Феликс Рахлин - Грудь четвертого человека
Есть приевшийся термин: вооруженные силы государства.
Воспринимается как отвлеченный, но на самом деле он весьма конкретен. Вот я. например, был вполне осязаемой вооруженной силой – у меня на вооружении состоял автомат Калашникова N КВ 5263.
Свое личное оружие я сразу же полюбил. Меня и сейчас восхищает гениальная простота его конструкции, остроумный принцип действия: если правильно помню, каждый следующий выстрел производится энергией предыдущего – автомат перезаряжается давлением газов, образовавшихся при сгорании пороха в предыдущем патроне. Сейчас этот автомат состоит на вооружении более чем ста армий мира. А в то время (1954) он в Советской Армии считался секретным, патроны нам выдавали по строгому счету и после стрельб требовали возврата всех гильз. Если хотя бы одной не доставало, все подразделение (взвод, рота, батарея) должно было хоть до ночи искать и найти пропажу. Потому что секретным был и сам патрон.
Думаю, то была обыкновенная советская дурь, рассказов о которой немало в моей повести. Еще большей дурью оказалась последующая помощь СССР врагам Израиля, в результате которой они оказались до зубов вооруженными – в том числе и "Калашами". Советский Союз это не спасло, Израиль не погубило, а сколько русских убито из таких же вот
"Калашей" – вряд ли кто подсчитает…
Но что оружие прекрасное, точное, "само в цель попадает" – так это факт.
Мне до армии ни из какого оружия, кроме "воздушки" (пневморужья), стрелять не приходилось. В школе, когда ходили в тир, я как раз болел. Потому о своих возможностях в стрелковом спорте не знал ничего. Из того, что когда-то в детстве навскидку убил из пневматического ружья птичку, не сделал никакого вывода. И перед первыми стрельбами из личного оружия немало волновался. Но еще больше волновался за меня наш взводный – лейтенант Андрусенко.
Это был типичный бравый служака. Ему нравилось командовать, обучать солдат, тянуться перед старшими начальниками, получать благодарности… Как пословицу, повторял он (произнося в окончаниях
– ого, -егосогласный звук как русское "г"): "СтрашноГо ничеГо нет". Ревностно относился к выполнению уставов – например. как и предусмотрено в одном из них – ни к кому из подчиненных не обращался на "ты" и очень болел за честь своего взвода. Перед выходом на стрельбище я вызывал у него особую тревогу, так как стрелять должен был в очках. Успех мой нам обоим казался делом весьма сомнительным.
Все-таки он делал, что мог: на предварительных занятиях уделял мне повышенное внимание, учил правильно целиться, не заваливая мушку набок, плавно спуская курок. То и дело меня ободрял: "Все будет хОрОшо, Рахлин, ничеГо страшноГо нет!", но по выражению его глаз я видел: он вовсе во мне не уверен.
На стрельбище нам еще раз объяснили особенности упражнения – оно состоит в том, что сначала дается проба: три одиночных выстрела.
Если хоть одним попадешь в неподвижную. мишень, то получаешь шесть патронов для стрельбы по мишеням появляющимся. Но надо при этом стрелять тремя очередями – не меньше и не больше, и лишь одно из этих нажатий на спусковой крючок (не припомню за давностью: первое или третье) может иметь итогом одиночный выстрел.. При выполнении этого условия зачет считается сданным, если в мишень попала хотя бы одна из этих шести пуль.
Меня обуял необыкновенный азарт. Но я взял себя в руки, понимая, что не должен дергаться и паниковать.
Стрельба в зачетном упражнении ведется по мишеням "появляющимся".
Это значит, что каждую из мишеней, представляющих собой темный силуэт человеческой головы, держит на палке укрывшийся в окопе солдат. Мишени обращены ребром к стреляющему и потому не видны. По общей команде солдаты в окопе поворачивают мишень к фронту стрельбы на какое-то очень малое количество секунд – и по другой команде опять их ставят ребром. За эти-то секунды ты и должен выстрелить согласно описанной схеме.
Отстреляв (из положения лежа) по три одиночных пробных патрона, мы по команде вместе с Андрусенко и еще одним-двумя офицерами устремились к мишеням. К моему неописуемому удивлению, моя была поражена двумя пулями из трех. Андрусенко от удивления присвистнул:
– Рахлин, да вам очки не мешают, а помогают! Говорил же я: страшноГо ничеГо нет!
Я повеселел, но… главное (стрельба очередями) впереди. На примере товарищей я уже знал: не у каждого получается разделить стрельбу на предписанные "порции". Некоторые вообще так волновались, что во время стрельбы зажмуривали глаза!
