Александр Бирюков - Длинные дни в середине лета
— А ты этой самой красивой будешь пахту по утрам для лица давать? — спросила Тамарка. — Тогда я согласна.
— Буду. Я тебе даже конфитюр дам. У меня одна банка спрятана.
— А почему ей? — спросила Маргошка. — Выборов еще не было.
— Только гамбургский счет! — сказала Лариска.
— Какой? — насторожилась Алла.
— Книжки надо читать, художественную литературу. Гамбургский — значит строгий, без обмана.
— Сделаем так, — распоряжалась Маргошка, — считаемся, и тот, кто выходит, встает у печки. А мы говорим оценки — два, три, четыре, пять. Победит, кто больше наберет.
— Дочки! — крикнул на улице Толик. — Кому спинку потереть?
— Вот паразит, — возмутилась Лариска, — уже напился. Как же мы поедем?
— Никак, — сказала Алла, — не видишь, что ли?
За окном действительно уже шумел настоящий ливень. Незаметно потемнело, и наступил вечер. Дорога уже наверняка размокла, по этой глине теперь никакая машина не пройдет, только трактор.
— Толик, — Лидка по стенке пролезла к окну и выглянула, прикрывая грудь руками, — ты сейчас не мешай. У нас собрание.
— Вот ненормальные! Я к дояркам пошел.
— Не сердись, Толик. Я тебе правду говорю.
— Начали! — скомандовала Маргошка. Они встали в круг, касаясь друг друга мокрыми, теплыми бедрами, Маргошка чуть ближе к центру. — Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана...
Она считала и шлепала ладонью по мягким грудям, только до Лариски она не доставала, и ладонь ее болталась в воздухе.
— ...девок резать, баб давить. Все равно тебе водить!
Первой вышла Лариска. Она отошла к печке, встала лицом к девчонкам, прикрыв живот узкими ладонями.
— Два! — сказала Алка.
— Руки убери, — попросила Тамарка. — Понятно.
— Девочки, так нельзя! — закричала Лидка. — Нельзя обижать человека. Я ставлю пять. Ну, ладно — четыре. Нужно все качества учитывать.
— Два, — сказала Маргошка, — какие там качества? У нее ноги как спички.
— А зато она умная! — не согласилась Лида. — Разве это ничего не значит?
— Значит-значит, — отозвалась Тамарка. — Это, конечно, очень важно, но мы о другом сейчас говорим. Два, два и два. Ты четверку ставишь?
— Тройку, — сказала Лидка, — только нехорошо так.
— Девять очков, — подытожила Маргошка. — Следующая!
Следующей была Алла. Она встала, как солдат, вытянув руки по швам, сухая, с широкими плечами.
— Два, — сказала Маргошка, — чего с ней церемониться!
— Два, — отозвалась Лариска.
— Два, — согласилась Тамарка, — но грудь красивая.
— А ты плясать не умеешь? — спросила Лидка. — Или, может, петь? Я бы тогда четыре поставила.
— Стриптиз я вам покажу! — фыркнула Алка.
Она тоже получила девять очков..
Лидка стояла перед этой комиссией, краснея от смущения, и все гладила широкий, как поднос, живот.
— А ты плясать не умеешь? — спросила Алла. — Два!
— Три! — сказала Лариска. — Она хорошо кормит.
— Три! — подтвердила Тамарка.
— Пускай три! — крикнула Маргошка. — Только ноги на ночь обстругивай, а то как бегемотка.
Лидка получила одиннадцать очков.
Потом вышла Тамарка. Она не спеша повернулась, потянула руки к потолку, отчего груди поднялись, стали круглыми с темными пятнами точно по центру.
— Пять! — сказала Алла. — И кончаем эту игру.
— Пять! — сказала Лариска. — Только не в этом счастье.
— В этом! — заспорила Лидка. — У меня еще для тебя кое-что спрятано.
— А я говорю — три! — крикнула Маргошка. — Она рыба. В ней огня нет. Вы на меня посмотрите!
Она выскочила к печке и замерла — прямая, со сведенными крест-накрест ногами и опущенными руками. Потом пальцы ее поползли вверх...
— Москвички, — раздался под дверью женский голос, — вы там не уснули?
— Кто? — осипшим голосом спросила Лариска.
— Может, водички еще дать?
— Спасибо, есть.
— Ну, мойтесь. А я чайник поставлю.
Было слышно, как она пошла по лужам. Потом вернулась и опять дернула дверь.
— Вы не из швейного института?
— Такого нет, — не очень вежливо сказала Алла.
— А какой есть?
— Может, вам текстильный нужен?
— Может, — согласилась женщина.
— Мы из другого.
— Ну, мойтесь, мойтесь! После поговорим.
— А ну! — сказала Алла. — Зачем мы сюда приехали?
