Арнон Грюнберг - День святого Антония
В двадцать минут третьего хорватки еще не было. Мы стали опасаться, что она забыла о встрече, что она уже начала смотреть на нас, как на пустое место. Но около половины третьего она подъехала на машине. Резко затормозила, прямо возле того места, где мы стояли.
Она вылезла из машины. На ней снова была та крошечная юбочка, которую нужно было держать, чтоб она не улетела.
— Ну, вот и я, — сказала она. — Вы долго меня ждали?
Ответа от нас не потребовалось, потому что она говорила все время сама.
— Ну-с, в клуб еще рановато.
С этими словами она достала из своей сумочки сигарету.
Мы взглянули на ее туфли. Каблуки на них были высотой не меньше десяти сантиметров.
— Откуда у тебя такие? — спросил Тито.
— Из обувного магазина, — ответила она. — Или вы подумали, что я покупаю себе туфли в парикмахерской?
Мы уселись под сводом чужого крыльца. Она подстелила себе рекламку.
— А то у меня попа замерзнет, — пояснила она, глубоко вздохнула и добавила: — У меня самая холодная попа в мире. Иногда, когда я лежу ночью в постели, я трогаю свои половинки и чувствую, какие они холодные. Словно две ледышки. Мама говорит, это из-за того, что у меня кровь плохо циркулирует. А она должна бежать, как горный ручеек весной.
Она достала из сумки коробочку «Тик-така». Оранжевый «Тик-так». Пересыпала несколько штук в ладонь и стала распределять.
— Оранжевые — самые вкусные, — сказала она. — Их нужно рассасывать медленно, чтобы оранжевый слой растворился и они стали белыми. Я иногда целыми днями жую «Тик-так». Но я ем также бублики с отрубями, потому что хочу оставаться здоровой. И красивой. Чтобы у меня кожа сияла. Но после бублика с отрубями я угощаю себя «Тик-таком». И чувствую себя счастливой. А когда коробочка наполовину опустеет, можно немного и помузицировать. Вот, послушайте!
И она начала музицировать. Мы тоже музицировали, не меньше двадцати минут. И решили, что когда сегодня ночью ляжем спать, то попросим Бога согреть ей попу. Пусть она будет у нее такой же теплой, как камень, который целый день грелся на солнце, на который садишься вечером, когда он уже немного остыл, чтобы смотреть на деревья.
— Ну, теперь пора в хорватский клуб, — сказала она.
Она расправила юбку. Она шла на каблуках, ничуть не шатаясь, только последний отрезок пути до машины она скинула туфли и крикнула: «Бегом!» И все мы помчались к машине.
По дороге в хорватский клуб у нее четыре раза глохнул мотор.
— Эта развалюха не моя, — сказала она, — слава тебе, Господи!
Мы ехали через район, в котором мы раньше никогда не были. Поль спросил:
— А ты думаешь, Бог все видит? Где бы мы ни были, Бог все видит?
Она ответила на вопрос Поля утвердительно, не переставая соревноваться в скорости с другими машинами.
— У Бога глаза большие, — сказала она. — Такие огромные, что все его узнают на улице. Поэтому он всегда носит темные очки. Глаза у него большие и красные и вечером светятся в темноте. Если подержать возле них сигарету, то она загорится. Такой у него в глазах жар. Он никогда не снимает темные очки, но может сесть рядом, чтобы тебя потискать. Бог любит кого-нибудь потискать. Просто, чтобы разогреться. Бог любит жару. Но если его оттолкнуть, он разозлится. А если сказать: «Отстань, Бог!» — он начнет завывать, как ураган. Он схватит тебя за руку и будет держать так крепко, что ты ее и не вырвешь. Изо рта он достанет сигарету, которую до этого поджег своим взглядом, и прижмет окурок к твоей ладони. Будет прижигать так медленно, что это покажется тебе вечностью, и при этом скажет: «Сука». Бог знает разные грязные слова. И после он сразу же закурит новую сигарету, потому что он — заядлый курильщик.
Мы ехали все быстрее, обогнали спортивную машину.
— Да, — сказала она. — Бог повсюду, и он все видит. Он может отправить вам на пейджер сообщение, а может возникнуть на пороге, и что он тогда скажет, целиком зависит от его настроения. Бог может быть и очень добрым. Тогда он пригласит тебя в очень дорогой ресторан, с видом на озеро или на глубокую долину, очень глубокую и всю в огнях. Если у Бога хорошее настроение, то он не жадный. Ему все по плечу. Он говорит всякие приятные вещи. Он говорит: «Ты самая красивая, самая милая, самая желанная, самая горячая, самая умная, ты лучшая, с тобой ничего не может случиться, ты в безопасности, ты под моей защитой. У тебя самые красивые глаза, самые красивые волосы, одна твоя грудь стоит трех ‘мерсов’ с открытым верхом, и ты всегда вкусно пахнешь. Я тебя нюхаю, потому что ты всегда вкусно пахнешь». И он ныряет под стол, чтобы меня обнюхать. Бог, как собака, нюхает мои ноги и между ног. Официанты не смотрят, отворачиваются в сторону, потому что Бог дает щедрые чаевые.
