Дафна Дю Морье - Полет сокола
Я заказал еще кофе. Беседа ни к чему меня не обязывала.
— Итак, у вас каникулы? — сказала она.
— По собственному желанию. Я не уволен, просто захотел несколько недель отдохнуть от постоянной работы. И, как уже сказал, открыт для предложений.
Она закончила свой салат. Я предложил ей сигарету, она согласилась.
— Возможно, я смогу вам помочь, — сказала она. — В университетской библиотеке временно не хватает сотрудников. Часть нашего персонала все еще размещается в одной из комнат дворца. Потом они переедут в новое помещение между университетом и студенческим общежитием, но наше прекрасное здание откроется только после Пасхи. Сейчас у нас полный беспорядок. Библиотекарь — мой хороший знакомый. Ему не обойтись без дополнительной помощи. А диплом по современным языкам… — Она не закончила, но по ее жесту можно было понять, что остальное не составит труда.
— Звучит заманчиво, — сказал я.
— Про оплату я ничего не знаю, — поспешно добавила она. — Думаю, не много. И, как я сказала, работа временная, но, может быть, именно это вам и подойдет.
— Возможно.
Она подозвала официанта и тоже заказала кофе. Затем вынула из сумки визитную карточку и подала ее мне. Я взглянул на карточку и прочел: «Карла Распа, Руффано, виа Сан Микеле, 5». Я подал ей свою: «Армино Фаббио, „Саншайн Турз“».
Она иронично вскинула брови и положила мою визитную карточку в сумку.
— «Саншайн Турз», — пробормотала она. — Может, и стоит заняться. После окончания рабочего дня Руффано словно вымирает. — Не сводя с меня глаз, она допила кофе. — Надо подумать. А сейчас я должна вас покинуть, в три у меня лекция. После четырех я буду в библиотеке и, если вы примете мое предложение, могу вас представить библиотекарю Джузеппе Фосси. Для меня он все сделает. Ест с моей руки.
По выражению, мелькнувшему в ее глазах, можно было догадаться, что он делает не только это. Я галантно вернул ей взгляд. Из соображений вежливости мы по-прежнему оставались заговорщиками.
— Документы при вас? — спросила она, вставая из-за стола.
Я похлопал рукой по нагрудному карману:
— Всегда при мне.
— Отлично. А теперь до свидания.
— До свидания, синьорина. И благодарю вас.
Она вышла на улицу и скрылась. Я еще раз взглянул на визитную карточку. Карла Распа. Имя ей подходило. Твердое, как ноготь, и с мягкой серединой, как неаполитанское мороженое. Мне стало жаль библиотекаря Джузеппе Фосси. Однако для меня это могло быть выходом на две-три недели. Конечно, не работа. Возможно, одно зависит от другого, но об этом пока можно не думать.
Я расплатился и с саквояжем в руке вышел на улицу, чувствуя себя улиткой, на которую навалился весь мир; затем перешел улицу, чтобы узнать, можно ли наконец войти в церковь Сан Чиприано. На сей раз она была открыта. Я вошел внутрь.
Запах церкви, как прежде запах дворца, вернул меня в прошлое. Здесь меня охватили воспоминания, хоть и не такие острые, но более мрачные, приглушенные, — воспоминания о воскресных и праздничных днях, связанных с необходимостью хранить молчание, с беспокойством и страстным желанием вырваться наружу. Церковь Сан Чиприано не напоминала мне ни о благочестивых чувствах, ни о молитвах; а лишь об остром ощущении моей незначительности и одиночества в толпе взрослых, монотонном голосе священника, руке Альдо на моем локте и желании пи́сать.
Кроме ризничего, который возился со свечами в большом алтаре, в церкви никого не было, и я, инстинктивно передвигаясь на цыпочках, прошел в левый придел. Ризничий продолжал заниматься своим делом, и от главного алтаря до меня долетали глухие звуки. Я нашел выключатель и включил в приделе свет. Свет упал на алтарь. Неудивительно, что в детстве меня пугала фигура в саване, лицо, с которого спадали льняные покровы, глаза, которые в ужасе смотрели на Господа. Теперь я понимал, что картина эта далеко не шедевр. Написанный во времена, когда в моде были мученическое выражение лица и экзальтированные жесты, воскресенный Лазарь казался мне, взрослому человеку, гротеском. Но Мария, в молитвенном экстазе склонившаяся на переднем плане картины, была все той же Мартой, все той же сгорбленной женщиной на церковной паперти в Риме.
Я выключил свет и вышел из придела. Две ночи назад во сне я был еще ребенком с пылким воображением. Теперь наваждение рассеялось; воскресший Лазарь утратил свою силу.
Когда я выходил из левого придела, ризничий заметил меня и, шаркая ногами по полу, двинулся мне навстречу. И вдруг меня словно осенило.
