Евгения Дебрянская - Учитесь плавать (сборник)
Людка, по-бабьи взвизгивая, захохотала, а потом вскочила на ноги, начала пританцовывать на месте, подбоченясь обеими руками и звонко цокая каблучками на ладных сапожках. Тут же подлетел испуганный метрдотель и пытался ее урезонить. Но Людка совсем ошалела от водки.
— Уплачено, дружок, за все уплачено, али ты не китаец какой?
Метрдотель беспомощно глядел на нас, приглашая в союзники, но мы развеселились. Людка расходилась смелее и смелее, наконец, упала на колени к Машке и во весь голос затянула песню.
— …наш костер в тумане светит, искры тают на ветру…
Сашка вдруг посерьезнел и подхватил на полуслове, а за ним и я с Юрочкой, Лорка, вскинув подбородок, пристроилась к нам, но потянула в другую сторону, запуталась в словах, плюнула и тут же уснула.
Назревал скандал, официанты шарахнулись от столиков к мэтру, но Людка, допев песню до конца, вдруг объявила, что мы уходим. Сделать это оказалось не просто — все были настолько пьяны, что еще добрых полчаса препирались с каждым, кто попадался на пути. Наконец, вывалились наружу. Распогодилось. Небо полностью очистилось от облаков и обнажилось холодное солнце. Город отходил от праздников. По Садовому засновали машины; троллейбусы, брызгаясь ледяной грязью, тормозили у обочины и подхватывали озябших людей. Было около трех часов дня, и наша нахальная компания резко выпадала из общей гармонической городской картины.
Я плохо помню, что произошло потом: глотнув морозный воздух, повалился в снег, рядом упала спящая Лорка, чужие ноги засеменили около самого лица, видел красные розы, брошенные вслед нам из приоткрывшихся на секунду дверей ресторана. Бешеный от злости, черный человек остановился, как вкопанный, склонился над нами и, поразмыслив немного, с силой хрястнул грязной подошвой по голове, расплющил ее.
Очнулся в полной темноте. Огляделся. Привыкнув, увидел лестничный пролет, батарею, окно наверху и слабенькие звездочки, покуда хватало глаз. Заворочалась Лорка и полезла ко мне в штаны. Быстро, без слов, сблизились. Выскочили на улицу. Лорка заторопилась к сыну и преградила дорогу первой машине, показавшейся в узком переулке, впорхнула внутрь, мигом проковыряла в замерзшем стекле дырочку и прислонилась губами. Я остался один. Вернулся в подъезд, свернулся калачиком на прежнем месте и тут же уснул. Мне приснилась пустота — черная, кромешная, объемная, жуткая.:
На следующее утро первым делом помчался к Машке, на стук никто не отозвался. Вечером зашел снова — опять никого. Через неделю — та же картина, и через две — ни души в заброшенном доме. Я дивился, куда подевались люди, толпами и без цели кружившие около Машки. Заниматься я ничем не мог. Спал круглыми сутками, пробуждаясь, бежал постучаться в закрытые двери и тут же возвращался, забирался под одеяло и звал следующий день. Мне снились ужасные сны. Каждую ночь являлись Буркин и Людка. От Людки только что и осталось — в мелкий цветочек сарафан, обтягивающий большой вздрагивающий живот. Собственно, самого живота не было, не было и лица, и рук, и ног. Я придумал, что она прячется за вздутой тканью и, однажды, на самом деле разглядел маленькую беленькую недотыкомку, извивающуюся в том месте, где должна быть людкина спина. Мерзкое насекомое тряслось от хохота и людкиным голосом дразнило меня. Я прицелился и хлопнул ладонью. Но гнусная тварь успела отскочить. В следующий раз мою руку отвел Сашка и погрозил пальцем. Чудовищно — но Сашка был не такой, как в жизни: было много пустого места, черного, мокрого, отвратительного. Иногда Сашка, съеживаясь до неузнаваемости, становился похожим на мельтешащую вошь, он плакал, прикрывая руками причинное место. Только раз разомкнул их — пусто, нет ничего. Людка, колесом расставив несуществующие, полные ноги, торжественно показала очень даже реальный Сашкин член и яички. Странное дело, в одну ночь я и себя вдруг увидел маленькой, еле видимой мертвой точкой, почти ничто, а всего, что составляло сущность, как ни бывало. А еще раз, в начале весны, приходит ко мне Сашка, я в женском платье мечусь из угла в угол, ломаю руки, плачу. "Чего?" — спрашивает. "На аборт денег нет! — отвечаю — а они вот-вот зашевелятся". "Кто они?" — шлепнул рукой по столу. "Детки твои!" — и опять в слезы. "Почем знаешь, что детки?" — прикрикнул, из себя вышел. "А кто, если не детки? Кто?". "Точно не знаю", — задвигался по краям и, подобно песочному вихрю, исчез в окне, на прощание крикнул, уже с улицы: "Если деток родишь, знай — моя сперма детками не плодоносит. Не может быть, чтобы детки, слишком по-человечески для мечты-то, а я ведь — мечта твоя н-е-ч-е-л-о-в-е-ч-е-с-к-а-я". Я насмерть задумался о жизни.