3Алла оделась первой и смотрела в приоткрытую дверь на темный, залитый водой огород. По болоту гуляла рябь от набегавшего ветерка, и тогда крупные капли срывались с ботвы и падали, ломая эту рябь спокойными кругами. Было холодно и грустно. Холодный воздух полз в приоткрытую дверь. За спиной Аллы тихо сопели, одеваясь, девчонки.
Толик вывернулся откуда-то сбоку, вытянулся, заглядывая в темную щель двери, и остался стоять, загораживая дорогу. На Аллу пахнуло запахом мокрого сукна и водки.
— Ты чего? — спросила Алла.
— Учат вас, учат, а вы шайками по голове...
— Не лезь, куда не надо.
— Может, у меня голова не только для того, чтобы шапку носить. Ты об этом подумала?
— А ты подумал?
— Ладно, — сказал Толик, — чего с вас взять? Жизни вы не знаете.
Он стянул толстый суконный пиджак, под которым была новая, с еще магазинными складками ковбойка, встряхнул его, отчего в карманах зазвенела мелочь, и, отступив на шаг, замер, держа его в вытянутых вверх руках.
— Карета подана!
— Хватит копаться! Выходи! — сказала Алла.
Лидка вышла, поежилась, шагнула под Толькин пиджак, и они побежали к крыльцу. Толик бежал сзади, придерживая пиджак двумя руками за отвороты, чтобы он не свалился, дурашливо ржал и то ли случайно, то ли нарочно задевал Лидку коленом. Она, конечно, визжала. Толик сбегал так с Тамаркой, Ларисой, Маргошкой. Алла не стала дожидаться, пошла одна. Холодный воздух приятно трогал голые руки, от него свежело в голове и возвращалась сила размягшему телу.
В избе тетя Наташа, худая, остроносая женщина лет пятидесяти, в ватнике, который, наверное, забыла сбросить, и длинной, закрывавшей до половины голенища сапог юбке, суетилась возле каждой, совала какие-то тряпки, чтобы вытереть ноги. Она кинулась искать шерстяные носки, чтобы москвички не простудились, но ничего не нашла, кроме кучи стареньких, с дырами на пятках чулок в резинку. Чулки годились только Лариске. Тамара даже мерить не стала, она сидела на лавке, задрав ногу, и ковырялась в красной ступне — занозила в сенях.
— Расселась! — зашипела Алла, загораживая ее. — Давай скорее.
В избе было полутемно. Свет еще не дали, а может, где-нибудь что-то сломалось — так было часто, потому что энергии не хватало. Девчонки шлепали босиком по тряпочным половикам, наслаждаясь ощущением пола под ногами — отвыкли. И даже скромная обстановка — стол под клеенкой, этажерка, скамья, три венских стула — казалась им шикарной.
— Молочка, девочки! — угощала тетя Наташа и подталкивала каждую к столу, где белели разномастные чашки, а в самой середке, около тарелки с толстыми ломтями хлеба, колыхалось от всей этой суеты в широкой кастрюле молоко с еще не осевшей пеной. — Не стесняйтесь, гостеньки!
— Галеты! — вспомнила Лидка и кинулась на улицу.
— Может, картошечки отварить? — спросила тетя Наташа, окидывая взглядом стол.
— А ты как думала! — сказал Толик. — Раньше ты, теща, быстрее понимала.
— Ага, — откликнулась она, — раньше быстрее. А сейчас одна. Много ли мне надо? Вот и отвыкла совсем. Да вы пейте молочко — свое!
— Давай! — сказала Маргошка и протянула Толику чашку.
— Молочка, доченька? — спросила тетя Наташа.
— Извините, конечно, — сказала Маргошка, — но меня от парного мутит. Толик, долго я так буду стоять!
— Ты чего? — не поняла Алла.
— Хитрая! — сказал Толик и полез за занавеску.
— Привык с дурочками, перестраивайся. Время-то теперь какое! — ворчала Маргошка, пока он доставал с подоконника бутылку «Анапы» и отдирал желтый алюминиевый хвостик.
— «Цинандали», девочки! — закричала с порога запыхавшаяся Лидка и встала, как американская свобода с факелом.
И тут вспыхнула под потолком лампочка.
— Ну, я пошла картошку варить! — сказала тетя Пптлша. — А вы молочко пейте.
— Кому молочко бешеной коровки? — спросил Толик. — Подходи!
— Давай! — согласилась Алла. — Что с этими алкоголичками делать!
— «Цинандали» лучше! Он натуральный! — кричала Лидка и бегала вокруг стола, но «Анапа» имела больший успех.
— Не кричи! — сказала Лариска Лиде. — Поставь сюда. Нечего на них добро переводить.
— С легким паром! — возгласил Толик и чокнулся с каждой.
Алла заглянула на подоконник, откуда Толик вытащил бутылку, и сердито свела брови — там еще две стояли.
— Иди-ка сюда! — позвала она Толика и стала ему выговаривать, придерживая за рукав, чтобы не убежал.
— Девочки, галеты! Почему не едите? Они питательные! — кричала за столом Лидка и совала каждой эти сухие деревяшки.
