Ника Созонова - ...Это вовсе не то, что ты думал, но лучше
Я обернулась на Сашку, распаковывавшего гитару.
— А к Сэнсу?
— Ну, я с ним не в настолько дружеских отношениях, чтобы навязываться… — Тут ее глаза радостно сверкнули. — А может, ты попросишь, а? Только мне не одной нужно, без Нетти я не пойду.
— Хорошо, я попробую. Только ничего не обещаю.
— Замечательно, Росси. Я тебя просто обожаю! Заранее огромное спасибо! — протараторив это, со свойственной ей скоростью молнии Вижи испарилась.
А я осталась, как обычно после общения с ней, в некоторой оторопи, размышляя над сложившейся ситуацией. Я была вовсе не уверена, что Сашка и меня одну-то согласится вписать на вторую ночь, а уж втроем с подругами…
— О, Росси, наконец-то тебя нашел!
Я покорно подставила щеку под дружеский поцелуй Патрика.
— Привет, слонотоп! А зачем ты меня искал?
— Мне Абрек сказал, у тебя новый приступ был, и я вспомнил, что у меня тут адресочек завалялся одной больнички, где тебя осмотрят без всякого полиса. Даже паспорт там, по-моему, не обязателен. Специальная такая больничка — для бомжей. Правда, лечить вряд ли будут, но зато хоть узнаешь, чем ты болеешь, да может, таблетки какие выпишут.
Он долго рылся в карманах (по виду — бездонных), затем протянул мне замусоленный листочек, на котором я с трудом разобрала адрес.
— Огромная благодарность, Патрик! Ты мне очень-очень помог. Завтра же туда и отправлюсь.
— Умница, дочка, главное — не откладывай! — Он покровительственно похлопал меня по плечу и ретировался.
Почти сразу из ниоткуда вырисовался Абрек и налетел на меня яростным вихрем.
— Привет, деточка! Как головушка, не болит? Вот и славно… Про Хижину в курсе уже? С-суки… О, Кречет, здорово!
Не дав мне произнести в ответ ни звука, он ускакал, пританцовывая.
Опасливо оглядевшись по сторонам и убедившись, что желающих меня поприветствовать и облобызать больше не предвидится, я облегченно перевела дух с твердым намерением куда-нибудь прислониться, к стеночке или колонне, и просто послушать музыку.
Тут я обратила внимание, что Сэнс не играет, а курит, и при этом смотрит в мою сторону. Самое время спросить про вписку.
— Слушай, ты можешь меня сегодня вписать? — начала я без обиняков и обходных путей — недаром ведь говорят, что наглость — второе счастье.
— А куда я денусь? — улыбнулся он. — Впишу, конечно. Разве у меня есть выбор?
— Отлично. Только имеется одна маленькая проблема. Понимаешь, Хижину опять разгромили менты.
— Да, я слышал.
— Ну и, понимаешь, Вижи и Нетти, им негде…
— Я понял. Но ведь у меня тоже не богадельня. Места мало, сама видела.
— Ладно, извини, что спросила, проехали.
Я отвернулась, скрывая досаду.
— Ну, не переживай так. Я подумаю, договорились? Только услуга за услугу. Танюха сегодня заболела, может, ты 'поаскаешь' под меня?
— Конечно, Сэнс, о чем речь!
Я постаралась разинуть пасть в как можно более добродушной улыбке. Мдя… посидела у колонны, послушала музыку… Ну, что ж — я схватила свою лень за шкварник и запихнула поглубже, чтобы она потише ворчала и причитала. И понеслось…
— Граждане, не проходите мимо, выручайте музыкантов монетой, сигаретой, бумажные купюры тоже принимаем и, естественно, от валюты тоже не откажемся!..
Отпустил меня Сэнс только часа через три, когда прибрел знакомый ему 'аскер', весьма бухой, но еще державшийся на ногах.
Я благоговейно приникла к вожделенной колонне. Господи, как хорошо. Покой… Можно приземлиться ко всему привычной задницей на холодный пол подземки и вытянуть зудящие ноги. Я закрыла глаза…
В реальный мир из моей маленькой нирваны меня вернул чей-то голос. Незнакомый, хрипло-клокочущий:
— Девушка, помогите, а?
Ну, все, сейчас начнут просить денег… Я нехотя разлепила веки.
Надо мной склонился мужик — где-то в районе кризиса среднего возраста и явно уголовной наружности: руки до плеч синие от татуировок, лицо в шрамах, пустые (в смысле, без глубины), напряженно-мутные глаза.
— Солнце, послушай…
Ну, вот мы уже и на 'ты', а я и слова не успела сказать…
Незнакомец неожиданно схватил меня за руку и прижал ее к груди. Я дернулась в инстинктивном отвращении.
— Подожди! Просто послушай, как стучит…
Видимо, речь шла о сердце. Я покорно сосредоточилась на ощущениях под правой ладонью.
