Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова
Оценив посетителей, он встал, взял чашку с кофе и перешел ко мне.
«Вы служите у Ксаверия недавно», – сказал пестроголовый. Я сделал глоток, кофе был ошеломляюще крепок. «Э, послушайте!» в неярких, серых с прозеленью глазах мелькнула тревога. – «Лучше скажите сразу, если вас прислал сюда Ксаверий».
«Вы не поверите, – сказал я. Мне, грешным делом, очень понравилось то, что он встревожился. – Меня прислала Аня».
«А!» – он несколько раз ударил в столик указательным пальцем. – «Так это вы маячили за плечом у Аниты. Ваше счастье, что я тогда не мог добраться до вас!»
«Считайте, что добрались», – сказал я. И тут ударила дверь, и в заведение ввалились мокрые милицейские. Приспособления для водворения порядка были разложены на столиках На свободных местах хозяин расставил кофе и плюшки, и опять стало тихо. Одна только рация хлопотала о чем-то.
«Все удивительно кстати, – молвил пестроголовый, – но вряд ли этих ребят привели сюда вы. Вот что, скажите-ка мне, как вы расшифровали Анькину азбуку?»
«Там нечего было расшифровывать», – пожал я плечами, – «Семь, семь сорок, остальное – чуть-чуть везения».
«Верно, верно» – сказал собеседник. – «Когда Анька была маленькой, она не вылезала из больниц и со скуки придумала эту азбуку. После работы я приходил к ней под окна, и она на кулаках рассказывала все». – Пестроголовый послал улыбку в дальний угол. – «Теперь – ваша очередь. Для начала: где Анатолий, почему вместо него пришли вы?»
«Семь сорок, – ответил я. – Нашему хозяину пора закрывать лавочку».
Милиционеры с громом разобрали автоматы и ушли. – «Здесь много местечек», – сказал я, – «Пару-тройку могу показать. Скоротаете время».
«Мы отлично посидим вдвоем», – сказал он, допивая кофе, – «Вы непременно расскажете мне все. Школа Ксаверия организована удивительно».
«Вы педагог?»
Пестроголовый расхохотался.
«Еще какой! Даю частные уроки».
К нам беззвучно подошел хозяин, и мы расплатились. При этом собеседник мой положил в плошку сумму, совершенно несоразмерную своему заказу.
«Удачи, Наум!» – сказал он и потрепал хозяина по костлявому плечу. Мы вышли из заведения, прошли двор, миновали две-три сквозных парадных и оказались перед собором, в ограду которого впаяны сопряженные по три пушечные стволы.
«Будете смеяться», – сказал пестроголовый. – «Когда я приехал навестить Анюту первый раз, подумал, что это артиллерийский музей».
Мы перешли дорогу и остановились у входа в европеизированный подвальчик.
«Ручаюсь, это одно из ваших местечек. Вы, питерские обожаете, чтобы вам меняли пепельницы и подавали ножи. Идем?» – Он подтолкнул меня к ступенькам, но я шагнул в сторону и встал у ограды. «Какого.?» – искренне изумился пестроголовый. – «Ты пришел к Науму, ты знаешь про Анюту, и ты думаешь, я тебя отпущу? Или тебя самого не разбирает узнать, как ты влип?» При этом собеседник мой чиркнул себя пальцем по горлу, и мне стало смешно.
В это трудно поверить, но иногда я необычайно смешлив. К тому же мне с каждой минутой любопытнее становилось все, что касалось Ксаверия и школы.
Мы миновали бамбуковую портьеру и уселись неподалеку от телевизора. Спутник мой расстегнулся и красиво забросил ногу на ногу, но стоило расположиться с удобствами мне, как торчавший с испода столешницы гвоздь подло впился в ногу. Тем временем толстая девушка в переднике потянулась было привернуть звук, но спутник мой отогнал ее движением ладони.
«Мы услышим друг друга», – объяснил он, – «а прочие обойдутся».
Я спросил, почему он так несуразно щедро расплатился за кофе. Пестроголовый вопросу не удивился.
«Друг, – сказал он, – должен ведь кто-то платить за то, что сожрали милицейские. А мне с руки. Я могу купить сто таких Наумов. Но в том-то и штука, что он – один. Считай, что я спасаю редкий вид. К тому же у меня предчувствие, что Наум вернет мне все. С тех пор, как мы познакомились…»
Тут я перебил его и сказал, что не худо бы познакомиться и нам.
«Будь по-твоему», – качнул он пестрой прической и протянул над столиком широкую белую ладонь. – «Олег Заструга».
«Отродясь не слыхивал такой фамилии».
«У Анюты материна фамилия, а подробности тебе ни к чему».
Тогда представился и я. Господин Заструга поиграл с моей фамилией.
«Отец, – сказал он, – тут чего-то не то. Ксаверий не берет к себе с такими фамилиями. С твоей фамилией в пожарной команде хорошо».