Чуть мелькнула весна, и наступило лето. Вечером, скорее, по привычке, пробираясь по улицам к машкиному дому, остановился напротив знакомой арки и удивился, что только сейчас вспомнил о ней, хотя ежедневно проходил мимо. Дверь отворил Женька и заулыбался мне, как старому знакомому. Он постарел и опустился: неприбранная борода скрывала манишку, токсидо, мятое, с запашком, отвисло на локтях.
— Главный дома? — приветствовал я его, но он только слабо махнул рукой в комнату.
Как и прежде, угрюмые личности толпились около гроба. Но Главный, повернувшись на мои острожные и неуверенные шаги, оказался вовсе не Главным, навстречу мне заулыбался Юрочка Дашков. Ловко спрыгнул со стола и, знакомым движением отбросив волосы назад, захлопал меня по плечам и спине, затряс руки, заглянул в глаза.
— Отчего так? — благостно разглядывал меня.
— Юрочка, где Сашка? — не скрывая радости, на одном дыхании выпалил я, — и почему ты Главного замещаешь, где он?
— Далеко. В той комнате, но далеко от нас, — он схватил меня и потащил к двери. Волосы зашевелились, едва я глянул внутрь. Главный лежал совершенно голый на пустом полу. И, боже правый, свернувшись клубочком, подогнув острые коленки к животу, не отрываясь, сосал собственный член.
Юрочка засмеялся.
— Не бойся, он в Абсолюте! Ему хорошо, — тут он слегка пошевелил Главного ногой, — хорошо тебе, папаня?
Главный закружился юлой, и, не выпуская члена изо рта, радостно откатился в угол.
Юрочка тепло обнял меня за плечи.
— Весь Божий яд высосали из человека.
— И ты крутиться хочешь, коли его место занял?
— Почему нет? Ты тоже крутишься, но все без толку, — Юрочка повернул меня к свету, ткнул пальцем в угол — главное там, там правда, другой правды нет, так что приходи, очистишь меня, а там глядишь и сам:
Стало не по себе, я набычился.
— Юрочка, где Сашка?
Дашков внимательно посмотрел на меня, повел на кухню, усадил напротив, закурил.
— Не знаю, — помолчал с минуту, глядя в пустое окно на улицу, — сразу после «Пекина» поехали к Людке — в грязную коммуналку, я плохо помню, где-то в Замоскворечье. Соседи в гостях еще с прошлого года, в общем, никого, хоть ори. Шампанское пили, помню, Людка кричала: "Вверх, Юрочка, вверх", но какой к черту верх, когда Машка вниз тянула, на кровать и шептала яростно: "Ты тот, тот, я знаю, а не тот, так все-равно даром ничего не пропадет, опыт важнее". Среди ночи проснулся от шума — Сашка, мокрый, вода ручьями стекает, сам не свой, по комнате носится, в чем мать родила, членище, ух, какой, дыбится, а он стулья сворачивает и под диван смотрит, потом из шкафа всю одежку выпотрошил — пусто, он к тумбочке, к комоду, в зеркало тычется и орет: "Где, где она, быть того не может?!" Я испугался. "Ты чего, Саша?" — спрашиваю тихо. Он присел рядом и, словно ребенок, заплакал навзрыд: "Она, Людка, только сейчас рядом была, в ванной, я в руках тело держал, отдаваясь. А она вдруг растворяться начала, из рук, будто мыло выскользнула, с водой смешалась, а потом с шумом заспиралилась и в отверстии ванной исчезла". И опять туда рванул. Я Машку растолкал, потому что меня в жар бросило, и от страха на мгновение ноги парализовало.
Юрочка чуть передохнул, закрыл глаза, отмахнулся от чего-то невидимого.
— Сашка ванную топором начал колотить, и разбил на большие куски, выворотил трубу, около нее сел и заорал внутрь протяжно: "Л-ю-д-к-а-а-а-а-а!!!" Поверишь, я как увидел это, в комнату ринулся — брюки натягивать, лихорадило так, что в штанину не мог попасть, долго скакал на одной ноге, а сам уже шарф наматывал, про Машку и думать забыл. Выскочил наружу, и во дворе опять его страшный крик услышал: "Л-ю-д-к-а-а-а-а!!!" Больше ничего не знаю.
Он опять приосанился, подленькой благостью глядя на меня. Взял под руку, повел к двери.
— Вот ключик от машкиной квартиры возьми и над моим предложением подумай, — кивнул на гроб.
— Юрочка, — я обернулся на прощание, — а ты кончаешь, когда они сосут?
Он слегка покраснел.
— Пока в удовольствие, в удовольствие, но после, как папаня учит — истины ради:.
Я не знал, радоваться мне или печалиться. С одной стороны выходило, что Людка бросила Сашку. Я гадал — вдруг она успела перед бегством отдаться ему и заразить своим телом? Эта мысль терзала до истерики, и я метался днями и ночами по жеваным простыням в заброшенной квартире. Потом вдруг пугался, вспоминая сон: "Людка с яичками неспроста приснилась. Сон в руку", — твердил, убегая в пивнушку. Один раз, ближе к вечеру заглянула Лорка. На ней было просторное черное платье и черные в резинку чулки. Она напомнила какую-то средневековую эзотерическую даму. Глотнув водочки, и, занюхав хлебушком, мягко повела шальными плечами: "Под патронажем знаменитого Гуру тайно изучаю сексуальную магию и готовлюсь к посвящению". Слазила под кровать и вытянула брошенные Юрочкой полгода назад женские трусы, утопила их в складках платья: "Сегодня же прочту, непременно!".
