Крис Эллиот - Плащ душегуба
Внезапно звук перешел в раскатистый рык, похожий на рев взбешенного верблюда. Лиза метнулась к Спенсеру, тот обернулся, чтобы выяснить обстановку сзади.
Однако позади них были только тени и Рузвельт, скромно разглядывающий собственные ботинки.
– Йо-хо? – несмело поинтересовался он.
Калеб, не сдержавшись, заорал:
– Ради бога, мэр, попытайтесь держать себя в руках! Мы и так здесь как на ладони.
Не успел Рузвельт ответить, как Элизабет вскрикнула. Обернувшись, Калеб увидел толпу головорезов в лохмотьях и котелках, быстро наступавшую со всех сторон.
Лица в окнах исчезли; ставни поочередно закрылись. Элизабет прижалась к Калебу.
– Не бойся, я с тобой, – сказал он.
Кинув на него благодарный взгляд, она подумала: «Калеб со мной. В конце концов, он мужчина сильный. Правда, годы не пощадили его. Он что, уже лысеет? И почему у него такая лоснящаяся кожа? Бог мой, как же я могла спать с ним?»
Вожаком в окружившей их толпе был верзила, покрытый шрамами и оспинами. Его крошечные глазки смотрели, почти не мигая. Но самой примечательной чертой – вернее, ее отсутствием – был его подбородок. Точнее, его просто не существовало. У него вообще не имелось нижней челюсти. Она отсутствовала как таковая. Вместо этого гортань прикрывала кожаная заплатка, похожая на лист пожухлого салата. Пожелтевшие верхние зубы торчали диковинными сталактитами, а кроваво-красный язык то появлялся, то исчезал в провале, который с натяжкой можно было бы назвать ртом. С нёба, не встречая препятствий, сочилась слюна.
Лиза и Калеб оглянулись. Окружавшие их головорезы отличались тем же уродством, что и их предводитель.
– Бог ты мой! – ахнула Лиза.
– Надо же, они все в одинаковых шляпах! – воскликнул Тедди.
Главарь плотоядно разглядывал Лизу. Он подмигнул ей, игриво склонил набок голову и попытался заговорить, добившись, однако, лишь невнятной шамкающей тарабарщины.
Испуганный вид Лизы словно молил: «Пожалуйста, не убивай меня! Я чиста и невинна, как утренний снег. Ну, приблизительно. Скажем, как вечерний снег».
– Нет, Фил, – сказал Калеб верзиле. – Уверяю тебя, она не согласится на «это» ни за какое количество «блестящих золотых дублонов».[14]
Он обернулся к спутнице.
– Все в порядке, дорогая. Этот человек нам и нужен.
* * *Клуб спортсменов Кита Бернса представлял собой мрачный полуподвал с низкими потолками, стойкой бара и немногочисленными столами. На стенах были укреплены две мигающие масляные лампы, а красный занавес в глубине прикрывал вход в «крысиную яму».
Фил провел гостей через питейный зал, где веселье было уже в самом разгаре. Шумная орава бранящихся негодяев, головорезов и шлюх толпилась в вонючей забегаловке, сгрудившись возле стойки, словно стадо оголодавшего скота, рвущегося лизнуть соли. В дальнем конце стойки и в самом деле имелся соляной ком, весьма популярный среди юнцов Малбери-Бенд, которые норовили разок-другой лизнуть его, прежде чем накатиться новомодной текилой – так по-испански называлась чрезвычайно заразная болезнь языка.
– Бармен, мне нужен добрый глоток самой крепкой живой воды, будь любезен! – крикнул Тедди, швыряя на прилавок шиллинг.
– Мэр! – воскликнул Калеб. – У нас нет времени…
– Одну секундочку, дорогой начальник полиции. От соленой еды в «Дельмоникос» у меня во рту пересохло.
Фил уже готов был скрыться за шторой.
– Оставь его, – сказала Лиза. – Мы разберемся с Филом, а потом найдем кого-нибудь, кто отвезет Тедди домой.
Смит и Спенсер последовали за информатором как раз в тот момент, когда бармен указал Тедди на три громадных деревянных бочонка. Каждый из них был открыт сверху и снабжен этикеткой. Из первого, с надписью «Мерзкий свинтус», торчала, слегка покачиваясь, задница какой-то убиенной хавроньи. Над другим, подписанным «Китайское огненное пойло», виднелась лишенная тела голова – китайца, разумеется, однако с трудом распознаваемого. Но внимание Тедди привлек третий бочонок – вернее, живая голая толстуха, которая из него высовывалась. Ее коренастые ноги болтались в воздухе, а округлая задница утопала в дурманящей жидкости. Девица засмеялась и притворно-стыдливо поманила Рузвельта пальцем.
Надпись на ее бочонке гласила: «Грог «Отрава толстой шлюхи». Предупреждаем, может быть смертельно опасен для вашего здоровья!»
– Пожалуй, испробую напиток этой упитанной милашки, – сказал Рузвельт и сунул в рот тянувшийся от бочки резиновый шланг. В те времена простонародье редко пользовалось стаканами, предпочитая вышеупомянутый способ «сунь-и-пей».
