Сильвия-Маджи Бонфанти - Сперанца
Ее всячески пытались успокоить, но цена на рыбу в тот день повысилась.
С тех пор Сперанца стала не только портовым «бухгалтером», но и «биржевым листком». Никто из моряков не знал в точности, что означает это прозвище, но Микеле попросил тетю Марту оставлять дома девочку, когда он идет продавать рыбу.
— Ну, нет, наоборот. Я сама ее пошлю на рынок. Она умнее вас всех, и у нее одной хватило смелости сказать, что нужно. Пускай ходит. Ничего не добьется, так, по крайней мере, отведет душу в свое удовольствие.
Так во имя удовольствия отвести душу Сперанца продолжала говорить свое слово на рынке.
Потом произошло еще одно событие.
Тетя Марта потребовала долю выручки за Сперанцу.
— Но вы же и так получаете две доли за лодку! Чего же вам еще?
— Что же, по-вашему, Сперанца — часть лодки? Может, она стала веслом или реей? Ну-ка, скажите, Микеле. Остальным-то вы платите? Платите! Так чем она хуже других?
Микеле немного поартачился, но в конце концов честно признал, что девочка работала, как и все, а во многом была даже ловчее и проворнее других.
И Сперанца стала получать свою долю как равноправный член команды.
Так оно и шло до того дня, когда прибыло письмо от стариков.
Оно было адресовано тете Марте и написано незнакомой рукой. Марта сразу передала его Сперанце.
— Прочти мне его, ты быстрее разбираешь.
Сперанца начала читать своим ясным голосом:
— «…нас постигло величайшее несчастье…»
Марта вскинула голову. Сперанца, словно окаменев, сидела на пороге и попрежнему смотрела на листок, который держала в руке, беззвучно шевеля губами, будто скандируя то, что читала.
— Спере! Боже мой, Спере!
Листок еще кружился в дверях, но Сперанца была уже далеко. Марта, крича ей вслед, бросилась было за ней, но увидала, что девочка помчалась прямо к морю и вбежала в воду.
— Спере! Спере!
Вода была уже по грудь Сперанце. Тогда она пустилась вплавь.
Волны заливали ей лицо, смывая слезы.
До боли сжимая зубы, она в отчаянии плыла и плыла, а из груди ее рвался вопль: «Папа, папа!»
В первый раз Сперанца так называла Берто: «Папа! папа!»
Она все плыла и плыла, мысль: «Домой!» — словно молотом стучала ей в голову.
Скорее к деду и бабушке! В красный домик посреди долины, где в ней нуждались подкошенные горем старики.
Там, быть может, ей легче будет воскресить в своей памяти родное лицо Берто; того Берто, который улыбался ей, стоя на пороге дома, подмигивал, слушая истории Цвана, с любовью склонялся над Мингой…
Сперанца плыла в каком-то исступлении, глотая соленую воду и слезы, и не слышала ни голосов, звавших ее с берега, ни быстрых ударов весел, раздававшихся все ближе.
Вдруг рядом с ней вырос корпус шлюпки.
— Спере…
Это были Микеле и двое из ребят.
— Дай руку, девочка; ну-ка, влезай!
Она дала себя втащить на борт, но слезы у нее все текли и текли по щекам.
— Ради бога, девочка, и не думай больше о таких вещах. Разве можно?..
Сперанца с недоумением подняла на старика свои большие глаза и только тогда поняла.
— Нет, Микеле. Вы не должны так обо мне думать. Никогда такой вещи я бы не сделала. Мне только надо было побыть одной, собраться с мыслями…
Микеле понял, что девочка говорит правду, и не нашел ничего лучшего, чтобы выразить свое сочувствие, как хлопнуть ее по плечу, пробормотав сдавленным голосом:
— Крепись, бухгалтер!
На берегу тетя Марта, окруженная женщинами, ломала себе руки и вытирала глаза кончиком фартука. Скоро девочка была в ее объятиях*
— Ты не одна, Спере! Ты ведь знаешь, что мы с Тони тебя считаем за дочку. Ты знаешь, что это твой дом. Мы так тебя любим…
— Да, тетя Марта, я знаю. Но я вернусь к деду и бабушка.
Потянулись тягостные дни. Марта то и дело плакала и не находила себе места. Сперанца мучилась, но рано пробудившееся чувство ответственности говорило ей, что ее место возле стариков.
Они пришли к компромиссу, договорившись, что Сперанца дождется дядю Тони, который писал, что его скоро демобилизуют, а потом уедет к старикам.
Наконец вернулся дядя Тони. Все возвращались мало-помалу… Только не Берто.
— Что ты будешь делать, Спере?
