Виталий Кривенко - Тюрьма
В случае обнаружения чего ни будь запретного, дежурный залетал в карцер, а «хата» в «стаканы», но это по настроению «дубаков». Бывало, что и прокатывало без наказания, это лишь в том случае, если «хата» не "залётная"(где меньше разных нарушений).
Раз в десять дней водили в баню, баня это конечно громко сказано, скорее это камера для мытья. На потолке в ряд проходило несколько труб с дырками, и из этих дырок течёт вода, многие дырки были забиты, и всем не хватало, поэтому мылись по очереди.
Продолжалась эта процедура, минут пятнадцать двадцать, успел — помылся, не успел, через десять дней домоешься.
Выдавали в бане тоненькую пластинку хозяйственного мыла, которой хватало раз помыться, ещё предлагали побриться, но на глазах у «дубака», и давали для этого станки с «мойкой». Но обычно ни кто не брился в бане, станки которыми предлагали бриться, были тупее топора. Вот примерно такой сервис был в Советских тюрьмах.
Через месяца три — четыре, почти все заключенные в камере заменились, кроме меня с Жоком, кому подходил срок, уходили на суд, а на их место приходили другие, многие возвращались в тюрьму со сроком, многие уходили на волю по условному сроку, или на «химию».
Нас тоже выдернули через три месяца на этап, сокамерники проводили меня как положено, легонько пинком под зад. Было среди зеков такое поверие, провожать из камеры пинком под зад, чтобы больше не возвращался.
Нас подельников свозили на допрос, мы подписали там кое-какие бумаги, повидались с родными на «свиданке», отъелись вольной «хавки», узнали местные новости. Нам сказали, что суд не скоро, местный судья не имеет право нас судить, так как он сам потерпевший, а другого судью вызывать от куда-то из другого района проблематично, так как у всех судей, своих дел хватает, так что сидите и ждите, может, что ни будь и придумаем. И через неделю мы отправились обратно на тюрьму, в свои родные камеры.
Так как старожилами в камере остались мы с Жоком, то он показал мне все тайники в камере. Один потайной «сквозняк» знал только Жок, это на случай, если в камере объявится "кумовка." У Жока было всё что нужно зеку в «хате», "мойки", иголки, зеркало, «заточка», колода карт и ещё разная канитель по мелочи.
Я научился делать сувенирные ручки, чтоб не страдать от безделья. Делались эти ручки из плотной бумаги, прозрачной обвёртки из под сигарет, и разноцветных капроновых ниток, которые мы добывали из безразмерных носков. После нескольких дней труда, получалась красивая, сувенирная ручка с бубенчиками и разноцветными узорами, можно было сплести и памятную надпись. Ручки эти мы передавали на волю, на память родным и знакомым.
Ещё я научился делать "партачки"(наколки), туши в тюрьме не было и поэтому мы готовили её сами. Для этого брались кусочки резины от каблуков, лучше всего подходили для этого, кирзовые сапоги. Сжигая резину, добывалась сажа, эту сажу мы смешивали с мочой, и добавляли туда немного сахару, и получалась тушь не хуже настоящей. Рисунок рисовался на бумаге шариковой ручкой жирным шрифтом. Потом, та часть тела, куда должна была делаться наколка, смачивалась водой и натиралась густо мылом, и туда прикладывалась бумага с рисунком, после того, как всё это немного подсохнет, бумага убирается, а отпечаток от рисунка остаётся на теле и можно партачить.
У нас в камере был хороший художник, он рисовал нам рисунки на "марочках"(носовой платок), мы эти «марочки» замачивали на пару дней в солёной воде, рисунок после этого закреплялся на ткани, и можно было «марочку» стирать с мылом.
Зэки в хатах много чего маклярили, там от нечего делать начинаешь, что ни будь творить, а так как времени предостаточно и торопиться не куда, то делается всё это не спеша, качественно и красиво, поэтому зековские поделки так ценятся на воле.
Настало время, и Жока выдернули на суд, мы с ним договорились, что он сразу зазвонит в «хату» и скажет, сколько ему дали. Жок оставил всё, что у него было, мне. Далее мы проводили его, как положено, и он отправился на суд. «Паханом» решено было быть мне, я просидел в этой «хате» четыре месяца, и хорошо знал все её законы. Я знал потайные тайники и запасной «сквозняк», который не использовался на данный момент, а был запасным на случай, если обнаружатся действующие, в хате про него не знал ни кто кроме меня. Распределять пайки между семейками и «общак», теперь предстояло мне, ну и всё остальное тоже.
Иногда в хате «чифирили», но это было редко, потому что чай на тюрьме, вещь запретная, а потому и дефицитная. Бывало, что из КПЗ привозили чай на тюрьму, я пару раз это делал, в КПЗ со своими «ментами» проще добазарится. А «нычек» разных, куда можно «затарить» чай, навалом, в пачке его конечно не протащишь, а россыпью можно рассовать. Я измельчал заварку в порошок, чтобы не шуршала, и вшивал в воротник или загиб штанов, в общем, куда «затарить» найти можно, было бы что «тарить».
