Александр Бялко - Роман с физикой, или За всех отвечает любовь
Оба ученых вздохнули. Что было в их вздохе? То, что они понимали, – это показуха перед иностранцами, которые бывают в Дубне и работают здесь.
Сказать, что показуху любили при советской власти, было бы не правильно. Показуха была частью этой власти. Ей пронизано было все общество. Показуху устраивали перед самым маленьким начальством, маленькое начальство перед большим и так вплоть до генерального секретаря ЦК КПСС. А тот с товарищами из политбюро устраивал показуху перед остальным миром. Так что первый памятник при советской власти надо было поставить князю Потемкину. Основателю современной русской показухи.
Допив коньяк, профессора где-то около Вербилок откинулись в креслах и тихо и безмятежно заснули, – потому, что работали много по ночам.
Проснулись они уже в Дубне. Проводница трясла Боркова за рукав.
– Приехали, хвизики! Просыпайтесь, хватит дрыхнуть – вежливо повторяла она.
На платформе их уже ждал Кушаченко.
– Здравствуйте, Николай Георгиевич! Давайте ваш портфель, – он вежливо взял у Боркова портфель.
– Это Александр Федорович, известный философ – представил Изотова Борков.
– Володя, очень приятно.
Они спустились с платформой вместе со всеми приехавшими на поезде. Кушаченко уже выпил от скуки бутылку водки. Но это было почти незаметно. Он, болтая о новостях Дубны повел профессоров короткой дорогой к гостинице.
– Смотрите, кафе Нейтрино! Это знак судьбы.
– Да, очень неплохая стекляшка. Вкусно, недорого и хорошее вино в разлив. Очень удобно перед электричкой поесть, – рассказал Володя.
– Да, о знаке судьбы я раньше не задумывался, – ответил Изотову Борков.
Что касается меня, я бы был очень рад, если бы ученые мужи обращали бы внимание на знаки судьбы. Тогда бы они, может быть, остались бы дома, а не поехали в Дубну.
– В Дубне много странных названий – бассейн, например, называется Архимед, – продолжал Кушаченко. А улица, по которой мы идем имени Кюри. По ней мы пройдем быстрее всех в гостиницу, чтобы быть первыми. Тут весь поезд на конференцию.
Профессора оглянулись и увидели, что за ними идет толпа ученых. Все шли в гостиницу Дубна. Поскольку весь город был одна сплошная показуха, то и гостиница была образцовая. Обслуживание, бар и ресторан, все работало очень хорошо, по советским меркам.
Володя быстро сдал паспорта знакомым портье и помог заполнить обязательную анкету. Тут все поняли, насколько прав был Володя. В двери стали входить участники конференции. Образовалась очередь. Володя быстро взял ключи у администратора и повел профессоров на второй этаж. Лифта не было.
Гостиница Дубна была устроена таким образом: номера были блоками. В блоке было две комнаты. В одной было две кровати, в другой одна. На две комнаты был один совмещенный санузел с душем. Большая комната называлась Б, а маленькая А. Каждому постояльцу давалось два ключа – один от блока, другой от комнаты.
Телевизор был один на всю гостиницу в конференц-зале, где и должна была проводиться конференция.
Профессорам полагались номера А. Боркова Володя поселил поближе к себе. Сам он жил в номере Б, но один. Знакомые женщины портье никого к нему не подселяли. Гостиница стояла пустая от конференции до конференции.
Наши ученые сняли пальто, поставили портфели, умылись с дороги, и пошли опять на первый этаж в ресторан – пообедать, точнее поужинать.
В рестораны по вечерам в советском Союзе была очередь. Для того, чтобы попасть туда надо было либо отстоять очередь, либо дать на лапу швейцару, который следил за очередью. В Дубне было не так. Было дешево, свободно и вкусно, – все это с учетом, конечно советских стандартов.
Профессора взяли себе двести грамм коньячку, а Володя неожиданно для них бутылку водки. Скоро принесли столичный салат и по куску жаренного мяса с картошкой. Под эту закуску и под разговоры о загранице, воспоминания о прошлом и будущем и проходил тот вечер.
Когда же в ресторане дым был коромыслом, Борков увидел кого-то из знакомых по нейтронной лаборатории. Он подошел к их столику, поговорил и вернулся.
– Завтра здесь будет Тамм. Так что сегодня отдыхаем.
Володя исправно подливал себе водки, и скоро бутылка почти опустела. Стало заметно, что он начал путать слова и не попадать в разговор.
В это время пришел последний поезд из Москвы. Гостей на конференцию оказалось больше, чем вмещала четырехэтажная гостиница. Опоздавших стали подселять в оставшиеся двойные номера.