Я отпил из рюмки едкого коньяку и решил не рассказывать историю о капусте с порохом. «Ну, да Аллах с ней, с фамилией». – проговорил Заструга. Он оказался предусмотрительней меня, обнюхал коньяк и опустил рюмку. «Пункт первый, – сказал он. – Что Шура Барабанов знает про Анатолия? Почему Шура Барабанов пришел туда, куда должен явиться Анатолий? Пункт второй. Откуда Шура Барабанов взялся, и что он делает в школе у Кафтанова? Что ты преподаешь?» – спросил он с некоторым раздражением и все-таки выпил омерзительный коньяк.
«Не знаю», – сказал я честно, и Заструга неожиданно легко принял это.
«Верю, – сказал он. – Ксаверий еще не то отчебучит. Я думаю, ты у него вместо попа. Поначалу он попа сулил, да, видно, не срослось. Стало быть, ты. Ну, смотри…» Он с ненавистью покосился на рюмку и снова принялся расспрашивать. Нельзя сказать, чтобы это напоминало допрос, но я пришел сюда, чтобы разузнать хоть что-то о диковинном Ксаверии и его школе, а вместо того был осаждаем настойчивым Застругой. Заструга наверняка знал куда больше моего, но подозревал, усиленно подозревал, что и мне известно нечто важное. Мы кружили друг подле друга, как два боксера, у которых не хватает духу начать правильный бой. Наконец, я рассказал, что знал об Анатолии, и Заструга принялся въедливо выяснять, усат ли этот Анатолий, хром ли? Когда все замеченные мною приметы совпали, Олег Заструга с неожиданной яростью потребовал ответить, есть ли у Анатолия наколка на пальцах и что она изображает? Мне тут же вспомнился недавний разговор с Манечкой Куус о налоговом инспекторе, и я спросил своего упорного собеседника, не знает ли он за Анатолием склонности к мистификациям и переодеваниям.
«Не юли!» – сказал мне на это Заструга. – «Ты говоришь, что про заведение Наума и про Анатолия узнал случайно. Бывает, отец. Но хоть убей меня, не поверю, что явился ты в „Семь сорок“ случайно. Знаешь, как с деньгами: случайно найти куш – поверю. А вот потратить случайно, это уж извини… Я ведь почему тебе не верю? Потому что ты не просто что-то узнал. Ты, черт настырный, узнал да и сразу шуровать начал».
Я, было, принялся повторять, что Аня прислала меня, но Заструга поднял кулачище и, перемалывая ярость свою, проговорил, что не так Анюта проста, чтобы первому встречному…
Ну, не говорить же мне ему было про короля Марка и Фею Моргану. Это вышло бы еще чище, чем с порохом и капустой.
В конце концов, пестроголовый сам себя успокоил. Он достал толстую, как банан, сигару, потребовал себе коньяку. «Эй!» – сказал он буфетчице. – «Ты слышала, коньяку, а не керосину». Затем, сопя, выудил из кармана сверкающую гильотинку, снял с сигары целлофановую кожуру и усек ее скругленный кончик. Потом макнул сигару в коньяк, раскурил и сказал, что теперь я могу рассказать все без помех.
«Какие помехи? – обозлился я. – Просто-напросто вы мне не верите. Вот я – да. Я готов выслушать вас, я страшно хочу выслушать вас… Скажите, Заструга, у Кафтанова в школу ученики и в самом деле набраны попарно?»
«Откуда ты такой взялся?» – с какой-то странной брезгливостью отозвался Заструга. – «Будь ты олух, не нашел бы ты „Семь сорок“. А если уж нашел, как не поймешь, что молчать тебе нельзя? Ты вот что возьми в расчет…»
Он пересел поближе и зачавкал сигарой. «Ты вот что…» – повторил он, поднося тоненькое газовое пламя к потухающему табаку. – «Ты уж пойми, что нет тебе резона со мной отмалчиваться. – Он перекосился, убирая зажигалку в карман, и колено крепко уперлось мне в ногу. – Нет резона». – повторил он.
И тут я почувствовал, что-то отвратительно твердое, упершееся мне в живот. – «Погляди. – Сказал пестроголовыйю – Полюбопытствуй».
Если бы я был богатый, я бы непременно купил себе такой револьвер. С таким револьвером… Злодей Заструга вдавил коротенькое дуло мне в аппендикс, и тут, полагаю, со страху (что уж теперь стесняться) и от неожиданности в животе у меня разразилась вулканическая музыка. Собеседник в изумлении уставился на меня, и дульце чуть отъехало от брюха. «Виноват, – сказал я. – Виноват». – И тут же, сильно дернув ногой вверх, наколол руку с револьвером на гвоздь.
Этим арсенал моих боевых искусств исчерпывался, и будь на месте Заструги опытный боец, у которого не потеют ладони, и пальцы не дрожат, ни черта бы у меня не вышло!
Однако мы сидели, придвинувшись друг к другу, как голубки. Заструга шипел от боли и тряс поврежденной рукой, а на полу между нами лежал короткоствольный шестизарядный. Буфетчица медленно отвела глаза от телеэкрана.