Даже будучи полным профаном в медицине, я поняла: что-то тут сильно не в порядке. Сердце то колотилось, яростно сотрясая грудную клетку, то замирало или трепыхалось еле-еле. Кажется, по-научному это называется аритмией. Я не на шутку обеспокоилась: вдруг он умрет прямо тут, и что мне с трупом делать? Каюсь, мысли о его самочувствии плелись где-то в конце списка — я больше думала о собственном спокойствии.
— Эй, что с тобой? Может, 'скорую' вызвать, а?..
— Не надо, это пройдет. Последствия контузии. Только посиди со мной немного, ладно?
— Не вопрос. Конечно, посижу.
— Тогда давай отойдем от толпы. А то тут шумно очень.
Мы прошли в другой конец подземки. Он прислонился спиной к стене и грузно сполз на пол. И тут меня охватила паника: до этого мне ни разу не приходилось наблюдать, как радужка глаза полностью закатывается под верхнее веко, а на виду остается один белок. Это смахивало на фильм ужасов. К тому же он тяжело и неровно дышал.
— Эй, але, не вздумай помирать тут, слышишь?!..
— Ничего, сейчас всё пройдет.
Он вновь схватил мою руку и сжал ее в своей вспотевшей лапище.
Прошло несколько минут. Вроде бы ему полегчало: радужки вернулись на место, дыхание выровнялось.
— Солнце, можно тебя попросить? Домой хочу пойти, но боюсь, что один не дотащусь. Проводишь? Тут недалеко.
— Хорошо, — я покорно вздохнула. — Погоди только минутку — ребятам скажу, что ненадолго отойду.
Отловив в толпе Нетти, предупредив, что ухожу на полчасика, и велев обязательно меня дождаться, я вернулась к нему. По дороге я осознала, что меня так напрягало — опыт общения с уголовниками у меня достаточно обширный, а тут — вплоть до отвращения: от него сильно пахло йодом. Этот запах у меня четко ассоциируется с болезнью, смертью и разложением.
Еще раз вздохнув, я мужественно взвалила его руку себе на плечо и, мерно шатаясь, побрела провожать до дому. В одном из проходных двориков он попросил отдохнуть минутку, и я с готовностью согласилась, измотанная не меньше — если не больше, него. Мы приземлились на шаткую скамеечку.
— Знаешь, я решил не отпускать тебя. Я хочу, чтобы ты пробыла здесь со мной всю ночь.
Я так обалдела от подобного заявления, что в первые несколько секунд не знала, что ответить, и только тупо, по-рыбьи, открывала и закрывала рот.
— Ты что, ополоумел? Меня там друзья ждут, и вообще, почему я должна тут с тобой сидеть?.. По-моему, долг по отношению к своей совести я выполню с лихвой — доведу тебя до дома.
— Хорошо, я отпущу тебя. Только сначала переспишь со мной. Как тебе такой вариантик?
От такого 'вариантика' меня передернуло.
— Мудак, — я рывком вскочила, но он крепко держал меня за локоть.
— Дернешься — руку сломаю!
И тут меня прорвало. Из глаз брызнули слезы — то ли злости, то ли страха. Поджилки под коленями мелко затряслись.
— Значит, вот она, твоя благодарность — за мою помощь, за то, что мне было до тебя дело?!.. Я как дура перлась с тобой, переживала, чтобы ты не сдох по дороге, а ты в ответ грозишься меня изнасиловать и руку в придачу сломать!
— Прости. Я не буду тебе ничего ломать — просто сядь и выслушай меня. Я ведь к тебе обратился потому, что у тебя глаза добрые.
— Отлично! Добрые глаза — замечательный повод для изнасилования! Я-то, дура, всегда думала, что на это толкают мини-юбки и обтягивающие джины, ан нет, оказывается, опаснее всего иметь добрые глаза!..
Несмотря на столь пламенную речь, я продолжала изрядно трусить и с обреченностью приговоренного к казни прискамеилась рядом с ним.
— Ладно, я пошутил. Я ничего не могу, даже если б и захотел — импотент полный. Не бойся. Хочешь, я расскажу тебе кое-что, девочка, от чего у тебя волосы встанут дыбом?
— Можно подумать, тебе нужен мой ответ.
— Ты права: мне нужен скорее слушатель, чем собеседник.
Он ослабил хватку на моей руке, устроился поудобнее и начал свой монолог (по мере которого мой 'хаер' и впрямь подозрительно зашевелился). Обыкновенным будничным голосом.
— Родился я в шестьдесят пятом. В восемнадцать лет я убил своего первого человека. В пьяной драке. Но, знаешь, тогда я не почувствовал всей прелести этого, всего смака. А потом я пошел на войну, и на войне уже понял, что это приятно. Мне понравилось убивать. Потом я вернулся. И был облом. Весьма неуютно себя чувствовал, пока не нашел работу по душе — стал киллером. И вот теперь мне много лет, я спился и опустился. Я скоро сдохну, по всей видимости. И у меня есть к тебе один вопрос: что мне делать?