Нет, мне нельзя дать маху. Плохо отстреляюсь – непременно ведь кто-нибудь скажет: "Это тебе не Ташкент защищать!" Я постарался учесть все указания, которые получил во время тренировок. Вроде бы получилось! Следует команда: "К мишеням!" Офицеры считают не отмеченные раньше мелом, то есть новые, уже только мои, пробоины на моей мишени. Я поразил цель ЧЕТЫРЬМЯ пулями: более чем отлично!
– Рахлин, да вы на "шестерку" отстрелялись! – шутит Андрусенко.
Он чрезвычайно мною доволен: такого результата, оказывается, не достиг никто из нашего пополнения.
Это был триумф. Я и позже стрелял уверенно, но такого блестящего результата больше ни разу не добился. А много позднее, на офицерских сборах, при стрельбе из пистолета все пули всадил в "молоко".
Вывод: не надо хвастаться.
Глава 11.Физо
Сколько себя помню, всегда отличался физической неловкостью.
Трудно сказать, зависело ли это от меня или таким уродился. Но еще в ленинградском пригороде, на даче, где мне было года три с половиной, бабушка должна была меня переворачивать, толкая под попку, чтобы я мог, подобно другим детям, делать кувырок через голову. Я был толст и неуклюж.
И потом. в детском саду и в школе, во дворе и на улице, всегда ощущал эту свою неловкость. А потому всячески уходил от обычных детских игр: не прыгал через скакалочку, редко пускался наперегонки, мало и неохотно играл в мяч, усугубляя свой недостаток.
Впрочем, это мне не мешало предаваться тем детским играм, в которых ловкость и быстрота не играли роли решающей, где на первый план выдвигались воображение, фантазия, словесное развитие и другая
"беллетристика". Например, с удовольствием играл в "пограничников" – и при этом с одинаковой готовностью был и собакой Ингусом, и ее проводником Карацупой; строил корабли или самолеты из стульев – и выполнял обязанности то капитана, то пилота… но как только дело доходило до состязания в сноровке, в подвижности, так я сразу же пасовал…
Мне было 13 лет, когда впервые я стал в волейбольный круг. А через сетку играть – так ни разу и не отважился. В том же возрасте первый раз вышел на "футбольное поле" (точнее – на маленькую площадку, где гоняли мяч две небольших группы мальчишек). Оба
"дебюта" состоялись на старой территории харьковского УФТИ
(Украинского физико-технического института), где в 1944 году (и в следующем тоже) размещался дневной пионерский лагерь профсоюза работников высшего образования и науки. Меня туда определила "по блату" моя тетушка, сестра отца. У меня за спиной был несчастный опыт уральского пионерлагеря и общения с тамошними детьми военных лет, почти поголовно зараженными в своих семьях пошлой и жестокой юдофобией. Но здесь дети были совсем другие: почти все – из интеллигентных семей, да и притом зачастую из еврейских. Девочка лет
14-ти позвала меня в круг детей, игравших в волейбол. Простейшие правила требуют: не отбивший мяча (хотя бы и неловко посланного) выбывает из круга. Мне повезло, и я, неумело отбивая мяч, вышиб из игры других, сам же продолжал играть. Наконец, остались мы вдвоем с той девочкой (это была Неля Юхновская – позже известный на Украине композитор). После недолгой переброски я (по чистой неловкости) услал мяч куда-то не туда, так что Неля отбить его не сумела, а догнав – сунула его под мышку и ушла, буркнув мне совершенно всерьез:
– Ты – чемпион! – отчего я преисполнился гордости: быть чемпионом мне до тех пор не приходилось!
Придя на спортплощадку, увидел там детей разного возраста, гоняющих в футбол. В одной из команд не хватало игрока, и мальчишки позвали меня. Обретя "чемпионство" в волейболе, я осмелел и решил дерзнуть. Вратарем у противника был крошечный, чуть ли не шестилетний Гриша. Овладев мячом, я что было сил набежал на малыша и забил его в ворота вместе с мячом. Нашей командой это было воспринято как победа, а у противоположной веских возражений не нашлось. Так я стал хотя бы участвовать в футбольных баталиях.
Правда, партнеры быстро разобрались в том, кто чего стоит, и за непроворство начали ставить меня "беком" – то есть, в защиту.
Но в школе я по отношению к спорту вел себя по-прежнему отчужденно. Нельзя сказать, чтобы не пытался себя перевоспитать.
Занимался и гантелями, и силовой гимнастикой, а в начале студенческих лет, поступив было в политехнический институт, даже несколько месяцев посещал секцию спортивной гимнастики – но без малейшего успеха. В те времена и речи не было о культуризме, о