— Извините, — сказал я. — Записи о крещении хранятся здесь, в церкви?
— Да, синьор, — ответил ризничий, — записи в ризнице. Приблизительно с начала века. Что до более ранних, то они хранятся в пресвитерии.
— Нельзя ли мне посмотреть записи за 1933 год?
Ризничий нерешительно пробормотал что-то о том, что священника нет в церкви. Я сунул ему в руку банкноту и объяснил, что в Руффано я проездом, едва ли вернусь снова и хочу посмотреть запись о крещении одного родственника. Он уже не возражал и предложил мне пройти с ним в ризницу.
Я молча ждал, пока он искал нужную книгу. Меня окружала атмосфера святости. На крючках висели стихари и епитрахили. Все было пропитано слабым запахом ладана и мастики. Наконец, ризничий подошел ко мне с книгой в руках.
— Здесь у нас записи с 1931 по 1935 год, — сказал он. — Если вашего родственника крестили в Сан Чиприано, то его имя должно быть здесь.
Я взял книгу и раскрыл ее. Это было похоже на перелистывание страниц прошлого. Сколько же здесь моих родственников, родившихся и крестившихся в Руффано; теперь они выросли и рассеялись по свету, а может быть, по-прежнему живут здесь, в городе, — владельцы магазинов, мелкие чиновники, но в этой книге они — младенцы нескольких дней от роду…
Я нашел тринадцатое июля, день моего рождения. А вот и запись о моем крещении, через две недели, в воскресенье. «Армино. Сын Альдо Донати и Франчески Росси. Крестные родители: Альдо Донати — брат, Федерико Поненти, Эда Поненти». Я совсем забыл, что Альдо, которому в то время еще не исполнилось девяти лет, был моим восприемником. Он написал свое имя круглым детским почерком, но в нем уже чувствовалось гораздо больше индивидуальности, чем в безликих росчерках моих кузенов. Если не ошибаюсь, они жили в Анконе. Я зримо представил себе всю картину. Первое причастие. В устремленном на меня взгляде Альдо — угроза вечной кары, если я по неуклюжести выроню гостию из раскрытого рта.
— Вы нашли нужную запись? — спросил ризничий.
— Да, — ответил я. — Она здесь.
Я закрыл книгу и отдал ее ему в руки. Он взял ее у меня и поставил в шкаф, в длинный ряд таких же томов.
— Подождите, — попросил я. — У вас есть записи за двадцатые годы?
— Двадцатые, синьор? За какой именно?
— Дайте подумать. Пожалуй, за двадцать пятый.
Он снял с полки другой том:
— Здесь с двадцать первого по двадцать пятый.
Я взял книгу и раскрыл ее на ноябре. Семнадцатое ноября. День рождения Альдо. Эта дата всегда имела для меня особое значение. Даже в Генуе, когда я осенним утром смотрел на календарь, висевший в нашей конторе, ноябрь семнадцатого дня был для меня едва ли не чем-то священным.
Странно… Наверное, Альдо был болезненным младенцем — его крестили в самый день его появления на свет. «Альдо. Сын Альдо Донати и Франчески Росси. Крестные родители: Альдо Донати — отец, Луиджи Спека, Франческа Росси».
Кто такой Луиджи Спека? Я ничего о нем не знал. Что-то подсказывало мне, что не знал и Альдо. И почему двойная запись?
— Скажите, — обратился я к ризничему, — вы когда-нибудь слышали, чтобы ребенка крестили дважды?
Он покачал головой:
— Нет, синьор. Правда, если ребенок был болен и родители опасались, что он умрет, то могло случиться, что его крестили в день рождения, а потом, когда он окреп, церемонию повторили. Синьору еще нужна книга?
— Нет, — ответил я, — возьмите.
Я подождал, пока ризничий поставит книгу в шкаф и повернет ключ, потом вышел на солнечный свет, перешел пьяцца делла Вита и зашагал по виа Россини. Странно, что Альдо крестили два раза. Если бы мы знали эту историю, Альдо непременно извлек бы из нее пользу. Я живо представил себе, как он говорит мне: «Я получил двойное благословение». Конечно, Марта знала все про это крещение… Размышляя об этом, я снова вспомнил косого сапожника и оглянулся, ища глазами его мастерскую, которая находилась где-то поблизости, на левой стороне улицы. А вот и она… Но больше, наряднее, с рядами выставленной на продажу обуви. Нет и в помине перевернутых вверх подошвами туфель — знака того, что здесь занимаются починкой. Над дверью другое имя. Должно быть, мой утренний знакомец, косоглазый Джиджи отошел от дел и поселился по соседству с часовней. Только он да его сестра, если она еще жива, могли что-нибудь знать о Марте, но я не имел ни малейшего представления, как к нему подойти, не назвав себя.