Ещё в хатах варили «жжонку», из сахара. Для этого брали два «чифирбака», в одном кипятили воду над факелом, (факела делали так; слой газеты, слой целлофана и так несколько слоёв, потом скручивали всё это в трубку и поджигали с одного конца, с целлофаном газета горела медленно и пару факелов хватало, чтоб вскипятить пол литра воды). Когда вода начинала закипать, брали другой «чифирбак» и растапливали в нём 4 — 5 паек сахара, когда сахар становился тёмно коричневым, резко вливали туда вскипячённую воду и получалась горело-сладковатая жидкость. Потом её пили по очереди, эта «жжонка» немного гоняла кровь, хоть и не так как «чифир», но всё же лучше чем ни чего.
Варево «жёнки» и «чифира» было традиционным в преступном мире. Мы собирались несколько человек, «тарились» в дальнем углу, ставили «шныря» на «волчёк», запаривали «жжёнку», или «чифир», и рассказывали друг другу разные истории. «Жжёнка» с «чифиром» были ещё, и как средство общения между зеками, этакие посиделки, а запрет этого, добавлял остроту всей этой церемонии. Много чего интересного можно было услышать на этих посиделках.
«Чифирили» мы обычно втроём, Хачик, Костя и я. Хачик был с Кавказа и фамилия у него была Хачиков, он был профессиональный "щипачь"(вор карманник). Говорят что у «щипачей» руки как у пианистов с длинными пальцами, а у Хачика были обыкновенные руки, но творил он ими чудеса. В тюрьме воровать у своих «западло», поэтому он демонстрировал свои способности ради прикола, а потом отдавал обратно вещи, которые он сдёргивал из карманов сокамерников. За что он залетел, никто толком не знал, у него как не спроси, то каждый раз новая история, и все разные, я этих басен от него наслушался море, обычно он новеньким "лапшу резал", и те ему поначалу верили.
Костя работал «водилой» на УРАЛе плитовозе, и сидел за аварию с большими жертвами. Он был мужиком спокойным и добродушным, даже жалко было, что он попал в такую переделку. По рассказу Кости, они с мужиками в автобазе гульнули немного, а утром рейс. Он утром проснулся, и пока приводил себя в порядок, немного припоздал к выезду, и не проверил крепление плит, а крепёжник не закрепил верхнюю плиту, или закрепил, но хреново. И вот он едет по трассе, километров 70 в час, и вдруг навстречу ИКАРУС, и тоже на большой скорости, Костя вильнул руль немного в сторону, чтоб не дай бог не задеть этот ИКАРУС, и тут он услышал сзади треск, Костя дал по тормозам, но было поздно. А то, что он увидел, привело его в шок. Автобус весь искорёженный лежал в кювете, все пассажиры и «водила» были мертвы, ИКАРУС был не полный 12 пассажиров и водила тринадцатый. Когда Костя вильнул руль, плохо закреплённая плита сорвалась с креплений, и её развернуло поперёк прицепа. А ИКАРУС в это время, как раз поравнялся с УРАЛом, ну и налетел на эту плиту. Автобус срезало по уровню стёкол, как бритвой, естественно, что и порубило всех, кто был в салоне. И теперь Костя, и тот, кто крепил плиты, обвинялись во всех этих жертвах. Вот такая печальная история, приключилась с Костей.
Я даже умудрялся ставить в «хате» бражку, вместо дрожжей использовал хлеб, он был черный и кислый, голимые дрожи. Сахар я несколько дней собирал с «общака», который был мне положен, а посудой были шесть пол-литровых тюремных кружек.
Замачивал несколько раз хлеб в тёплой воде, заменяя его новым, потом бросал сахар, вместо крышки натягивал целлофан и ставил это всё на отопительную трубу, а «дубакам» говорил, что это хлебный квас, они улыбались, смотря на эту мудрость, но не запрещали. Через недельку можно было пить, получалось два с лишним литра, и на троих вполне хватало. Бражка, конечно была слабенькая, но вялый и изголодавшийся по спиртному организм от этой бражки балдел, лёгкий такой кайф, для тюрьмы это было роскошью. «Кумовок» в хате не было и поэтому можно было периодически расслабляться. Хотя «Кум» выдёргивал всех по очереди на беседу, и пытался завербовать кого ни будь, но слава богу, никто на это не подписался.
Попал раз к нам в камеру один мужик — чеченец, звали его Ваха, дерзкий такой мужик, вспыльчивый, кое-кому грозился, и морду набить, но такое на тюрьме не «канало». Залетел он за драку, с применением холодного оружия, в общем, порезал на танцах двух казахов, но не насмерть. В крутые «косяки» Ваха не впарывался, но некоторую тревогу среди заключённых всё-таки вызывал. Сам из себя Ваха, был мужик крупный, здоровья в нём хватало, да вроде и не глупый, понятия у него конечно были, но вот характер его кавказский…. В хате в это время не было ни кого из бывалых зеков, которые могли бы ему "тормоза выписать", а те, что до этого были, ушли на суд. Все Ваху не то что б боялись, но относились к нему с опаской.