– Йо-хо! – завопил мэр, как следует насосавшись. – А теперь поглядим, что может предложить разборчивому вкусу этот китаец!
Он швырнул на стойку еще шиллинг и припал к «Огненному пойлу».
Тут к Тедди подгребли бандит и хулиган. Они с первого взгляда определили легкую добычу. А в темном углу зала среди крапчатых теней, порождаемых неверным светом масляных ламп и разными другими зловещими явлениями, сидела, недоступная взгляду Рузвельта, фигура в черном одеянии с капюшоном и следила за каждым его движением.
* * *– Чем сегодня порадуете, господин Эллиот?
Голос донесся из темноты зрительного зала.
Яркие лампы слепили меня. Я прищурился, пытаясь разглядеть принадлежавшее голосу лицо.
– Здравствуйте.
– Да, господин Эллиот, здравствуйте. Мы вас видим. Так что вы нам покажете?
– Здравствуйте.
– Да, и вам того же, господин Эллиот. Не соблаговолите ли вы начать? У нас мало времени.
– Здравствуйте.
Первое правило успешного прослушивания состоит в том, чтобы установить контакт с режиссером.
– Да делайте уже что-нибудь!
– Нам доводилось прежде работать вместе? – спросил я.
– Нет, не приходилось.
– Ваш голос кажется мне знакомым. Вы, случаем, не Чита Ривера?
– Я мужчина, господин Эллиот. – В голосе из зала слышалось нарастающее нетерпение.
– Мне хотелось бы, чтобы вы знали, какая честь для меня это прослушивание, организованное Детским театром «Арлекин» для постановки «Волшебной будки». Это мой любимый рассказ Эдгара Аллана По, – сказал я.
Невидимый голос не отвечал. Возможно, ему была известна только искаженная версия Нортона Джастера, где мальчик остается жив.
– Следующий, пожалуйста.
Пятно прожектора сползло с меня, чтобы осветить ожидающих своей очереди за кулисами. Вот тут-то я и увидел – в зале, двумя рядами выше Читы Риверы – фигуру в черном плаще и высоком черном цилиндре, почему-то с масляной лампой на коленях – возможно, чтобы придать лицу зловещий вид.
Меня охватила неуемная дрожь. Из родничка на макушке начал сочиться пот, стекая струйками в глаза, отчего зрение мое затуманилось.
– Гхм… Могу я начать снова?
– Вы же еще ничего и не начали, господин Эллиот.
– Тогда почему у вас такой сердитый голос? – сказал я, чувствуя себя выставленным на всеобщее обозрение, что было весьма неуютно. У меня сомкнулись колени.
Неизвестный в цилиндре провел пальцем по горлу. Я знал, о чем он думал. От этого я поперхнулся.
– А сейчас я… исполню небольшую песенку; возможно, вы ее даже слышали… э-э-э… если вы знаете толк в песенках…
Я чуть не плакал. Я чувствовал, как неуместная горячая струйка мочи потекла у меня по ноге. Клей, державший накладку на моей голове, размяк от пота, и паричок пополз на лоб. Странный незнакомец приподнял лампу, я ахнул, поперхнулся временной коронкой переднего зуба, и мне пришлось несколько минут выкашливать ее обратно. За это время паричок отклеился окончательно и свалился мне под ноги. От волнения мне показалось, что на меня напал какой-то грызун, и я принялся топтать его, да так, что сорвал подошвенную бородавку и взвыл от боли.
Голос из зала показался мне на этот раз несколько раздраженным:
– Господин Эллиот, или вы участвуете в прослушивании, или уходите отсюда! Нам еще нужно отсмотреть массу народа!
– Да-да, конечно, я понимаю. Времени на болтовню нет, – подхватил я, прохромал к пианисту и отдал ему листок с нотами. Прожектор снова переполз на меня, и я уже не мог видеть незнакомца в зале. Мне хотелось перехватить его после прослушивания и сказать, как сильно он мне кого-то напоминает, только непонятно, кого именно…
– Вы можете играть в ре-минор, или до-мажор, или фа-диез, как вам удобнее, а я подстроюсь, – объяснил я пианисту и, хромая, вернулся на середину сцены. – Ладно, попытка не пытка.
– Наконец-то, – сказал голос из зала.
– Что? – переспросил я.
– Ничего. Ни-че-го! Давайте уже, начинайте! О господи! – взвыл он.
– Хорошо, – сказал я и знаком велел пианисту начинать.
Он и не подумал. Тогда я запел:
Ай-яй-яй-яй-яй, а я Фрито,
Я Фрито-Бандито![15]
Затем я взглянул вправо от сцены. Незнакомец все еще был там, в своем цилиндре и плаще с пелериной, и он снова проделал недвусмысленный жест, обозначающий отделение головы от тела и последующее использование означенной головы как шара в кегельбане. Меня осенило: да он охотник за головами, то бишь охотник за талантами! Должно быть, он из тех, кто выискивает будущих звезд. Значит, мне светит не только какая-то детская постановка! У меня аж дыхание сперло от волнения.