Плохо было американским шпионам в Советском Союзе. Тяжко им было, просто ужас. И хотя в академии ЦРУ на русское отделение был самый большой конкурс, почти никто не мог жить и работать в России.
Во-первых – образ жизни. Вдруг оказаться без автомашины и ездить в битком набитом автобусе. Получать в качестве зарплаты деньги, на которые нельзя ничего купить. Привыкать к тому, что одежду и еду надо не покупать, а доставать. Постоянно стоять в очередях. Обходиться без стиральной машины, а поэтому все время ходить грязному и мятому. Да и одежда была такая, такая – словами не рассказать.
Во-вторых, русский язык чудовищно сложный. Говорить на нем могли только люди привыкшие так изъясняться с детства.
Поэтому в школу ЦРУ на русский попадали люди с русскими корнями. Но и это не помогало. Даже шутка такая была. Самый сложный вопрос на выпускном экзамене в школе ЦРУ:
В каком месте надо поставить артикль «бля» в фразе – Мужики, кто последний за пивом?
И, в-третьих, постоянный кошмар оказаться в русской тюрьме без удобств, которая еще хуже, чем русская свобода. А сети КГБ расставил везде. Вся страна сделана так, чтобы КГБ удобно было работать. Кругом и профессионалы и просто стукачи-любители.
Поэтому в этом кошмаре агенты, обычно, не долго служили своей американской родине. Одни спивались, других ловило КГБ и после первой ночи в советской камере агенты становились двойными.
Обо всем этом не думал Дэвид Шот (David Short) стоя за стойкой у администратора гостиницы Дубна. Он думал о том, как наделать поменьше ошибок в этой чертовой бумажке, которую ему дали заполнить. Имя и фамилию свою он запомнил – Денис Коротков. Но надо было написать номер паспорта, отчество, какой-то индекс и девичью фамилию матери, и цель приезда.
У Дэвида бабка по матери была русская. Звали ее Ольга, и она всегда говорила, что она из дворян. Это и позволяло ей всю жизнь ничего не делать. Слава богу, что она еще сидела с маленьким Дэвидом и научила его русскому языку.
Дэвид, в отличии от своей русской бабки, вырос настоящим американцем, преодолевающим трудности, работящим, любящим учиться и свою родину. В академию ЦРУ он пошел, уже закончив университет. На русский он попал из-за бабки Ольги.
Здесь в России он работал корреспондентом молодежной газеты Комсомольская правда. Как ему удалось туда устроиться, останется секретом ЦРУ. Это особенно удивительно, что писал он по-русски плохо и медленно, боясь сделать какие-то знаковые ошибки, по которым можно было бы узнать его несоветское происхождение. Но оказалось, что плохо и безграмотно писали тогда в комсомолке все, и так называемый Денис, от остальных журналистов ничем не отличался. В 1977 ему было чуть больше тридцати. Его темой в газете была советская наука, его заданием была советская физика.
Дэвид очень хорошо говорил по-русски, обладал большим словесным запасом, но имел, как говорили тогда, заграничный акцент. Что это такое, никто толком и не знал, но все безошибочно определяли его. Может быть, это была привычка свободно говорить, а вовсе не акцент? Так это или нет, но Дэвид, он же Денис, на всякий случай старался говорить меньше, старательно выговаривая слова. Наконец, он справился с карточкой гостя, очень удивился, что ее никто и не посмотрел – зачем тогда заполнять? – взял ключи у администратора и пошел на второй этаж. В его американскую голову не могла прийти мысль, что его подселили в номер, где уже кто-то живет.
В это время два профессора и один соискатель научной степени по физике все допили и съели в ресторане. Володя уже ели-ели держался на ногах.
– Что-то его развезло. Нельзя с непривычки столько пить.
– Это я от уважения к Николаю Георгиевичу, – тупо глядя в пол, выговорил Володя.
Тогда в Советском Союзе относились к пьяным трогательно, как к малым детям. Причина этого не совсем понятна. Православные патриоты ищут в этом истоки русской народной солидарности. Демократы считают пьянство в те года специфическим диссидентством, когда люди уходили из советской действительности по средствам алкоголя. Пережитки той любви к пьяным живы и сейчас, но обстановка круто поменялась.
В далеком 1977 году профессора взяли Кушачанко с двух сторон под руки, не видя в этом чего-то удивительного, и спотыкаясь, повели его на второй этаж. И постояльцы, и работники гостиницы понимающе смотрели на них, и никто не высказал осуждения, напротив все были готовы помочь.