Это был вопрос, всего более смущавший девочку.
Начальную школу она кончила уже год назад. Надо было приниматься за работу… Но она разбиралась только в рыбе, парусах, ветрах. В долине, конечно, все это ни к чему.
— Что ты будешь делать, Спере?
Она пожимала плечами.
— Не знаю. Но что-нибудь буду; Долина велика, найдется место и для меня.
В эти дни, когда она думала об отцовском доме, у нее оживало воспоминание о Таго. Он написал ей года два назад, когда его призвали. С тех пор она ничего о нем не слышала.
Сперанца тщетно пыталась вспомнить его лицо. Она мысленно видела лишь высокую, стройную фигуру юноши и прядь волос, падавшую ему на лоб. Но глаза, лицо стерлись в ее памяти, словно растворились во времени.
Она цеплялась за это воспоминание в надежде найти в долине хотя бы двоюродного брата и опять начала играть на тростниковой дудочке, которую хранила все эти годы, будто искала у нее помощи, чтобы снова вступить в тот далекий мир, в который она должна была вернуться.
Глава пятнадцатая
— Причастие… Раньше она должна принять первое причастие!.. — повторяла Марта. — Если она сейчас его не примет, пока она здесь, то уж так и не причастится.
— Что это вы вдруг надумали? — говорили соседки. — Вот уж шесть лет, как девочка живет у вас, и вы об этом вспомнили только теперь, когда она уезжает?
— Что вы хотите? Пока шла война, не до этого было. И потом, вы же сами знаете… Всегда она в море, бедняжка Спере, всегда работает, как мужчина… Никогда не поиграет, как полагается в ее возрасте. У нее и времени-то не было учить катехизис.
И тетя Марта вытирала глаза, как всегда, когда превозносила достоинства девочки.
— Но первое причастие она у меня примет. Это уж так! Не хочу, чтобы меня мучила совесть!
Марта говорила это искренне, не отдавая себе отчета в том, что цепляется за всякий предлог, чтобы отдалить отъезд Сперанцы.
Для подготовки к первому причастию девочка была поручена попечению дона Гаэтано.
Она никогда раньше не бывала в доме священника, но ей там сразу понравилось. Это был просторный, дом с высокими потолками, в жару в нем было прохладно и всегда стоял легкий запах, ладана и айвы.
Сзади к нему примыкал обнесенный забором широкий двор, с одной стороны выходивший на кладбище, а с других окруженный фруктовым садом священника. Во дворе бродили индюки и индюшки со своими выводками, и ребятишки играли в пятнашки или качались на качелях.
Сперанца среди них чувствовала себя неловко. Многие дети были ее сверстниками, но ростом она была выше всех.
И в самом деле, ей сразу поручили следить за самыми маленькими, чтобы они не упали с качелей.
Потом девочкой завладела Клементина, сестра священника, посылавшая ее то туда, то сюда и после бдительного наблюдения объявившая, что Сперанце можно доверять, потому что, нося отбросы на навозную кучу в саду, она даже не смотрит на фрукты. После этого ей было поручено также наливать в чашу святое вино и прибирать кабинет дона Гаэтано.
— А тем временем повторяй молитвы, чтобы, не отстать от других, — внушала ей Клементина.
Сперанца молилась и подметала, а между тем думала о домике в долине и об одиноких стариках, ждавших ее возвращения.
Клементина была добра к Сперанце и подарила ей стеклянный ларец с восковым младенцем Иисусом, окруженным цветами и разноцветными бабочками, ракушками и голубками.
Сперанца никогда не обладала таким сокровищем и была очень тронута. Она сразу же поставила ларчик на комод тети Марты; все соседки по очереди приходили посмотреть на это чудо искусства, и все ей завидовали.
Сперанца очень скоро открыла, что в одном углу ларчика стекло было разбито и заклеено бумагой. Она тихонько отколупнула ее и просунула в дырку палец. Так ей удавалось коснуться белой голубки и края голубого одеяния.
Хотя детство Сперанцы было далеко не безмятежно и не лишено суровых испытаний, она все же оставалась ребенком: прикосновение к одежде маленького Иисуса зачаровывало её и наполняло чувством веры в какое-то чудодейственное взаимное понимание.
Она стала поверять восковому мальчику все свои горести и заботы и даже заключать с ним договоры. Договоры, которые должны были бы остаться в тайне, если бы дон Гаэтано не страдал прогрессирующей глухотой.
Из-за этого и разразился скандал.
Когда дети, наставляемые в вере, стали достаточно сведущими в катехизисе, они подготовились к исповеди.
По совету Клементины, которая знала, что брат стал туговат на ухо, дон Гаэтано решил впускать их в церковь по одному.