Она говорила все это, пока мы ехали на большой скорости по шоссе.
Мы остановились перед скромным зданием. Оно было похоже на школу. Мы вошли внутрь. Вначале хорватка, а мы — следом за ней. В помещении были сплошь мужчины и всего несколько женщин. Все они сидели за столами и пели. Во время пения поднимали вверх большие кружки с пивом и размахивали ими из стороны в сторону. Мы остановились в дверях.
Некоторые кивали нашей хорватке, и она им отвечала также кивком. Как королева. Да-да, точь-в-точь как королева.
— О чем они поют? — спросил Тито, так как мы ничего не понимали.
— О море, о горах, об озерах, — ответила хорватка, — о нашей стране.
Она вышла с нами в коридор и достала из сумки телефон.
— Мой телефон, — сказала она, — он самой последней модели. И смотрите, к нему кожаный чехольчик. Итальянский дизайн. Сейчас он выключен, — сказала она. — Но в шесть часов я его снова включу.
И она покачала телефон, словно у нее на руках был младенец. Затем достала еще один чехол.
— Смотрите, это мой пейджер. Тоже последняя модель.
— Можно тебя поцеловать? — спросил вдруг Тито.
Она отступила на шаг назад.
— Куда? — спросила она. — Я должна вначале знать, в какое место.
— В щеку, — сказал Тито. — В щеку, под глазом.
Она громко высморкалась.
— Ну ладно, — согласилась она. — Если вам это доставит удовольствие. Но только один раз.
Мы поцеловали ее в указанное место.
Она посмотрела на часы. Они были у нее не на руке, а в сумке.
— Собственно, надо бы сейчас с вами пойти попробовать хорватскую кухню, но времени на это нет, и я отвезу вас домой.
Мы все пошли к машине.
— Я набила мозоли, — сказала она. — Эти туфли не приносят мне удачи.
В машине она их сняла.
— Чуть-чуть отдохнуть, — повторяла она, — совсем чуть-чуть отдохнуть.
Воздух был скорее желтый, чем голубой. И все из-за смога. Тито надел темные очки, те самые, красивые, которые он получил на свое девятнадцатилетие.
Мы оглянулись на хорватский клуб. Из двери на улицу продолжали выходить мужчины. Кто-то стоял и разговаривал возле входа.
— Вы когда-нибудь говорили женщине: «Сегодня поедем в Лас-Вегас, а завтра мы с тобой поженимся»?
Мы отрицательно покачали головой, а Поль спросил:
— А тебе такое когда-нибудь говорили?
— О да, — ответила она, — о да-а-а! — И во второй раз это прозвучало протяжно, этому «да», казалось, не будет конца. Прозвучало так, словно она слышит это каждый день.
— И бриллианты обещали, и кольца, такие большие и тяжелые, что руки у меня в них станут как свинец. Только я не дурочка. Еще у меня была собака. Я ее очень любила. И ребенок у меня был.
Из клуба на улицу продолжали выходить люди.
— Но никто не знал об этом ребенке. Невозможно было догадаться, что я его жду. Вы только посмотрите, какая я стройная. Ничего не было заметно.
Она немного приподняла вверх блузку. Мы убедились, какая она стройная. Мы увидели ее пупок.
— Та моя подруга, которой потом плеснули в лицо аммиаком, мне тогда помогла. Вы когда-нибудь знали про такое?
Мы помотали головой.
— Ничего особенного тут нет, — продолжала она. — Вначале мы танцевали на дискотеке. Танцевать нужно как можно дольше. А потом мы пошли в туалет.
Она зажгла сигарету.
— А потом, — сказала она, — нужно найти мусорный бак. Только не маленький. Потому что ребенок тяжелый. Намного тяжелее, чем вы думаете. Намного тяжелее, чем теннисная бутса. И если засунуть его в маленький мусорный бак, то знаете, что будет? Мусорный бак потом будут выносить и подумают: «Какой он тяжелый! Что в нем такое? Может быть, слиток золота?» И начнут искать. Ребенка лучше положить в большой мусорный бак, самый большой из всех, какие только можно найти. В котором не будет заметно, что там ребенок. Его нужно засыпать сверху пищевыми отходами. Сделать ямку в пищевых отходах и положить его туда.
Она набрала в легкие воздух.
— И конечно, хорошенько помыть туалет, потому что остается кровь и всякое такое прочее. Лицо надо тоже хорошенько вымыть, смыть пот и размазавшуюся тушь, чтобы никто ничего не заметил.
