал.
— Панна Ядвига, продолжайте, пожалуйста: «Отказываюсь отвечать на подозрения, что я совершил преступление против нравственности…»
Когда машинистка начала печатать, редактор опустил взгляд. Но Мачеевский не дал ему погрузиться в себя.
— К чему выкручиваться? Я ведь разговаривал с этим мальчуганом, — громко сказал он, заглушая перестук литер.
— Я вам Франека не отдам! — Голос Тромбича задрожал.
— В этом мы убедимся в суде, — спокойно ответил сыщик. — А пока что… Ну что ж, мальчик признал, что вы не являетесь его дядей. Панна Ядвига, дальше: «…несмотря на то, что с проживающим со мной малолетним Франчишеком Чубой меня не связывают родственные отношения…» Что же касается вашего томика стихов, он уже отправлен на дактилоскопическое исследование, — солгал Зыга. — Имеются четкие отпечатки… А впрочем, завтра с самого утра мы прогуляемся до следственного управления. Два шага от вашей редакции, любопытно, правда? — Мачеевский бросил взгляд на краснеющее лицо Тромбича и продолжил: — Что же касается посвящения, то я специально попросил вас написать «Розанне», потому что там есть и «Ро», и «ан», как в слове «Роман». «Бинчицкой» тоже до «Биндера» недалеко, ну и «мечтательница» была не просто прихоть, господин редактор. Графология — область несовершенная, но чтобы устроить вам неприятности, этого вполне хватит. Психология — тем более. Ну давайте порассуждаем, кому бы в голову могла прийти мысль убить мужчину и засунуть ему в рот отрезанный член? Ревнивой любовнице? Та наверняка удовольствовалась бы самой кастрацией. А значит, остается любовник — ну как, вы по-прежнему не хотите мне помочь?
